Михаил Светлов, 17 июня.
Он вошел в поэзию и революцию одновременно — в 1917 году. С этого времени революционный романтизм будет окрашивать его творчество.
Его именем называли пароходы, шахты, улицы и библиотеки. Строки из его стихотворений становились цитатами, а песни, положенные на музыку профессиональными композиторами, считались народными. Его сочинения знал наизусть Маяковский, в своем далеке их высоко оценила Цветаева, их любила Ахматова. В ранние годы творчества критики называли его советским Гейне (и ругали!), а в зрелости — русским Экзюпери (и тоже ругали!). Его «прорабатывали», о нем спорили, предрекая скорую творческую гибель за «отрыв от масс»… А он был любимцем молодежи, кумиром, «звездой», при упоминании его имени вставали залы. Он словно слился с эпохой, став периодом жизни целого поколения, боготворившего его.
Светлов родился в 1903 году на Украине, а не стало его 35 лет назад. Целая жизнь прошла с тех пор — стали сорокалетними дети, которые пели в пионерских отрядах: «Мы шли под грохот канонады…». И все любили эту песню.
После его смерти писательница Вера Инбер сказала: «Он был единственным в своем роде, и место Светлова в нашей поэзии останется не занятым никем».
Но место Светлова осталось не занятым не только в поэзии, но и в душах миллионов людей, жизнь которых озарялась его стихами. Они шли параллельно — Михаил Светлов и бойцы Гражданской, Светлов и первые комсомольцы, Светлов и испанские интернационалисты, Светлов и солдаты Великой Отечественной. Сколько поколений выросло на стихах Светлова — три, четыре?
В «Заметках о моей жизни» Михаил Аркадьевич писал: » Мне, вспоминая, не стоит труда определить главную черту комсомольцев моего поколения. Эта главная черта — влюбленность. Влюбленность в бой, когда Родина в опасности, влюбленность в труд при созидании нового мира, влюбленность в девушку с мечтой сделать ее спутницей всей своей жизни, влюбленность в поэзию, в искусство, которое ты никогда не покинешь».
Ночь стоит у взорванного моста,
Конница запуталась во мгле…
Парень, презирающий удобства,
Умирает на сырой земле.
Теплая полтавская погода
Стынет на запекшихся губах,
Звезды девятнадцатого года
Потухают в молодых глазах.
Он еще вздохнет, застонет еле,
Повернется на бок и умрет,
И к нему в простреленной шинели
Тихая пехота подойдет.
Сегодня Светлова молодежь почти не знает: «так, слышали что-то». И приходя в московскую юношескую библиотеку, носящую имя поэта, ребята спрашивают: а кто это — Светлов? Его имя не упоминается в последних литературных справочниках и энциклопедиях для детей и молодежи, его произведения не включены в учебные курсы школ и вузов. Не поют по радио его песен и не читают с эстрады стихов, а книги воспоминаний о Светлове стали библиографической редкостью.
Что же случилось? Злой умысел или немодные ассоциации с комсомолом? Переоценка ценностей или пренебрежение литературой советского периода? Но Светлов никогда не принадлежал к номенклатурно-литературной элите, он не был «идеологическим генералом». Его почитали и любили еще здравствующие ныне литераторы и артисты, певцы и просто обыкновенные люди, для которых он и писал. Несколько публикаций в юбилейные дни 90 и 95-летия — и все. Неужели забыли, неужели годы бурной политизации, издательский вал и поп-культура выдавили, стерли имена поэтов и писателей, любимых народом, классиков отечественной литературы XX столетия? Так ведь потеряем Пастернака и Паустовского, как раньше теряли многих. Походя. А через многие годы спохватывались, лихорадочно «возрождая» их имена.
Но светловский костер не совсем угас. Угли тлеют, и свежий ветерок вот-вот раздует их. Совсем недавно в Государственном литературном музее в Трубниковском переулке появилась афиша с приглашением на вечер памяти поэта Михаила Светлова.
