Какой ужас! (авторская рецензия на роман Наиля Измайлова “Убыр”)

Это во дворе страшное ходит. Улыбается и слушает.

(Наиль Измайлов. “Убыр”. “Азбука-Аттикус”, 2012)

Шорт-лист второго сезона Книгуру, Всероссийского конкурса на лучшее литературное произведение для детей

Международная детская литературная премия имени Владислава Крапивина

Для детей от 13-16 лет

Наиль Измайлов. Убыр

“Тем, кому нравится подобное, надо работать патологоанатомами или палачами”, — отозвался кто-то из подростков, обсуждающих роман на сайте Книгуру.

Ну что же, пойду записываться в палачи. Или в патологанатомы — в зависимости от длины очереди.

Автора “Убыра” ругают много и с удовольствием. Одни говорят, как можно рекомендовать такое подросткам, у них же психика. Другие говорят, ничего не понятно, много неизвестных слов. Кое-кто, таких тоже немало, требуют показать им пальцем, о чем, собственно, речь. Многим не нравится язык. Один доброжелательно настроенный читатель советует: мол, добавил бы автор герою года три-четыре, глядишь, и дело в шляпе.

Мы начнем именно с этого: слишком взрослого языка героя — четырнадцатилетнего Наиля, который, главным образом, и излагает историю о татарском демоне.

Убыр — нечисть, вселяющаяся в человека, выедающая его изнутри и подчиняющая телесную оболочку. Убыр подобен кукольнику, надевающему на руку марионетку. Кукольник он не очень ловкий. Движения жертвы частенько вступают в противоречия с анатомией человека — и это жутко. Поведение ее тоже не всегда отличается достоверностью. Но он наблюдает и подражает. Ему нужно, чтобы не сразу заметили. Ему ведь надо питаться.

Доброжелатели отчасти правы: Наилю могло быть и 17. Но семнадцатилетний юноша — почти взрослый человек, история была бы другой. Более или менее зрелый герой лишил бы повествование того драматизма, который появился как раз из-за того, что подросток — ребенок! — вынужден взять на себя ответственность за жизнь близких.

В этом и заключается ответ тем, кто так и не увидел в книге сюжета. Сам смысл романа как раз в том и состоит: Наиль — обычный мальчик. Его раздражает младшая сестра, он оберегает свои “частные территории” и недоумевает, глядя, как “заедаются по пустякам” взрослые. А ведь четырнадцать — это еще и особенный возраст. Именно тогда начинают примериваться к самостоятельной жизни и думать о том, как это будет. О том, что непременно должно быть и чего ни за что нельзя допустить. И, конечно, первая, естественная мысль: “У меня получится лучше!”.

Получится? Тогда вперед. Подумай, как бы ты все сделал, если бы…

Тут как раз интересный момент. Автор, Наиль Измайлов, отмечает на своих страницах в соцсетях, что его книга не является по существу ни детской, ни хоррором. Удивляется, что не верят.

Я долго думала: а почему вдруг? Не детская — понятно. Это то, что называется романом для юношества, в широком смысле принадлежащего к детской литературе. Точнее, той литературе, которую еще называют пограничной: для детей от…

Но как быть с ужасом? Почему ужас — не ужас? А ведь и это понятно: вся история изложена в духе подростка, мечтающего о лучшей жизни. О том, как бы он организовал все сам, не так, как взрослые. А его еще детская фантазия выдает фантастические версии: демоны, чудовища, “всех спасти” — героически, как и положено.

Имел ли автор в виду такой подтекст, не знаю. Но очень на то похоже. И эта фантазия, растворенная в первых главах романа, внезапно оборачивается реальностью ужаса.

Но прежде, чем мы перейти непосредственно к древнему воплощению зла, хочется отметить еще одну важную вещь: язык.

Те, кто внимательно читали, наверняка заметили такой фрагмент:

“Он [папа] просто сказал: давайте, ребята, завтра день побудьте без нас – дома, без улицы; компьютеров и телевизоров хватит, может, и до книжки кто-нибудь дозреет. Он внимательно нас осмотрел, я сильно улыбнулся, аж за ушами щелкнуло, Дилька буркнула что-то про “и так читаю”. Найдете, говорит, чем заняться”.

