Давид Маркиш «Тубплиер»

Давид Маркиш «Тубплиер»

Ворота стояли посреди забора — двустворчатые, стрельчатые. Ворота возвышались над забором на добрую голову, как боевая башня над крепостной стеной. Чугунные стрелы, пики и луки, сплетаясь, составляли ажурное полотно ворот, подбитых изнутри плотно подогнанными досками, побуревшими от дождей, а на волю глядело это черное чугунное кружево. Глухой забор, врытый в горный склон, рассекал пейзаж надвое и не позволял Владу Гордину, стоявшему перед воротами с чемоданом в руке, разглядеть, что там, внутри.
«Лета, — подумал Влад Гордин, — вот она, река Лета, маслянистая и темная, течет себе, скрытая забором от
солнечного мира, и мир ничего о ней толком не знает. И этот амбал с шеей грузчика, этот жуткий тип сидит на веслах в своем челноке; шагни в калитку — угодишь к нему в лапы».
Дорога к забору вела снизу, от автобусной остановки «Самшитовая роща», и упиралась лбом в узорные ворота.
Калитка была тщательно врезана в правую створку — теже пики и стрелы и доски за ними — и как будто не
запиралась никак: добро, мол, пожаловать, дорогие товарищи! Влад поставил чемодан на асфальт, сел на краешек и закурил свой «Дукат» из узкой оранжевой пачечки. Затянувшись поглубже, он прощально огляделся. Горы, заросшие неведомыми кавказскими деревьями, красиво громоздились и подступали к дороге. Невидимые птицы, укрывшись в мощной зелени крон, пели на иностранном языке. Пахло лесной свежестью и флоксами. Серо-
ватый сигаретный дымок, восходя к небу, казался здесь неуместным, чужим, но Влад не спешил гасить сигарету. Сидя на чемодане против ворот и калитки ворот, он вообще никуда не спешил. Он пришел, дорога привела его на Кавказ — красивый, ароматный, винно-шашлычный.
Эта дорога началась неделей раньше, в Москве.

В Москве было зябко, сыро. Хрупкий хребет весны еще не окреп и не закостенел, едкая пыль лета еще не кос-
нулась только-только выползших из чрева почек новорожденных клейких листьев. Кое-где, в тени, сохранился
ноздреватый темный снег, и зимняя жизнь уходила из него вместе с талой весенней водой. Зима сломалась, мо-
розец огрызался по ночам.
В жидкой очереди к окошечку военкомата перед Владом молча переминалась с ноги на ногу тройка молодых
людей с озабоченными лицами — в военкомат по своей воле не идут, это понятно. От нечего делать Влад разглядывал мающихся ребят перед собой, лениво гадал, что за напасть их привела сюда, в этот обшарпанный предбанник с портретом Хрущева на стене. Сам Влад со своим «розовым билетом» в кармане не испытывал здесь беспокойства: в мирное время в армию он не призывался, в военное — в предвиденном случае нападения на Советский Союз коварных капиталистических врагов — должен был вступить в борьбу в качестве рядового необученного.
Такое мудрое решение вынесла четыре года назад призывная медицинская комиссия, и Влад Гордин был совершенно им доволен. Нельзя сказать, что оно тогда слетело с небес само по себе, как жар-птица. Нет-нет,
Влад птичку эту на медкомиссии старательно подманивал и беззвучно выкликал. Он не хватал со стола пузырек
с чернилами и не выливал его содержимое себе в рот, не размазывал канцелярский клей по голове: косить под
психа было делом поверхностным и бесперспективным. Он пошел другим путем. Ненавязчиво пожаловавшись на
неотпускающую головную боль и резь в глазах, он был посажен на высокий табурет и, сосредоточенно следуя взглядом за пальцем старика глазника в белой шапке, сжал волю в кулак и принялся, подобно коту, расширять
и сжимать зрачки. Он знал за собой это цирковое умение, гордился им — его приятели в лучшем случае двигали ушами, да и то с большим трудом — и рассчитывал, что именно оно принесет ему освобождение от службы в Вооруженных силах. Глазник отметил усилия Влада Гордина, сказал «гм!» и спросил, давно ли у него это. Влад ответил, что давно. Потом другие врачи вслушивались в ход внутренней жизни Влада через стетоскоп, велели приседать, проверяли слух и давление крови, колотили молоточком по колену. Влад подчинялся с готовностью: зрачки, похоже, сработали, дело было в шляпе. В результате допризывника Гордина направили на дополнительное обследование в стационар. И это тоже было здорово.
