Евгений Гришковец: литературный Ван Гог или плод лихого пиара?
Евгений Гришковец (р. в 1967) — один из самых деятельных представителей современного искусства: он и драматург, и актер, и режиссер, и театрал, и кинематографист, и музыкант, и прозаик. Несмотря на динамичную артистическую жизнь, постоянные разъезды, Гришковец успевает писать романы («Рубашка», 2004 и «Асфальт», 2008) и публиковать содержательные отчеты про свое бытие на персональном сайте «ОдноврЕмЕнно».
Сценический образ
Он невысок ростом, очень обаятелен, у него улыбка с грустинкой и простые, домашние интонации. Он щедро делится внешними событиями своей жизни и внутренними переживаниями на ее счет в интернет-мемуарах. При таком объеме общедоступной и беспрерывной самотрансляции нет особенной нужды в интервью — и их, действительно, немного.
Свою работу Гришковец оценивает однозначно высоко: «Есть писатели, которые пишут книжки, а есть писатели, которые пишут литературу. Сорокин пишет литературу, я тоже пишу литературу». Свой тип героя и способ повествования Гришковец считает уникальным новаторством («Это я вам гарантирую — в мировой практике ничего подобного нет!») и очень ревниво относится к «подражателям». В связи с этим он сурово раскритиковал «Квартет И» за фильм «О чем говорят мужчины» — дескать, они пошлым образом используют его творческие находки. Евгений Валерьевич также не выносит пиратов, называя их людьми, которые обирают его детей.
Не пропадать же подуманному
Первый же моноспектакль Гришковца («Как я съел собаку», 1998), получивший признание у публики, продемонстрировал фирменный стиль автора в полной мере. Его слагаемые: «обыкновенный» герой, мемуарно-исповедальное содержание монолога, богатая оттенками интонация автора-исполнителя.
Все герои Гришковца являются в той или иной степени его альтер эго. Пьеса «Как я съел собаку» повествует о годах службы во флоте; в повествование вплетаются детские воспоминания и мысли демобилизовавшегося молодого человека, — получилось многоплановое произведение, сотканное из эпизодов, чувств, переживаний, которые почти каждому знакомы и близки. Описывает, например, Гришковец, как ранним утром он притворялся спящим, в глубине души надеясь, что взрослые проникнутся его ангельским видом и не станут будить, чтобы отправить в школу, — и кто не лелеял в детстве подобных надежд? В последнем романе («Асфальт») главный герой (владелец компании по изготовлению дорожных знаков) с первой до последней страницы думает и переживает мысли и чувства, которые наверняка должны быть кому-то (автор наверняка надеется, что многим) известны и понятны. Например:
«Как же мне не нравится этот чёртов пол. Кто же придумал такой скучный и бесчеловечный пол, — ползло у Миши в голове. — А кому-то он нравится. Ужас какой! Вот только чего мне дался сейчас этот пол. Пол как пол… Таких полов повсюду… Вот именно, что повсюду такие полы. Как скучно-то. Здесь не только кофе пить и пирожные есть нельзя, здесь находиться-то тошно. Как они тут работают?! Я бы пару дней на этот пол посмотрел и повесился бы…».
Творческий прием, который применяется в большинстве произведений Евгения Валерьевича, давно известен и называется «поток сознания». Гришковец сосредотачивается на мелких деталях бытия, фиксирует мимолетные мысли, пытается поймать секундную эмоцию. Он охватывает все эмоциональные сферы человека, от первой влюбленности до потери близкого друга, наблюдает героев в самых различных пространственно-временных точках. При таком размахе трудно не поймать созвучие хоть в чем-то с каким угодно зрителем/читателем. А при прочтении его романов создается впечатление, что поиск этого созвучия — главная цель автора.
Давным-давно на одном концертном выступлении Михаил Жванецкий, предваряя чтение сочиненной много раньше миниатюры, сказал с известной долей самоиронии: «Не пропадать же написанному…». Творчество Евгения Гришковца с его скрупулезными записями и дотошными подробностями демонстрирует наличие и другого принципа в искусстве: если уж пришла в голову мысль, то не пропадать же ей попусту.
В репертуаре Гришковца порядка десяти пьес. Кроме того, он является автором двух сборников рассказов, двух романов и четырех книг интернет-мемуаров.
Ван Гог или негодяй?
По словам самого Евгения Валерьевича, ни один творческий цех не признает его своим: писатели не считают писателем, музыканты — музыкантом и т. д. Владимир Елистратов в критической статье про роман «Рубашка» охарактеризовал стиль книги как «спартанско-шаманский, т.е. слов мало, и они все время повторяются, то ли завораживая, то ли усыпляя». Павел Басинский коварно называет его «приятным во всех отношениях»: «Чуть-чуть Чехов, чуть-чуть Газданов, чуть-чуть что-то еще — вот и вышел Гришковец…». Виктор Никитин пишет: «Гришковец — уличный заклинатель змей, которыми зачаровано обернулись зрители». Театральный критик Марина Давыдова в 2001 году (после появления спектакля «Дредноуты») одобрительно и почти восторженно назвала Гришковца новым гуманистом. Тогда фразу со вздохом облегчения (определение найдено, ура) подхватили журналисты, и некоторое время многие ее повторяли применительно к творчеству Евгения Валерьевича. Но та же Марина Давыдова семь лет спустя в статье, посвященной состоянию новой драмы, пишет: «В случае с Гришковцом они (драмы — примеч. автора) вообще с трудом отчуждаются от своего «носителя». А как только отчуждаются и приобретают традиционный «драматургический» облик (например, пьеса «Город»), сразу становятся куда менее интересны, чем его же собственные монологи в духе stand-up comedy вроде «Одновременно» или знаменитого «Как я съел собаку». То есть Гришковец, конечно, явление, но скорее brevis, чем longa, если перефразировать знаменитый афоризм (Ars longa, vita brevis — «Искусство вечно, жизнь коротка»).
Словом, достоин Гришковец серьезного внимания или нет — не вполне еще понятно. Упомянутый уже Владимир Елистратов прямо разводит руками: «Либо тут литературный Ван Гог и бушующая плазма первозданности, либо…» — либо плод лихого пиара.
Как и во всяком другом случае, читателю самому придется составлять мнение. Можно почти гарантировать, что впечатление будет приятным и позитивным, если знакомиться с творчеством Гришковца человек станет из первого театрального ряда — чем ближе к автору-исполнителю, тем сильнее ощущается его обаяние.
|