Вот — очень быстро, коротко, в два предложения — портрет семьи. С папой все ясно. Ясно еще одно: в этой семье дети читают. А значит, их речь отличается от “нормальных” сверстников. Она, конечно, взрослее. Сложнее. И наверняка загоняет в тупик некоторых взрослых. Типичное для подростка из интеллигентной семьи “горе от ума”.

Что касается “корявости” языка самого Наиля — тоже не единожды отмеченной в отзывах, то этот момент хочется показать отдельно.

“Быжмапапах, короче, всех победил, но враги успели сунуть ему под подушку зуб дракона. Богатырь спать лег, клык ему через ухо в голову юрк – и насмерть”.

“Тут Дилька вредно захохотала и сообщила, что давно знает такую сказку – и про русского богатыря, и про татарского, только там в ухо, чтобы спасти, мама плакала или медведь кричал. Я закричал, как медведь, и погнал лентяйку чистить зубы и спать. А сам побежал к ревущему телефону”.

Речь Наиля и впрямь корява — по-настоящему. Не знаю, получится ли объяснить это тем, кому она кажется придуманной, но, как известно, попытка — не пытка.

Смотрите, как говорит герой: нескладными фразами, мешая сленговые “типа”, “вырубил”, “с пацанами”, от которых передергивает родителей, с элегантным книжным пиратско-карлсоновским “хо-хо”. Это я вам словами говорю, что оно книжное, пиратское и карлсоновское, мне положено. Читатель же и без объяснений услышит пароль: свои. Но только в том случае, если он сам в детстве читал “Остров сокровищ” и “Карлсона”. Или если ему читали родители.

Еще один маркер: “садился на хвост” — выражение, бывшее когда-то в ходу сначала у хиппи 1970х, а от них унаследованное неформалами 1990х. Это, конечно, папа главного героя. Опять звучит пароль — и опять его слышат только свои. Те, чьи семьи похожи на эту.

Эти свои знают еще одно: речь наших детей действительно звучит коряво. Дети перенимают как четкие и правильные конструкции от родных, педагогов, друзей и — да, из книг! — так и уродливые “типа как бы” из современного сленга и ту неуловимую несообразность построения фраз, по которой безошибочно угадывается человек, чье детство пришлось на безвременье и разброд 1990х. Когда — помните? — вдруг решили, что все эти книжные премудрости только создают проблемы, и избавились от книжной культуры. Почти до основанья. А затем… а затем и говорят так, как говорят.

“– Дилька спит?

– Нет.

– Наиль, одиннадцатый час, вообще-то.

– Мне мешают, вообще-то, – сказал я, слегка зверея”.

Каков хам, а? В тексте такого много:

“…ни по башке щелкнуть, ни послать…”

“…Терпеть не могу, когда меня лечат…”

“…доставать стала…”

“…врезать мамане по полной…”

“…они долго трындели…”

И всякое прочее, отлично знакомое.

Звучит противно, читатель морщится и бубнит что-то про то, что такие книги — для гопников в электричках, но факт: так звучит речь живых подростков. Живых — а не безобидных обаятельных оболтусов, какими наши дети никогда не бывают, хотя очень хочется, чтобы были.

Словом, какова реальная жизнь, таковы и книги. Тем, кто от этого чувствует себя плохо, рекомендуем начать с собственной манеры разговаривать, а там, глядишь, потихоньку настанет другая жизнь с другими книгами.

Только бы дожить. Но, собственно, вернемся к Наилю.

Одновременно — тоже, кстати, как в реальной жизни — ему удаются роскошные по своей образности выражения, которые чередуются со сленгом: “сделала лицо скворечником” (кто хоть раз видел, как ревут маленькие девочки, меня поймут), “на полу скрипел кот”, “я закричал, как медведь, и погнал лентяйку чистить зубы”.

