Трудности перевода
Мы читаем переводные романы и рассуждаем о художественных достоинствах текстов их авторов – но чей текст оцениваем мы на самом деле? Автора или переводчика? Например, в советскую эпоху переводная литература фактически была единственной настоящей литературой, доступной читателю. Сергей Довлатов иронично подмечал, что из всех писателей 60-х годов лучший русский язык был у Риты Райт-Ковалевой (переводившей Сэлинджера, Фолкнера, Воннегута).
Вот что говорит переводчик Ирина Майгурова (Школа перевода Владимира Баканова): «Когда я в студенчестве впервые прочла в оригинале знакомую по переводу книгу, то была в некотором смятении. Подумала: это же разные романы! А потом поняла, что дело в глубинных отличиях двух языков. Английский текст более нейтрален из-за строгого порядка слов, при этом активной лексики в английском меньше, но слова более многозначны, так что герои из разных социальных слоёв и в разных обстоятельствах могут говорить примерно одинаковым языком. И если переводить слово в слово, то русскому читателю, привыкшему к большему богатству оттенков, текст покажется невнятным, неживым. Поэтому переводчику приходится настраиваться на более тонкие «обертона», разбираться в смысловых нюансах, учитывать характер персонажа – и в результате текст получится другим: где-то русский перевод будет богаче, а где-то не обойтись без потерь. И именно поэтому в большинстве случаев невозможно говорить о «единственно верном переводе», вполне допустимо существование нескольких равноправных переводов одного и того же художественного произведения».
Не так давно издательство «Эксмо» выпустило новый перевод романа Дж.Д.Сэлинджера «The Catcher in the Rye» — «Ловец на хлебном поле» (классический перевод Риты Райт-Ковалевой – «Над пропастью во ржи»), а также цикла «9 рассказов» — все в переводе Максима Немцова. Забавный сленг, на котором говорит Холден Райт-Ковалевой, отчасти был изобретен ею самой (потому что как такового молодежного сленга в 50-е годы в СССР не было) и благодаря языковой интуиции переводчика очень гармонично вписался в перевод. Тинейджерское арго, на котором изъясняется главный герой в новом варианте книги, Максим Немцов «взял» из современной жизни, смешал со стилистически противоречивыми пластами языка – и поместил в роман Сэлинджера, описывающий реалии Америки конца 40-х годов прошлого века. Неудивительно, что в тексте возник диссонанс.
Похожая проблема с адаптацией сленга на русский язык возникла с переводом культового романа Энтони Берджесса «Заводной апельсин». Берджесс вложил в уста героев-подростков выдуманный им жаргон под названием «надсат». Большинство слов «надсата» имело русское происхождение — например, droog (друг), litso (лицо), viddy (видеть), sammy (самый). Само слово Nadsat образовано от окончания русских числительных от 11 до 19, его смысл тот же, что и у слова teenager (буквально «надцатилетник»). Переводчики романа на русский язык столкнулись с трудностью, как адекватно передать этот сленг. В одном варианте перевода такие слова были заменены английскими словами, записанными кириллицей (мэн, фэйс и т.д.). Владимир Бошняк придумал набирать эти слова латиницей, выделяя их таким образом в тексте на русском языке.
«Алиса» Льюиса Кэрролла, безусловно, принадлежит к числу самых трудных для перевода произведений мировой литературы. Несмотря на то, что количество языков, на которые переводили «Алису», достигло почти полусотни (среди них такие «экзотические» языки, как суахили, эсперанто, язык австралийских аборигенов) и что на многие языки она переводилась не один раз, до сих пор не существует единого принципа ее перевода.
