Эксклюзивно: фрагмент нового издания сочинений Давида Самойлова
В феврале усилиями издательства «ПРОЗАиК» увидит свет самое полное на сегодняшщний день собрание юмористических сочинений известного советского поэта и прозаика Давида Самойлова. В издание вошли экспромты, пародии, послания и импровизации, посвященные Самойловым известным деятелям литературы, театра и кино.
Среди адресатов — Юрий Левитанский, Борис Слуцкий, Булат Окуджава, Фазиль Искандер, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Юрий Лотман, Зиновий Гердт, Михаил Козаков, Р.Клейнер, В.Никулин, Ю.Ким, Н.Любимов, Ю.Абызов, Б.Грибанов и другие.
«В кругу себя» — не для угрюмого читателя, живущего злобой дня, а для того, кто готов радостно окунуться в живописный мир самойловской фантазии, где все толпится, волнуется и искрится задорным лукавством. Во главе с самим автором: «Посмотри, как смелый Дезик гордо реет над водой». Посмотри, читатель, — и улыбнись», — напутствует читателей издатель и составитель книги Г. Медведева.
Специально для читателей портала «Новости литературы» — фрагмент из книги Давида Самойлова «В кругу себя».
Читать фрагмент книги:
Автобиография
Я родился в год Льва под созвездием Близнецов и даже под известным влиянием Юпитера. В моем гороскопе не хватало лишь Козерога, чтобы я стал общественным деятелем или реформатором пожарного дела в России. Тут сыграло, впрочем, роль и еще одно обстоятельство. С младенчества я был прозван Дезиком, а поскольку с таким именем не бывает генералов, президентов и великих путешественников, а бывают только скрипачи, вундеркинды и поэты, я избрал последнее, как не требующее труда и больших знаний.
Став поэтом, я начал писать стихи, чем и занимаюсь (и буду заниматься) до своей безвременной (а лучше бы своевременной) смерти, которая, к счастью, еще не наступила.
В школе я узнал, что в биографиях поэтов часто роковую роль играют женщины, и сам стал на этот путь.
Первой моей любовью были Наташа, Роза и Анечка.
Второй — другая Наташа, Наташа-Третья и Рита.
Третьей — Ира, Муся, Наташа-Четвертая и еще, кажется, Таня Циколовская, отличавшаяся особым очарованием.
Так, продвигаясь от любви к любви, я окончил школу. С детства меня как ребенка из интеллигентной семьи обучали французскому, немецкому и музыке. Имей я меньшие способности, я бы, вероятно, преуспел в этих занятиях.
Впрочем, несмотря ни на что, я поступил в институт, где уже серьезно влюбился в двух подруг, Зину и Веру. Неизвестно, к чему бы привела эта удвоенная страсть, если бы не началась война.
В войну меня продолжали называть Дезиком, и это помешало мне сделать военную карьеру, как я к этому ни стремился. Я вынужден был остаться поэтом.
С детства я жил в окружении людей замечательных и знаменитых. У меня были общие знакомые с Бернардом Шоу, Рабиндранатом Тагором, японским императором. На школьной скамье я познакомился с астрономом фон Зигель-Тарелкиным, будущим председателем Добровольного общества воспитателей бездомных собак В.А.Бабичковым, французом Жозефом ля Гренуй и Фимой Шварцем, переложившим всего «Евгения Онегина» на неприличный лад.
Немалое влияние оказали на меня В.Лукин из мозгового треста, Ю.Диков, скромнейший из стеклодуев, В.Кнорре, ученый из Швеции, все с женами и детьми, а третий также и с братом.