Таких вещей тоже много и, покривившись, поупиравшись, в конце концов принимаешь язык героя таким, какой он есть. Так же, как тех чудовищ и те перлы, которые порождает собственный сын-подросток.

Короче говоря, речевые портреты автору удались. Проблема в другом: книга, как мы уже заметили, адресована “своей” аудитории. БОльшая же часть читателей — “не свои”. Абсолютное их большинство слишком молоды, чтобы услышать пароль. Недостаток ли это для книги? Пожалуй. Вероятно. Возможно, да.

Чем тут помочь? Да ничем. С книгами, как с людьми: либо свой, либо нет. Но, между прочим, “Убыр” — в той же мере взрослая книга, в какой и подростковая. И если читать ее вместе — неважно, с родителями, с младшим или старшим братом — можно здорово поделиться информацией. Обсудить те подробности, которые задели, понравились или не понравились. Короче говоря, старший/младший со-читатель тут был бы очень кстати, а сам роман просто-таки написан для того, чтобы читать его вместе.

Вместе, кстати, и не так страшно.

Еще одно обвинение. Нам очень хотелось его обойти, тут речь о писательской “кухне”, и выносить рабочие моменты в рецензию — дело сомнительное. Но дело того стоит. Вот обвинение:

“Странный язык. Звучит, как перевод с татарского на русский.

Я даже специально перечитала роман еще раз. Атмосфера смешанной, русско-татарской семьи, татарские легенды переданы с блеском — мало ли, что. Может, увлеклась, не обратила внимания.

Знаете, что оказалось?

Такую оценку нескольких читателей вызвала мастерски воспроизведенная разговорная речь. Обычная наша речь, которую можно услышать в школе, в метро — да везде. Если кому-нибудь кажется, что это не так, пусть попробует потихоньку записать на диктофон секунд тридцать любого свободного от формальностей разговора, и потом отшифровать его письменно. Главное, чтобы собеседник о записи не знал, потому что в этом случае он немедленно попробует говорить “как надо”. То есть, литературно: так, как никто никогда не говорит в жизни.

Короче говоря, получается, что большинство нападок вызваны честностью и профессионализмом автора. Горе от ума. То ли смеяться, то ли плакать — не знаю.

Теперь, как было обещано, ужасы.

Из отзывов (орфография сохранена):

«…непонятные бабки, убыри, ритуалы, секретные рецепты, непонятные термины и часто встречающиеся татарские слова, имеющие, как оказываются, еще огромное количество наречий… И все это на фоне вполне такой нормальной действительности с мобильными телефонами, “Макдонольдсом”, школой, гопниками…»

Бог с ним, с “Макдональдсом”, но когда  школьник считает гопников нормальным явлением — и впрямь ужас. А в книге, как мне кажется, подобные реалии достойно уравновешивают атмосферу. Например, эпизоды в электричке, когда Наиль с сестрой едут, спасаясь от убыра, к родным в деревню. Там, по дороге, они сталкиваются с людьми. Сначала с теми самыми гопниками, затем, сразу же — с извращенцем, решившим “выручить” детей. Тут хочется возмутиться: “Такой гадости быть не может! По крайней мере, дважды подряд!”.  Но я-то не подросток. Я, увы, знаю: может. Таковы ужасы нашей реальности. Какой еще после этого убыр…

Но герои все-таки добираются до деревни. Родных, на помощь которых было столько надежды, нигде нет. А вот кладбище. Там ждет Наиля сестрой то, с чего все началось.

Один из блогеров, тех, кому роман понравился, гениально пошутил: пора присваивать Поволжью статус русской Трансильвании.

Осталось добавить последнее. Знаете, какое необходимое условие для того, чтобы душа могла освободиться от убыра? Чтобы вас помнили близкие. Или хотя бы вспомнили перед смертью. Этот секрет открывает Наилю старая колдунья из деревни, в которой когда-то жили его родные, и которая теперь обезлюдела: уехали. У колдуньи тоже никого не осталось.

”Я вас вспомню”, — обещает Наиль.

Мне кажется, это очень честная, мужская книга. Этим и раздражает.

Елена Соковенина.