В больнице Влада Гордина, раздев до пояса, уложили на железный стол, над которым с неприятным скрежетом бегала, как игрушечный паровозик по рельсам, какая-то штуковина. Влад не сводил глаз с этой штуки и
прилежно работал зрачками. Он знал, что от его усердия зависит, забреют его на три года в армию или не забреют, и старался вовсю. Через три недели его вызвали в военкомат, вручили «розовый билет» и без лишних слов отпустили на все четыре стороны.
Теперь, стоя в очереди перед окошечком военкомата, Влад Гордин даже не вспоминал ту историю четырехлетней давности: было, прошло. Вот сейчас он получит от военных конверт, а в том конверте — билет на самолет,
и завтра улетит на Камчатку. Армия платит за билет, и на том спасибо. И это как бы аванс: будет война — отправят рядового необученного Гордина в какую-нибудь фронтовую газету писать репортажи. Впрочем, Влад был
уверен в том, что аванс ему не придется отрабатывать: если американцы долбанут своими атомными бомбами,
тут уже будет не до репортажей. Какая там война, честное слово! А Камчатку хотелось посмотреть.
— Гордин, — протягивая военный билет в окошечко, сказал Влад. — Владислав Самойлович. — И, наклонившись, заглянул.
В окошечке сидел пожилой лейтенант, на столе рядом с его локтем лежали пачка «Беломора» и спичечный
коробок.
— По какому делу? — нелюбезно спросил лейтенант.
— Я из Союза писателей, — изогнувшись в поясе, пустился в необходимые разъяснения Влад. — Комиссия
по военной литературе. Тут у вас билет для меня должен лежать на завтра, я лечу на Камчатку.
— На Камчатку? — переспросил зачем-то лейтенант. — Ждите! — И свое окошечко захлопнул фанерной
шторкой.
Ждать пришлось недолго. Из обшитой железным листом двери, ведущей внутрь помещения, выглянул поджарый щуплый майор со свинцовыми глазами и поманил Влада Гордина. Шагнув за порог, Влад очутился в тесной комнате с зарешеченным окном. Стены комнаты были выкрашены в блеклый зеленый цвет, торцом к окну, к решетке, стоял конторский стол под зеленой скатертью в обязательных чернильных пятнах. Крепкий стул был сиротливо отодвинут. Со стены сыто и хитро глядел Хрущев. Майор по-строевому пробухал сапогами по полу, придвинул стул к столу и прямоугольно уселся. В руках у него оказался военный билет Влада, офицер
листал книжицу, мусоля страницы.
— Гордон? — целясь во Влада из двух своих свинцовых стволов, вдруг заорал майор.
— Гордин, — твердо поправил Влад. — И вы…
— А что ж ты тогда живой? — не обратив внимания на поправку, продолжал бушевать майор. — А? Отвечай!
— То есть как?.. — удивился Влад, почти не веря ушам.
— А так! — орал майор. — Мы тебя уже, считай, списали! Ты повестки наши получал?
— Не получал, — соврал Влад. Повестки он получал и, не распечатывая, выкидывал их в мусорное ведро: чего
сюда ходить, в военкомат, если мир на дворе.
— Мы думали, ты сгнил уже от своего туберкулеза! — Майор с маху шмякнул ладошкой по столу. — Ты у меня под суд пойдешь!
— Какой туберкулез? — злясь, спросил Влад Гордин. — И не орите на меня!
— А это что? — тыча военным билетом, спросил майор. — Ну, что?
— Где? — сердито потребовал уточнения Влад.
— Вот! — Мутный ноготь майора впился в строчку на открытой страничке билета.
— Тут цифры какие-то, — сказал Влад. — Тире.
— Туберкулез это! — снова заорал майор. — А ты что, хочешь, чтоб мы тебе стихами, что ли, про это писали?
— Нет у меня никакого туберкулеза, — примирительно улыбаясь, сказал Влад. — Ошибка это. — Он искал, на
что бы сесть, но второго стула не было в комнате.
— Ты дурака давай не валяй, — не принял примирения майор. — Ты медкомиссию проходил?
— Проходил, — кивнул Влад Гордин. — У меня по глазам негодность, там должно быть написано. — И указал на военный билет в руке майора.
Майор полистал, поискал. Не нашел.
— Нету, — сказал майор и поглядел на Влада Гордина ужасно, как будто это он, Влад, только что взял и украл
из документа важную государственную запись.
— Я-то тут при чем? — Влад пожал плечами. — Мне завтра на Камчатку лететь, я за билетами пришел.
— Ну, так… — подумав, решил майор. — Ты мне справку принеси.
— Какую справку? — спросил Влад.