Я знал шестерых академиков, девятерых членов-корреспондентов, из которых двое, правда, были медицинских наук. Знал великого Ландау и одного его однофамильца, о котором лучше не вспоминать. Неоднократно встречался с тремя почетными докторами Оксфордского университета и — не вру! — однажды примерял мантию. Бывал в мастерских двенадцати скульпторов, из которых только трое были реалисты. Беседовал с профессором Лившицем и его оппонентом, индийским философом Григорием Померанцем. Поддерживал знакомство со многими режиссерами, балеринами, исполнителями цыганских романсов. Могу считать себя другом феноменального Рафаэля Малых, которого в провинции называют Неистовый Лев Художественного Слова.
Храню дружеские письма румынского поэта Георгиу Майореску, сенегальского президента Л.С.Сенгора и самогó незабвенного Моти Лейбзона. Не скрою, хотя это принято сейчас скрывать, что несравненный Мотя был моим близким другом еще до того, как он сделал свое открытие, суть которого, как говорят, понимают всего лишь семь человек в мире, за исключением самого Моти.
Не говорю уже о том, что сам, будучи поэтом, был почтен дружбой многих моих выдающихся собратьев и современников, из которых первым я должен назвать поэта суровых чаяний Слуцкого, поэта личного отчаянья Левитанского, гениального Глазкова, Наровчатова всех запойных периодов его творчества и т.д., и т.п. Однако, конечно, никого из названных, при всей любви к ним, я не могу сравнить с блистательным Мотей Лейбзоном, который и в поэзии оказался понятым всего лишь семью человеками на земле, и — чем горжусь — в том числе мной.
Именно мне посвящена строка из гениального «Скальпеля»:
Такой, который был как таковой…
Думаю, что это определение раскрывает мою натуру с исчерпывающей ясностью и позволяет дальше не касаться вопроса о моей карьере и направлении мыслей.
Мне довелось путешествовать по Венгрии, Польше и Чехословакии, где я повидал немало превосходных пейзажей, исторических местностей и людей значительных и приятных. Не стану их упоминать, ибо даже самый краткий список составил бы целую энциклопедию.
На особое место я ставлю свои многократные путешествия по Курзюпии, ибо эту страну считаю как бы второй своей родиной, а титанического Индриса Палдиса своим духовным отцом. Этого небывалого человека, в котором заключена вся тонкость курзюпского гения, я узнал на пороге моей юности, когда великий Индрис находился в изгнании. Ему было восемьдесят лет. Сидя на берегу подмосковной речки Самынки, великий старец излагал мне главные принципы курзюпской философии, обучал курзюпской речи и пел курзюпские песни. Его влюбленным слушателем был также незабвенный Мотя Лейбзон.
Индрис дожил до падения реакционного режима Ябайлов и был первым президентом демократической Курзюпии. Мне удалось видеть его на вершине славы и почета.
— Пошли они, знаете куда! — сказал он мне, улыбаясь, в последнюю нашу встречу на веранде президентского дома. Мир праху твоему, великий курзюп!
Индрис завещал мне курзюпское дело, в котором участвовали такие люди, как покойный Леон Тоом, и доныне участвуют Юрий Абызов и Борис Шуплецов, мои друзья, а также не подозревающий об этом Ю.П.Тимофеев.
До нынешнего дня я изредка пишу стихи, хотя главным своим делом считаю курзюпологию. Не мне судить о моем значении в этой обширной отрасли духа.
В заключение краткой своей автобиографии, написанной по просьбе моего издателя и друга Ю.Абызова, хочу отметить, рассчитывая на женского читателя, что я женат дважды и оба раза удачно, имею четверых детей, из коих трое — сыновья. Впрочем, мой друг поэт Левитанский при том же количестве браков имеет троих детей, которые все дочери. Я хочу этим сказать, что в жизни много загадочного. Особенно в моей.
Данная автобиография является наиболее полной, и ошибки, допущенные по вине Британской Энциклопедии в других моих жизнеописаниях, здесь устранены.
Д.Самойлов
Н. Любимову
Коля! Пруста дай прочесть!
Окажи мне, Коля, честь.