Человек тридцать было в зале. Кто-то пришел с веткой осенних листьев, а кто-то со старым томиком светловских стихов. Литературовед, публицист Лев Алексеевич Шилов, сохранивший для потомков уникальные записи голосов многих выдающихся деятелей культуры и, конечно, Светлова, Лидия Борисовна Либединская — ученица и друг Михаила Аркадьевича, непревзойденная рассказчица и замечательный писатель. Люди, знавшие Светлова, и публика — тихая, внимательная, не очень молодая, — все слушали удивительные рассказы о жизни поэта, пели его песни, смотрели уникальные кадры хроники. В зале была особая атмосфера — атмосфера восхищения, добра и грусти. Светловские стихи не показались архаичными, его мысли по-прежнему остры и современны. Они трогают, будоражат. Очень личностные, порой интимные, строки Светлова будто проникают в тебя — они твои:
Молодежь не поймет
наших грустных усилий
Постаревшие люди,
быть может, поймут
Это поздний Светлов. Судьба же поэта была типичной для его поколения. Понятная и открытая, а мысли были ясными, конкретными. А мечты, как и положено в юности, — прекрасными. Светлов ворвался в литературу с переполнявшими его чувствами любви к Родине — как романтик, мечтатель, как полпред своих ровесников, строящих новую жизнь.
Он родился и вырос в Екатеринославе (Днепропетровске), в очень бедной семье. Настолько бедной, что когда в газете были напечатаны первые стихи четырнадцатилетнего подростка, он на весь гонорар купил большую буханку белого хлеба. Вся семья смогла поесть его вволю, и это было настолько непривычно, что запомнилось навсегда…
Впервые Светлов приехал в Москву в 1920 году (ему было 17 лет!) в качестве делегата I Всероссийского совещания пролетарских писателей вместе с друзьями — Михаилом Голодным и Александром Ясным. Все трое придумали себе писательские псевдонимы в духе того времени, без сомнения, подражая М. Горькому и Д. Бедному!..
Имя Михаила Светлова прозвучало на всю страну 29 августа 1926 года, когда в «Комсомольской правде» было напечатано его стихотворение «Гренада». Именно этот день стал поэтические днем рождения Светлова. Позднее Михаил Аркадьевич признавался, что именно в «Гренаде» он открыл самого себя. Автор «Гренады» предстал перед своими читателями как певец бескорыстных героев, которые погибают не бесследно — они братаются со всем миром, с далекой Гренадой. Светловская романтика не боится смерти и, перешагнув через нее, мечтает «допеть до конца» начатую песню отцов.
Вечер Маяковского в Политехническом. Стоят в проходах. Где-то здесь и Светлов. Маяковский — его кумир. Гремят овации — Маяковский читает уже несколько часов… Светлов очень устал стоять и тихо выходит.
— Чего же ты ушел? — сокрушенно сказал Светлову сосед по общежитию. — Маяковский читал наизусть твою «Гренаду».
Владимир Владимирович не раз звонил Светлову — хвалил его стихи, подбадривал, давал литературные советы. А о «Гренаде» Маяковский сказал: «Мне стихотворение так понравилось, что я даже не заметил, какие там рифмы».
Марина Цветаева, которая в 1926 году уже жила за границей, писала Борису Пастернаку: «Передай Светлову, что его «Гренада» — мой любимый — чуть не сказала: мой лучший стих — за все эти годы».
Невероятный успех «Гренады» грозил Светлову, совсем еще молодому человеку, стать поэтом одного стихотворения. Ведь «Гренаду» знала вся страна. Ее читали в агитпоездах и в общежитиях, на площадях и в казармах. Ее даже пели на известные мелодии — таким музыкальным, таким «песенным» было это стихотворение. Имя Светлова становилось легендарным — молодежь увидела в нем поэта, который жил с нею не только на одной волне, но и понимал ее душевные устремления, чувства высокой гражданственности, жажду героизма. И говорил об этом просто, без барабанного боя, словно беседуя с другом.
И вот 36-й год. Война в Испании. «Во мне что-то от прорицателя», — сокрушался Светлов. В «Гренаде» он словно предвидел испанскую трагедию.
