Евгения Михайлова «Как свежи были розы в аду»
Евгения Михайлова "Как свежи были розы в аду"
– Валентин, – позвонил он адвокату через час.– Ты, наверное, уже и сам посмотрел. Надежда Ветлицкая – все-таки вторая жена. Первая, композитор, умерла двадцать лет назад. Они были сестрами– близнецами. Если говорить точнее, то Надежда – третья жена, поскольку до этих сестер он уже состоял в браке. Просто нам так легче считать.
– Слушай, я в шоке, – сказал Валентин.– Я сейчас читаю, что первая жена Вера Ветлицкая умерла, когда ей не было пятидесяти, внезапно. Какой-то журналист пишет, что был у них вечером в гостях, там было много народу, как всегда, хозяйка казалась здоровой и веселой, а утром он прочитал, что она скончалась. Майоров женился на сестре ровно через месяц. То есть, получается, заявление подали буквально после похорон?
– Ну, известный человек, могли расписать и не по правилам. Но все равно как-то быстро. Причем, я ничего не нахожу про эту племяшку. Кто она, где была во время этих событий… Ей сколько, как тебе показалось?
– Она из заключения, выглядела, конечно… Где-то лет сорок пять…Плюс-минус. Сережа, давай поработаем, а? Дело наверняка у Земцова. И у него же, значит, все на нее. Застолби за нами, пожалуйста.
– Жадный ты какой. В смысле славы, конечно. Но, по правде, дело может оказаться любопытным.
– Спасибо. Ты – настоящий друг. Тогда я переключаюсь. Мне нужно к процессу подготовиться. Жду информации.
Сергей взял лист бумаги, нарисовал три печатные буквы – А. В. Н. Соединил их прямыми линиями, получился треугольник. Потом появилась еще одна буква – В. – Валентина. Получился квадрат. У каждого действующего лица наверняка были еще родственные и любовные связи, огромное количество знакомых, друзей, недругов, врагов… Однозначно – многоугольник.
… В кабинет начальника отдела по расследованию убийств Вячеслава Земцова Сергей вошел со скучающим видом. Типа – мимо проходил. Слава поднял голову над заваленным папками столом и радостно улыбнулся.
– Ну, кто бы сомневался. Желтая пресса оборвала всему отделу телефоны. По телику передают инфу через каждых пять минут, причем, корреспонденты из экрана выскакивают, подмигивают и зовут: оставайтесь с нами, – будет интересно. То есть нам не хватало одного: появления частного детектива Кольцова. Говори: кто прислал?
– Да так. Валька Петров. Зайди, говорит, если время будет.
– Ни фига себе! Петров! Он ее защищать собрался?! Так там такое на нее, вообще-то без вариантов.
– Как убила?
– Подушкой задушила!
– Экспертиза была?
– Еще нет.
– За что она сидела?
– За хранение и перепродажу наркотиков. Ну, и употребление. Но не это главное. Заявление на нее тогда написала родная тетя. Эта самая, Надежда Ветлицкая. Сдала, то бишь. Что скажешь?
– Глупый поступок. Подушкой. Сразу после освобождения.
– Вы с Петровым решили, что она умная?
– Семья культурная. Была.
– Особенно эта Валентина. Я тебя сейчас добью. Она привлекалась за убийство матери двадцать лет назад. Не доказали, что это убийство. Остановились на версии самоубийства. Культурная семья не знала, как от нее отделаться. Она была в интернате несколько лет. Потом попала в колонию для несовершеннолетних. За хулиганство, организацию краж. Пока не вникал в детали. Оттуда умудрилась вернуться беременной.
– Чем дело кончилось?
– Сыном, представь себе. От которого отказалась в роддоме, возможно, культурная семья заставила написать отказ, поскольку его усыновила их домработница.
– Так и знал, что народу в этом деле будет полно.
– Это не то слово!
– Мой совет– не распыляйся. Прямые улики есть? Свидетели?
– Ты не слишком многого хочешь? Люди еще работают в квартире.
– Она призналась?
– Она просто молчит! Ну, ты же знаешь, я не давлю. Пусть отдохнет, подумает… А какие, собственно, там прямые улики… Они вдвоем были. Везде их отпечатки.
– Да вот и я про это. А вдвоем они были или не вдвоем, – про это мы пока не знаем… Подожди. Сообщил-то кто?
– Домработница. Открыла утром дверь своими ключами. Одна хозяйка – синяя, язык на боку, другая дверь своей комнаты не открывает. Ее сумел разбудить только наряд. Кровь взяли недавно, но ясно, что была под кайфом.
– Интересно. Домработница – та, которая ее ребенка усыновила?
– Не знаю. Ее на завтра вызвал для дачи показаний.
– Завещание есть?
– Тоже не знаю еще, – Слава начал раздражаться.– А если бы все знал, дело сразу, как горячий пирожок пошло бы в суд.
– Извини, не хотел обидеть, – Сергей скромно пошел к двери, на пороге оглянулся и без выражения произнес: «Ха!»
ГЛАВА 4
Валя была тогда угловатым, зажатым подростком – дочерью красивой, женственной, изящной и знаменитой матери. Всем казалось, что она ужасно одета. На самом деле мама покупала ей нормальные, хорошие вещи. Просто ей все не шло. Мама была хороша и в ситцевом халате, а Валя чувствовала себя чучелом в дорогом платье. А раз чувствовала, – значит, и была им. Она иногда стояла перед огромным антикварным зеркалом в столовой, смотрела на свое отражение и ее терзали такое отвращение, такая ненависть, что она с трудом сдерживалась, чтобы не разбить зеркало, не выбить окно, не совершить чего-то ужасного. Это было отвращение к родному отцу, на которого она была похожа, ненависть к матери, которая родила ее от такого отца. Он иногда приходил. Говорил с ней заискивающе. Она к нему никак не обращалась. Не хватало еще называть его «папой».