Ведь теперь любой засеря
Срать не сядет без Марселя,
Ведь у нас во все места
Не пускают без Пруста!
Коля! Пруста дай прочесть!
Окажи мне, Коля, честь.
Даже бабы, будь им пусто,
День и ночь читают Пруста,
Только ляжешь к ним в постель —
Ап, а там уже Марсель.
Коля! Пруста дай прочесть!
Окажи мне, Коля, честь.
От Марселя-то от Пруста
Ошалела наша Русь-то.
Нынче ходишь без Пруста,
Словно жопа без хвоста.
Коля! Пруста дай прочесть!
Окажи мне, Коля, честь.
Поскорей пришли мне Пруста,
Ведь у нас молва стоуста.
Был и Прус, а ныне Пруст,
А когда-то был Прокруст.
Коля! Пруста дай прочесть!
Окажи мне, Коля, честь.
В ожидании Марселя
Из Опалихи, отселя,
Обнимаю. Не грусти
И прусти меня, прусти.
1972
Опалиха
Доктору Якову Багрову
Эх, старик, чего томиться!
Выпьем лучше коньяку.
Пусть серчает докторица.
Что осталось старику?
Кто ты будешь? Старожитель?
Есть таблетки, семенить?!
Кашки нам не разрешите ль?
И компотиком запить…
Нет! Такое не по нраву!
Дайте хаши и харчо.
И налейте-ка отраву,
И добавьте-ка еще!
Где там перец, где приправы?
Вертел с мясом ставь в камин.
И еще налей отравы.
Два бокала — не один.
Ставь солянку и окрошку!
Сало вредное копти!
А потом уж — неотложку,
И укол мне закати!
Если выживем сегодня
От вина и табаку,
То на это — власть Господня.
Подфартило старику.
Если ж медики разлукам
Не сумеют помешать,
Будем водкою и луком
На архангела дышать.
Там ведь — вечный вытрезвитель.
И аптека, как у нас.
Что же — буду небожитель,
Если доктор не упас.
[Санкт-Петербург]
Левистансы
(Пародия на пародиста Ю.Левитанского)
Да, я заяц, меня вы, конечно, не знаете,
Пусть я заяц — и все же меня вы, конечно, узнаете.
Жизнь моя, как кино, а точнее, как кинематограф,
Ибо «Ну, погоди!» сочиняет мой лучший биограф.
Я-то что! Но и вы погодите, охотник,
Не стреляйте в меня, ибо жить я великий охотник.
Почему, негодяй, захотели вы заячьей крови,
Почему не едите капусты, кольраби, моркови?
Почему, негодяй, вы не цените доброго зайца?
А ведь заяц на ниве литературы подвизается.
Среди зайцев ведь тоже свои есть Стендали, Флоберы,
Даже Лермонтовы или, возможно, Аполлинеры,
А у вас, у охотника, только дурные манеры,
И мечтаете зайца ухлопать во имя карьеры…
1978
Из забытого, но вспомнившегося
Спросил однажды я ханжу:
— Зачем, развратник старый,
Не поглядев под паранджу,
Ты лезешь под шальвары?1
Сказал ханжа, жуя чубук:
— Лицо с лицом не схоже,
А под шальварами, мой друг,
Всегда одно и то же.
50-е годы
1 О наивная юность! (Примеч. автора. 1989).
Два послания про запас —
в предвидении нужной ситуации
Девиз: держи порох сухим.
Блондинке
Люблю вас и в общем, и в частности,
Люблю до упора.
Но не представляю опасности
Для вашего пола.
Ввиду моей безалкогольности
Веду себя строже.
Ведь мне не позволены вольности
И прочее тоже.
Брюнетке
Люблю вас в виде исключения,
Наказан Богом.
Боюсь, что это увлечение
Мне выйдет боком.
Не вашим боком, примечательным
Во время шага.
А унизительно-страдательным —
Моим люмбаго.
12.10.89
Дубулты
|
|
