Колонка автора: Олег Зоберн
– Стенли Твидл, вы обвиняетесь в убийстве 685304000000 человек
– Я???
Из телесериала LEXX
Нет ни одного современного русскоязычного писателя, которого можно было бы назвать настоящим генератором зла, – этот альков в виде рыночной ниши абсолютно свободен. Если, конечно, мы условимся, что зло в данном случае является каким-то образом систематизированной литературной практикой, укорененной в реальной жизни автора. То есть, биография здесь – непременная составляющая.
Но дальше собственно текста никто из писателей не идет, причем даже в графе «вымысел» эти парни не позволяют себе развернуться по полной программе и ограничиваются расхожей ерундой, которая происходит не столько от желания влиться в лоно сатанизма, сколько от умственной распущенности и лени генерировать что-то доброе, но небанальное.
За стремление к рафинированному злу выдается здесь и сейчас в основном вот что: брутальность (страшилки для интеллигенции), субтильность (трахайте меня все, я пропащий), депрессивность (ритмическое буквоедство), плебейство (у меня папа епископ), политический популизм (далеко не про всё рассказываю), атеизм (неполное заполнение ряда кластеров под номером 52905634).
Так почему какой-нибудь русскоязычный писатель сейчас, в мае 2011 года не займет блистательный и жуткий трон настоящего черного пантократора, а дразнит нас, тихих яппи, выморочными условностями? Во-первых, потому что не так-то легко в приближенных к реальным условиях выследить, изнасиловать и убить повелителя добра – литератора Григория Андреевича Жвало, эта кудрявая толстая жаба чрезвычайно осторожна.
Во-вторых, текст первой (не исправленной агентами Ватикана) редакции завещания знаменитого американского общественного деятеля Антона Шандора Ла-Вея до сих пор не переведен на русский и не пропечатан в «Литературной газете».
В-третьих, студенты российских гуманитарных ВУЗов бездумно увлекаются Алистером Кроули, хотя он давно морально устарел и всем надоел.
В-четвертых, молодчики из ФСБ недавно разгромили небольшой уютный храм Сатаны в Москве, на территории промзоны близ Медведково, и многих арестовали, святотатственно прервав мессу.
А главное вот что: хороший писатель не забавляется серийными убийствами потому, что понимает: насилие, как и всякое высокие литературное «прозрение» – дается рассудку не в экзальтированно-отвлеченном вакууме, но в неизбежной и предугадываемой системной лакуне, абрис которой вычерчен в соответствии с теми же законами организации форм мышления, что отвечают за контуры города на фотографии со спутника, вид компьютерной платы, мировую экономику, социальную психологию, маркетинг и любовь к ближнему.
И раз нынешний писатель не давит людей, как клопов, не стремится осуществить побольше преступлений, то и ничего приличного не напишет, в лучшем случае пополнит камарилью милых эрудированных функционеров, производящих «интеллектуальную» разножанровую блевотину.
Если же кому-то удается мало-мальски выделиться из оного скорбного меню, то нужно понимать – это писателем движет не художественная добродетель, ради которой им якобы создаются персонифицированные миры, а Скрытность и Дух Комфорта. Здесь, видимо, надо еще подождать: через какое-то время прольется первая пинта крови, эта жертва будет официально заверена, и начнется новая, абсолютно естественная, чистая литературная стадия, в которой язык будет лаконичен и правдив.
Иными словами, в исходной точке спокойного внимания к феноменам матрешечной действительности – недавно пришедший к ещё читающим россиянам прямо из роскошного Ада язык не такого уж и плохого маркетинга может закрепиться, только когда «всё хорошее» и «высокодуховное» окончательно обретёт неброский статус инструмента.
Корпоративная этика ещё не вытеснила кликушество двухтысячных и пускание черных пузырей – когда через двадцать авторских листов оккультного синтаксиса и новой (с иголочки) искренности сквозит вонючий производственный роман.
Есть и совсем клинические случаи этого недозамещения кликушествования недомаркетингом: когда автор (озорной мальчишка со встрёпанным лобком), рассыпая по дисплеям бюджетных e-link’овских книг пионерские матюги, лишь усугубляет тот удушливо-серьёзный, абсолютно непроницаемый дискурс, из которого пытались депортировать себя ещё шестидесятники.
Сейчас мы находимся в нулевой точке, на низком старте нового языкового бытия – и то, какие линии будет выписывать за ней геометрический вальс воли-власти, будут ли эти линии складываться в привычные русскоязычному фрирайтеру образы и увенчается ли этот дескриптивный процесс хотя бы тысячным тиражом в мало-мальски приличном издательстве – определит только контекст. Всепожирающий, необъятный и предельно анонимный.
Олег Зоберн
|
|