Н. Демурова, чей перевод «Алисы» на русский признан классическим, писала: «Необходимо было передать особый, то лукавый и озорной, то глубоко личный, лирический и философский дух сказок Кэрролла, воспроизвести своеобразие авторской речи – сдержанной, четкой, лишенной «красот» и «фигур», …зато предельно динамичной и выразительной. В авторской речи Кэрролла нет длинных описаний, сантиментов, «детской речи». Вместе с тем переводчики стремились, не нарушая национального своеобразия подлинника, передать особую образность сказок Кэрролла, своеобразие его эксцентрических нонсенсов. Мы понимали, что, строго говоря, эта задача невыполнима: невозможно точно передать на другом языке понятия и реалии, в этом другом языке не существующие. И все же хотелось как можно ближе приблизиться к оригиналу, пойти путем параллельным, если нет такого же, передать если не органическую слитность буквы и духа, то хотя бы дух подлинника… The Red Queen — это шахматная фигура, и потому, конечно, по-русски назвать ее следует Черной Королевой. А «летучая мышь» появляется в той фразе, которую твердит сонная Алиса: «Do cats eat bats»? Порой Алиса путается, и у нее получается «Do bats eat cats»? Эта перестановка не случайна; она характерна для той «игры», которая отличает нонсенс Кэрролла. Однако для того, чтобы иметь возможность поменять местами субъект и объект данного высказывания, необходимо соблюсти некоторые условия: нужно, чтобы эти два существительных рифмовались и чтобы от перестановки их местами возникал юмористический эффект, вызываемый неожиданностью и несообразностью нового высказывания. Может быть, в данном случае подойдет русская пара «кошки — мошки»? «Едят ли кошки мошек?… Едят ли мошки кошек?»… У русского читателя Шляпник (или Шляпочник, как иногда переводят это имя) не вызывает никаких ассоциаций. В переводе этого имени мы пошли на компромисс. Ближе всего по «ассоциативному полю» к английским безумцам русские дураки. Между ними, если вдуматься, немало общего. И те и другие не похожи на «людей», все делают шиворот-навыворот, не так, как положено. Глупость одних, равно как и безумство других, нередко оборачивается мудростью или вызовом «здравому смыслу четырех стен». Не вводя в текст собственных имен или конкретных примет, которые увели бы нас на почву сугубо русскую, мы решили обыграть «дурацкое», «глупое» понятийное поле. Так английский Hatter стал по-русски Болванщиком».
Другой переводчик «Алисы», Владимир Набоков, дал интересный пример перенесения кэрролловского нонсенса в российскую ментальность. Алиса у Набокова становится Аней, которая посылает подарки своим ногам в Паркетную Губернию, Белый Кролик носит титул дворянина, ящерка Билль становится Яшкой, Чеширский Кот – Масленичным, Мышь читает нудную главу из учебника не о Вильгельме Завоевателе, а о Владимире Мономахе и т.д. Однако наибольшая удача Набокова – это стихотворные пародии. Как уже говорилось, Кэрролл пародировал в «Алисе» классические нравоучительные стишки своей эпохи и английский фольклор. Большинство из них уже позабыты самими англичанами, а для нас элемент пародии вообще пропадает. Набоков же просто заменил английскую «школьную программу» российской и пародировал (стараясь по возможности не отходить от оригинала) русскую классику и фольклор.
Вот как, например, звучит кэрролловский «Папа Вильям» в переложении Набокова:
— Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Тебя считают очень старым:
Ведь, право же, ты сед
И располнел ты несказанно.
Зачем же ходишь постоянно
На голове?
Ведь, право ж, странно
Шалить на склоне лет!
О трудностях перевода и адаптации социально-культурных мемов в одном из очерков хорошо написал Сергей Довлатов:
«Рассказывают, что писатель Владимир Набоков, годами читая лекции в Корнельском университете юным американским славистам, бился в попытках объяснить им «своими словами» суть непереводимых русских понятий — «интеллигенция», «пошлость», «мещанство» и «хамство». Говорят, с «интеллигенцией», «пошлостью» и «мещанством» он в конце концов справился, а вот растолковать, что означает слово «хамство», так и не смог. Обращение к синонимам ему не помогло, потому что синонимы — это слова с одинаковым значением, а слова «наглость», «грубость» и «нахальство», которыми пытался воспользоваться Набоков, решительным образом от «хамства» по своему значению отличаются».