– Почему ты так с ним разговариваешь?– спрашивала мама, когда он уходил.– Он ничего плохого не сделал ни тебе, ни мне. Ты была не такой уж маленькой, когда мы уехали от него в эту квартиру, к тете Наде. Я просто разлюбила его.
– А я должна его за что-то любить? Он – урод. И я из-за него– урод.
– Это ужасно, то, что ты говоришь. Он – нормальный человек. А у тебя просто переходный возраст. Ты скоро станешь интересной девушкой. У тебя такие голубые глаза…
– Достали вы меня с этими глазами. Так говорят всем уродинам.
– Если бы ты знала, как портит тебя эта грубость, – говорила мама и убегала по своим делам.
По вечерам, когда в их квартире собиралась куча народу, за мамой Верой ухаживали все мужчины. А за ее сестрой – Надеждой – не ухаживал никто. Хотя они были похожи абсолютно во всем, кроме цвета глаз. Валя точно знала, в чем дело. Мама любила мужчин. Это чувствовалось по всему, они летели к ней, как пчелы на мед. А тетя Надя, казалось, любила только себя и была не то, что высокомерной. Просто держала дистанцию, которую преодолеть никому было не под силу. При малейшей фамильярности заморозить могла своим голубым, ледяным взглядом. Когда Валя смотрела на нежную, кокетливую, со всеми как будто флиртующую маму, она хотела быть дочерью Надежды. Или вообще не быть ничьей дочерью. Она уходила в свою комнату, ложилась на кровать, накрывалась с головой одеялом и скрипела зубами от раздражения, ярости, для которых не было выхода.
А потом мама представила им с тетей Надей своего жениха – известного поэта и художника Александра Майорова. Валя оцепенела: таким прекрасным он ей показался. Вскоре он переехал к ним. И жизнь сразу стала другой. Народ к ним вообще повалил валом. Мужчины по-прежнему ухаживали за матерью, а женщины липли к отчиму. Он был похож на богатыря из сказки. Высокий, широкоплечий, с волной светло-русых волос над ясным лбом, с крупным, выразительным лицом, которое отражало, как казалось Вале, весь спектр чувств и страстей настоящего мужчины. Она была уверена, что читает его выражения, как книгу. Они стали мучить ее, эти выражения… К которым она, впрочем, не имела никакого отношения. Разумеется. Его нежность, призыв, вожделение – так он смотрел временами на маму. А потом… А потом Валя увидела это… И уже никогда, ни на минуту она не забывала эту сцену в спальне матери, где они были втроем: Александр и сестры-близнецы.
Надо было спасаться. Понятно, что она стала в семье совсем чужой и лишней. То, что происходило между взрослыми, было слишком серьезным и страшным для них самих. Даже воздух в их квартире был пропитан преступлением против человеческих норм. Но для Вали уже важнее был тот огонь, который загорелся в ней самой. Он сжег детскую неловкость, застенчивость, комплексы. Она бы просто обуглилась, если бы не нашла выход. Она вдруг легко стала душой самых странных компаний, которые ей не сложно было собирать, как дочери известных людей. Ее больше интересовали взрослые мужчины, чем сверстники. Она легко ступила в однополую и групповую любовь. Она стала изобретательной и смелой, легко уходила, бросала, меняла партнеров… Никто не знал ее секрета. Страсть загоралась в ней только тогда, когда она вспоминала ту сцену в спальне матери. Она мысленно была то в роли одной из женщин, то другой, то вообще – в его роли. Иногда она видела себя четвертой. Разумеется, узнала вдохновляющее действие спиртного, которое абсолютно утратило смысл, когда появились наркотики.
И в какое же страшное унижение они все ее бросили… Все люди, от которых она зависела. После одного медосмотра в школе, туда вызвали мать. Потом они, не глядя друг на друга, поехали в вендиспансер. Вошли вечером в квартиру, как будто их обеих вымазали смолой, изваляли в перьях. Валя лечилась и думала, что хуже не бывает. Но, когда лечение закончилось, мама и тетя Надя объявили, что она будет жить и учиться в интернате.
– Понимаешь, – сказала мама.– Мы просто все слишком заняты. Мы не можем уделять тебе столько внимания, сколько требуется. Почему ты так смотришь? В этом нет ничего страшного. Ты будешь приезжать на выходные, мы будем приезжать…
Валя повернулась, пошла в свою комнату, легла на кровать, глядя в потолок мертвыми глазами.
– Доченька, – сказала мама, войдя следом и присев рядом. – Я не хочу, чтобы ты страдала. Если тебе там будет плохо, мы подумаем, решим иначе.
Валя смотрела на нее и думала: она преодолеет себя? Сумеет ее поцеловать? Мать не сумела. Погладила по голове и вышла. Потом пришла тетя Надя. Ее глаза не были такими холодными, как обычно. Она быстро произнесла.
– Тебе здесь плохо, я же вижу. Значит, нужно что-то менять.
Отчима Валя увидела утром, когда вышла, почти шатаясь, из своей комнаты после черной бессонной ночи.
– Ох, – горестно выдохнул он и отвел глаза.– Ты звони, если что…
|
|