— Из районного тубдиспансера, — объяснил майор. — Что ты у них на учете не состоишь. Ты в каком районе
проживаешь?
— В Советском, — сказал Влад Гордин.
— Вот оттуда и неси, — подвел черту майор.
Найти туберкулезный диспансер в кривом переулке за Большой Грузинской, за Зоопарком, было непростым
делом. Учреждение со страшным названием, пугающим добрых людей, как гадюка в траве, словно бы продуманно запрятали подальше от оживленных улиц, в тупике глухого двора за хулиганской подворотней.
Сойдя с трамвая, Влад зашагал на легких ногах, выглядывая названия переулков. Расспрашивать редких
встречных, где тут туберкулезный дом, ему и в голову не приходило: это было бы ничуть не лучше, чем наводить у прохожих справки о кожно-венерологическом диспансере с его сифилисом или в лучшем случае заразной матросской почесухой. Адрес есть, нечего и спрашивать. До конца рабочего дня оставалось еще часа два, Влад рассчитывал получить справку и вернуться в военкомат, к майору, до закрытия. Не переносить же, в конце концов, завтрашний отъезд! Главное, не подхватить тут какуюнибудь заразу. А как? Дышать только носом или, наоборот, ртом? И ни к чему не прикасаться руками, вот это точно. Проклятый майор, ну и устроил развлечение! Там, наверно, очередь в этом проклятом диспансере, пока постоишь, нахватаешься палок по самую кепку. Палки Коха в колесе. Пошлятина какая!
Сырой двор перед туберкулезным диспансером был пуст, как ночное поле. Натянув рукав плаща на ладонь,
Влад Гордин взялся за ручку двери.
В просторном помещении было пусто, только девушка в белом халате, сидевшая за регистрационной стойкой, взглянула на вошедшего Влада Гордина без всякого интереса. По-больничному белая комната пахла то ли
хлоркой, то ли какой-то карболкой. За спиной девушки, на полках, тесно стояли в ряд папки противного фекального цвета, с тесемками.
— Я к вам, — подойдя к стойке, сказал Влад. — Мне справку надо, что я тут не состою на учете. — Он хотел
как можно скорей покончить с этим делом и выйти на свежий воздух. — Дадите? — Он старался дышать пореже.
— Направление у вас есть? — спросила девушка.
— Нет никакого направления, — ответил Влад. — Меня из военкомата прислали.
— Пятый кабинет, — сказала девушка. — Только бланочек вот этот заполните.
— Не надо мне ни в какой кабинет, — сердито отозвался Влад Гордин. — Я в командировку лечу. Дайте
справку, что меня в этих ваших папках нет — и все.
— Вы нам тут свои правила не заводите, — ровным голосом сказала девушка. — Идите на рентген, пока никого нет.
В пятом кабинете было сумрачно, как в фотолаборатории. Едва различимый в полутьме врач сидел за маленьким столиком спиной к двери.
— Раздевайтесь до пояса, — не оборачиваясь к Владу, велел врач. — Вот сюда вставайте, вдохните глубоко… Не дышите… Готово. Подождите за дверью.
Сидя на деревянной скамейке, Влад подавленно рассуждал о том, что с этим врачом все равно не имело
смысла ни о чем говорить: не рассказывать же ему о поездке на Камчатку! Он делает свое дело: снимает, проявляет. Сейчас закончится вся эта дурацкая история.
Врач выглянул, приотворив дверь, и Влад наконец увидел его лицо — добродушное, круглое, в круглых очках. Врачу было лет под шестьдесят.
— Идите сюда, молодой человек, — гостеприимно позвал врач. — Еще один снимочек.
Теперь Владу было указано лечь на высокий железный стол на спину. Влад ощупью улегся. Симпатичный врач
бормотал что-то себе под нос. Над головой Влада знакомо заскрежетало, как будто поехал по игрушечным рельсам игрушечный поезд. Остановился и еще раз поехал. И еще.
— Все! — сказал врач. — Можете вставать. Подождите в коридоре.
Ждать пришлось дольше, чем в первый раз. В приемной появилось несколько человек: старик, мальчишка
с велосипедным насосом, женщина с ребенком. Старик подсел к Владу Гордину, спросил, указывая на дверь
рентгеновского кабинета:
— Там есть кто-нибудь?
Влад не хотел, чтобы симпатичному врачу мешали и отрывали его от дела, и он сказал старику со знанием
предмета как сведущий человек:
— Ждите, вас вызовут.
Нельзя было мешать врачу, колдующему над его, Влада, снимками. Врач сейчас пишет приговор, оправдатель-
ный приговор, и никто не должен его отвлекать. Но этот гремящий знакомый стол — как он вообще сюда попал?
