Карла Фридман. Два чемодана воспоминаний

Помещение, где мыли посуду, было тес­ным и кишело тараканами. Здесь, в тепле и сырости, они прекрасно себя чувствовали, ползали по стенам, полу и потолку. Забира­лись даже в стенные часы, и на загаженной ими нижней половине циферблата не разо­брать было времени. Ближе к вечеру помеще­ние все больше напоминало турецкую баню. Я стаскивала свитер и, оставшись в одной рубашке, трудилась над окутанными горя­чим паром раковинами. Тогда меня просили включить вытяжку, огромный вентилятор вверху начинал вращаться, тараканы со сви­стом вылетали из него, и мне приходилось стряхивать их с голых плеч и лица. Однаж­ды — горный ландшафт из липкой посуды только начинал вырисовываться в ракови­не — мне дважды пришлось смахнуть с губ одного и того же упрямого таракана, и я взя­ла расчет. Это было в январе.

Теперь я регулярно ходила в университет. Не то чтобы мне этого хотелось, но как раз начались экзамены. Устные принимали в общем зале. Наши профессора сидели за раз­ными столами, но ни перед одним не стояло таблички с именем. Предполагалось, что мы должны знать в лицо тех, кто читал лекции. Можно было, конечно, войдя в зал, громко осведомиться: «Кто из вас профессор Клинкерс?» или: «Профессор Авербеке, будьте до­бры, поднимите руку!» Но я понимала, что вряд ли после этого получу приличный балл.

Прожить на доходы от службы в цветоч­ном магазине оказалось невозможно. Я не покупала ни газет, ни журналов, ни книг, чтобы выкроить хоть что-то на еду. Но к кон­цу марта нужда стала реальной: в кухонном шкафчике остались пачка маргарина, скукоженный тюбик томатного пюре и три яйца. Я съела омлет, приправленный томатом, и от­правилась к квартирной хозяйке за газетой. Под рубрикой «Требуются для работы по до­му» я нашла объявление: семья срочно иска­ла няню для гулянья с детьми.

«Работа для лентяев, — прокомментиро­вала объявление хозяйка. — Возишь по парку детскую коляску, а тебе за это еще и деньги платят».

На право вождения детской коляски не нужно было сдавать специальных экзаменов. У меня не было опыта ухода за детьми, но они, во всяком случае, не могли оказаться хуже та­раканов. Так что я решительно отправилась знакомиться со своей будущей работодательницей госпожой Калман.

Небо над куполом Центрального вокзала бы­ло ярко-голубым. Зажав под мышкой «Ант­верпенскую газету», я шла по Пеликановой улице. Здесь начинался Еврейский квар­тал — так называли это место антверпенцы. Не то чтобы этот район был населен исклю­чительно евреями, но евреи составляли здесь абсолютное большинство. Облаченные в традиционное платье, они придавали этой части города неповторимый колорит, исчез­нувший практически по всей Европе после организованной Адольфом Гитлером Катаст­рофы. Антверпенцам начинало казаться, что время остановилось, когда они попадали на эти улицы, где течение жизни сдерживалось вековыми традициями. Только я не знаю другого места, где остановка времени сопро­вождалась бы таким шумом и суетой, как здесь, в «маленькой Варшаве», где прошла моя юность.

Я шла мимо хасидов в лапсердаках и мехо­вых шапках, яростно спорящих между собою, домохозяек, громко перебранивающихся с торговцами. Близ Брильянтовых улиц муж­чины, собравшись группками на тротуаре, что-то обсуждали. За стеклами очков поблес­кивали близорукие глаза. Некоторые носили бороды и пейсы, другие были чисто выбриты, но на всех красовались традиционные чер­ные шляпы. Они стояли так плотно, что легко было представить себе акробата, бегущего по их шляпам, как по дорожке стадиона и уста­навливающего новый олимпийский рекорд.

C Симоновой улицы я свернула под желез­нодорожный мост. Мне навстречу попались трое детишек из хасидского садика. Казалось, они явились в своих черных ермолках из како­го-то занюханного польского местечка. Лица их были до смерти серьезны, они крепко дер­жались за руки, словно за ближайшим углом их поджидали конники Пилсудского. За все золото мира я не согласилась бы, даже в шутку, помешать им продолжать путь или разлучить их. Едва я их миновала, кто-то окликнул ме­ня. Я обернулась — и нос к носу столкнулась с дядюшкой Апфелшниттом, соседом моих родителей, живших неподалеку отсюда. В свои семьдесят пять лет он держался по-коро­левски прямо — не шел, но гордо шествовал по жизни. Дети с нашей улицы за глаза так и звали его — Королем Большой Чибисовой, и кланялись, словно придворные, когда он про­ходил мимо. Широкоплечий, с высоким лбом и княжескими повадками, он, несомненно, был явлением впечатляющим. Но я, с детства пропадавшая в его доме, знала, что на самом деле он — человек по натуре кроткий и, верно, именно поэтому не всегда может позволить себе роскошь проявить истинную твердость.

—   Зайдешь ко мне? — спросил он, беря ме­ня за руку.

—   Не сегодня.

—   Ты редко бываешь дома. Вспомни пя­тую заповедь.

—   Почитать родителей можно и на рас­стоянии.

—   Конечно, но нечего тогда удивляться, что они этого не замечают. Как твои успехи?

Я пожала плечами:

—  Откуда мне знать? Чем больше я читаю, тем меньше понимаю. Может быть, мне надо было выбрать что-то более практическое. Фи­лософия слишком абстрактна. Что толку с того, что, уставясь в окошко на небо, спрашиваешь себя, как все это возникло? Это ненамного по­лезнее, чем исследовать состав почвы на Луне.