Его песню пели русские летчики под Гвадалахарой — ее тут же подхватили бойцы-интернационалисты, приехавшие из других стран. «Гренаду» переводили на многие языки, и скоро ее запела Европа.
Свой публицистический фильм об Испании Константин Симонов назвал «Гренада, Гренада, Гренада моя».
В гитлеровском лагере смерти Маутхаузене «Гренада» была гимном заключенных…
И еще о «Гренаде». Прошли годы. Отгремели войны. Но романтика баллады по-прежнему будоражила сердца. Первым музыку на светловские стихи написал Ю. Мейтус, и эту «Гренаду» пела молодая Клавдия Шульженко. Позднее, в 1977 году, Микаэл Таривердиев представил цикл песен на стихи М. Светлова, среди которых, конечно же, была и «Гренада».
Человек-легенда, каким он был? Баек и историй вокруг Светлова ходило много. От трибуна и певца Ленинского комсомола до юмориста и балагура. Ладно скроенный стереотип при жизни поэта некому было разрушить: друзья не могли, а властям это было на руку. Светлов был нужен — как символ, как песня. Миф, ореол стали его клеткой, его клише. Его поэтические и человеческие терзания никого не волновали. «Другой», «неизвестный» Светлов был чужд системе.
И Светлов на годы погружался в переводческую работу: с белорусского, туркменского, украинского, грузинского, литовского. Преподавал в Литературном институте и работал «в стол».
…Однажды, в 1935 году, к Светлову неожиданно пришел ленинградский кинорежиссер Семен Тимошенко. Он делал картину «Три товарища», в которой должна была быть песня про Каховку и девушку. «Я устал с дороги, — сказал режиссер, — посплю. А ты, когда напишешь песню, разбуди меня».
Светлов вспоминал: «Каховка — это моя земля. Я, правда, в ней никогда не был, но моя юность тесно связана с Украиной. Я вспомнил горящую Украину, свою юность, своих товарищей… Мой друг Тимошенко спал недолго. Я разбудил его через сорок минут. Сонным голосом он спросил у меня: «Как же так у тебя быстро получилось? Всего сорок минут прошло!» Я сказал: «Ты плохо считаешь, прошло сорок минут, плюс моя жизнь».
А жизнь Светлова, вся его судьба словно состояла из парадоксов. Один из первых и одержимых комсомольцев, он был исключен из комсомола. Веря в высокие идеалы революции, он никогда не вступал в партию. Создавая романтический образ современника, воспевая мечту о летящей к счастью и справедливости молодой стране, он был гоним властями. Светлов добровольцем ушел на гражданскую, а его преследовали за симпатии к троцкистам. Он дошел до Берлина в 45-м, но был «невыездным» и никогда не видел той самой Гренады, которую прославил на весь мир.
Всенародно известный Светлов не выглядел внушительным, важным и всегда старался быть в тени. Не любил помпезности, президиумов. Все, что зарабатывал, раздавал людям, сам, порой, не имея ни копейки, и всю жизнь печатал на старенькой сбитой машинке.
Постоянно находясь в гуще людей, среди молодежи, студентов, коллег, поклонников, он был очень одиноким человеком:
Сколько натерпелся я потерь,
Сколько намолчались мои губы.
Поэт-романтик, он никогда не был наивным, близоруким, восторженно оптимистичным. Уходили годы, и романтика поэта столкнулась с реальностью. Она повзрослела, стала неотделимой от лукавой и грустной усмешки, легкой иронии, скрытого юмора. И все же окрыляющее начало никогда не покидало Светлова. Он сказал однажды: «Человек жив, пока верит. Умирают не люди, а надежды». Черноволосый Светлов с неистово синими глазами, как говорила о нем О. Берггольц, постепенно превращался в задумчивого человека с печальными глазами. Он еще верил в идеалы своей юности, видел прекрасную молодежь, писал для нее добрые и возвышенные стихи. Слава обгоняла его, толкала в спину, а он бежал от нее, боясь громких слов, неискренности и лжи.