Глаза он проверяет — или что? Или душу просвечивает?
Четыре года назад он помог, еще как помог, и сегодня тоже поможет.
Круглолицый врач выглянул, поманил, шевеля согнутым пальцем:
— Заходите!
Кабинет освещал теперь свет матового экрана, к которому были пришпилены в два ряда лоснящиеся рентгеновские снимки. В полутьме комнаты, набитой железными углами, врач двигался легко и уверенно. Он почти порхал, как летучая мышь.
— Это хорошо, что вы пришли к нам именно сейчас. — Врач подтолкнул Влада Гордина к экрану. — У вас вспыш-
ка. Вот смотрите…
Вспышка. Какая вспышка? Где? Что вообще означает это красивое слово в темном рентгеновском кабинете
туберкулезного диспансера? Вспышка чего? Ненависти? Страха? Любви? Или может, смерти? «Вспышка смерти» —
убедительно звучит. Но при чем тут он, Влад Гордин? И уже наплывала уверенность, что — при чем.
— Видите? — увлеченно продолжал симпатичный врач. — Это томограмма вашего левого легкого, верхуш-
ки. Смотрите вот сюда!
На подсвеченной пленке вырисовывалась картина облачного неба, звездных туманностей. Левое легкое.
— Вот этот шарик, — продолжал врач, — туберкулома. Граната, начиненная туберкулезными палочками.
При неблагоприятных обстоятельствах она взрывается и обсеменяет легкое сверху донизу. И… — И, разведя руками, врач улыбнулся беззащитно и печально.
— Я понимаю, — промямлил Влад. — А что ж вы, доктор, не боитесь от меня заразиться?
— Ваша граната запечатана, обызвествлена, — охотно объяснил доктор. — У вас закрытая форма туберкулеза.
Наша и ваша задача не допустить развития процесса, не дать гранате взорваться.
— Что я должен теперь делать? — выдавил Влад Гордин.
— Для начала отдыхать не тогда, когда устали, — сказал врач, — а для того, чтобы не устать. И максимум
через неделю вы поедете в туберкулезный санаторий, на Кавказ. Приходите завтра оформлять документы.
Значит, не на Камчатку, а на Кавказ. Судьба играет человеком, а человек играет в подкидного дурака.
Машинально кивнув девушке за регистрационной стойкой, Влад толкнул дверь диспансера и вышел на волю. Смеркалось.

2
Узорчатые ворота на дощатой подкладке отгораживали от града и мира туберкулезный легочный санаторий: мужской и женский лечебные корпуса, подсобные службы и обширный парк с разбросанными по нему там и сям
узкими деревянными лавочками, заросший по окраинам бурьяном, с выкрашенной серебряной краской спортивной пионеркой посреди центральной клумбы. Докурив сигарету, Влад Гордин поднялся с чемодана, подхватил
его за ручку и шагнул в калитку ворот.
Он не удивился бы, если б за воротами стоял охранник с ружьем. Но не было охранника, и никого не интересовало, зачем Влад Гордин прибыл на Кавказ. Как видно, сюда, за забор туберкулезного санатория, никто не заглядывал по собственной воле, без острой нужды. Со своим чемоданом Влад шагал по пустынному парку, по посыпанной кирпичной красной крошкой дорожке, довольно-таки узкой, пешеходной, предназначенной соединять пункт «А» с пунктом «Б» и не более того. Трудно было вообразить, как по этой дорожке болтаются от нечего делать загоревшие под курортным кавказским солнцем отдыхающие, как сосредоточенные парни обжимают девок на лавочках и тянут их в кусты, подальше от чужих глаз. Есть здесь, надо думать, и другие ворота, и другая дорога, асфальтированная, по которой едут служебные машины — с картошкой и капустой для кухни, с какими-нибудь, наверно, лекарствами, и эти, самые главные, с заскорузлыми носилками вдоль закрытого темного кузова. Какого, интересно знать, они цвета — труповозки? Черные, как заведено? Или под «скорую помощь» — белые, с красным крестом? И где тут морг, откуда они забирают свою клиентуру?
Где тут морг? — этот вопрос глубоко сидел в сознании Влада Гордина, как гвоздь в дубовой доске. Морг, разумеется, должен быть, а как же иначе. Какой-нибудь домок на окраине парка, в зарослях, или просто пристроечка к одному из корпусов. Тянуло не откладывая поглядеть на это сооружение, мимо которого все равно теперь уже не пройти. Все дороги ведут в дуборезку. Главное сооружение, главная машина. Все остальные машины, везут они картошку или таблетки, — только довесок. Но не пойдешь же спрашивать у первого встречного, где тут морг, да и встречных этих что-то не видать. Может, спят? Или обход у них? Пустынный парк напоминал Владу почемуто фабричный двор: работяги заняты делом, вкалывают
у станков в своих цехах, а снаружи нет никого до самой пересменки.