Светлов прошел сквозь годы, когда так много было барабанного боя, величания, бравурных поэтических рапортов. Он отходил в сторону, за что был бит, и даже на съездах писателей присутствовал без права решающего голоса… Годами его не печатали, не упоминали критики. Семен Кирсанов и Ольга Берггольц встали на защиту Светлова, и в 1959 году он вернулся в литературу: его новый лирический сборник «Горизонт» был благосклонно принят. Но жить оставалось так мало.
О, сколько мной уже забыто,
Пока я шел издалека!
Уже на юности прибита
Мемориальная доска.
Но все ж дела не так уж плохи,
Но я читателю знаком —
Шагал я долго по эпохе
И в обуви, и босиком.
Удивительно привлекательным был Светлов, несмотря на свою не выигрышную внешность: высокая, узкая фигура, худое с удлиненным подбородком лицо — и живые добрые глаза, застенчивая улыбка. У этого милого человека была внутренняя независимость и безупречный вкус, не позволяющий ему делить людей по занимаемому положению. Его не интересовала известность. Он любил людей, сам держась в тени не только оттого, что был скромен по натуре, — мироощущение поэта побуждало так вести себя. «Поэт — это тот, кому ничего не надо и у кого ничего нельзя отнять», — сказал однажды Иосиф Уткин.
— Нет, — мягко возразил Светлов. — Поэт — тот, кому нужно все и который сам хочет все отдать.
Михаил Аркадьевич мог пригласить в гости всех лифтерш дома с семьями «на пирожки» или дворников — «на гусей». Когда он в последний раз лежал в больнице, гонорар, присылаемый из разных издательств, горкой лежал на тумбочке… У всех приходящих Светлов спрашивал: «Тебе нужны деньги? Возьми, отдавать не надо». А сыну, ухаживающему за ним, наказывал: «У здешней няни есть внук. Ему шесть лет. Возьми его, поезжай в «Детский мир» и купи ему все новое: ботиночки, пальто, костюм. Старухе будет приятно».
А сам он ходил зимой в осеннем пальто и легких ботинках, порой не имел гроша в кармане…
Светлов не мог жить без людей. Признавался, что в детстве воображал себя самими разными, героями прочитанных книг и только никогда — Робинзоном. Одиночество Светлову нужно было только для работы, а для общения — вся земля. Он постоянно был окружен молодежью, с неослабевающим интересом всматривался в новые лица и, как никто другой, с огромной ответственностью преподавал в Литературном институте. Студенты обожали его, а он не мог без них. В одной из своих анкет в графе «общественная работа» Михаил Аркадьевич написал: «работа с молодыми поэтами».
Поэт Светлов по своей природе был чрезвычайно музыкален. Почти все его стихи «поются», да и сам он оказался автором нескольких мелодий. Помните знаменитый студенческий «Глобус»? Стихи написал Михаил Львовский, а музыка принадлежит Светлову, он придумал ее в годы войны для своей песни «За зеленым забориком».
А из «Гренады» пытались сделать песню многие профессиональные композиторы. Были варианты лучше, похуже, но народ знал одну — ту, которую сочинил в 1958 году Виктор Берковский, будущий знаменитый бард, а тогда — студент из Запорожья. Эта музыка как будто была всегда, как будто родилась вместе со стихами. Ее узнали и запели в студенческой среде, а в 1965 году песня впервые прозвучала по радио. Но Михаила Аркадьевича уже не было в живых.
Через три года после кончины Михаила Аркадьевича, в 1967-м году, ему была присуждена (посмертно) единственная профессиональная награда — Ленинская премия по разделу «поэзия». Что это — политическая конъюнктура или официальное признание? Видимо, и то, и другое — идеологическая необходимость поднять на пьедестал поэта с лозунгом «Комсомол, я — твой поэт». Конечно, деваться некуда — высшая награда за творчество, за талант, за мастерство, а еще — за честность и одержимость, которых у него никто не мог отнять. Даже съезд писателей.
|
|