Кирпичная дорожка привела Влада Гордина к главному корпусу — вытянутому в длину трехэтажному зданию с фальшивыми колоннами по сторонам парадного подъезда. У двери сидела на стульчике какая-то тетка в цветастом фланелевом халате и вязала на спицах.
— Сюда? — спросил Влад Гордин.
— Сюда, сюда, — взглянув на чемодан в руке Влада, сказала тетка, а потом вернулась к вязанию.
Значит, сюда. Пора входить.
Просторный вестибюль был забит под самую завязку: люди стояли тесно, кучно. Под портретом Ленина помещался стол, на столе белел графин мутного стекла с водой. За столом, опираясь о него рукою, высился скалой крупный мужчина кавказской внешности, с усами, и читал по бумажке.
— «В редакцию газеты “Правда”, — читал кавказец. — Больные противотуберкулезного санатория номер три,
собравшиеся под целебным кавказским небом со всех концов нашей необъятной социалистической Родины,
поздравляют Центральный комитет нашей родной Коммунистической партии со всемирно историческим достижением — запуском в космос советского человека Юрия Гагарина. Со снежных вершин дружного многонационального Кавказа мы заверяем ЦК КПСС и лично товарища Хрущева, что и впредь будем отдавать все силы, а если по-
требуется, и жизнь для победы коммунизма во всем мире. Да здравствует Коммунистическая партия и ее ленинский Центральный комитет! От имени коллектива — директор санатория номер три Бубуев Реваз Ибрагимович». — Закончив читать, директор сложил бумажку и сунул ее в карман пиджака. — Вопросы будут?
Вопросов не было. Больные били в ладоши и оглядывались на дверь. Ощущение, что где-то над головой в целебном небе летает Гагарин без мотора, было необычным.
— Запустили, значит? — наклонившись к уху старичка в полосатой пижаме, спросил Влад Гордин.
— А кто его знает! — пожав плечами, отозвался старичок. — Реваз соврет — много не возьмет. Может, запустили, а может, и не запустили.
— Ну, это ж не шутки! — сказал Влад. — Тут соврешь, а потом всю жизнь будешь расхлебывать. И с работы
снимут.
— Кошку, может, запустили, — гнул свое недоверчивый старичок. — Собаку ведь запускали уже. А теперь
кошку. И Героя дадут.
— Кому? — спросил Влад. — Кошке, что ли?
— Ну, кошке, — ответил старичок. — Кому надо, тому и дадут. А ты-то чего переживаешь?
— Да я только приехал, не слыхал еще, — поделился Влад.
— У нас стрептомицина нету, а он летает, — горько сказал старичок. — И мясо все воруют.
— Какое мясо? — поинтересовался Влад Гордин.
— Такое, — объяснил старичок. — Которое на второе. А нам кашу одну дают на машинном масле.
Народ понемногу потянулся к выходу, там образовалась пробка. Влад Гордин, отойдя к стеночке, наблюдал идущих: что за люди? С кем ему теперь придется жить здесь, за забором, на горе? Как в каком-то Монако: вот
князь Реваз Бубуев, вот монакцы, трудолюбивый монакский народ. Граница, правда, не на замке, но определена
и очерчена. И в картишки тут, наверно, перекидываются — чем не казино? Люди как люди, народ как народ:
маленький, но гордый, только без детей. Стариков немного, зато средний дееспособный возраст представлен
хорошо и молодежь замечательная; чувихи проблескивают — просто первый класс. Ну второй. Вон та, например
рыжая, или эта молочная блондиночка с золотым зубом. Лечебный воздух, каша-перловка, сухой закон. Впрочем,
закон на то и закон, чтоб его объезжать на хромой козе: вон тот страдалец не от дырки в легком такой квелый, а от вчерашнего перебора, ему поднеси кружку пива — он сразу оживет. В конце концов, в каждом народе должны быть свои жулики, гулящие девушки, отзывчивые пьяницы и даже угрюмые убийцы. И конечно, общительные стукачи — куда ж без них. И герб должен быть у туберкулезного народа: на лазоревом фоне перекрещенные, наподобие берцовых костей, серебряные палочки Коха. А что? Суверенная территория есть, начальство есть, оппозиция — на уровне старичка в пижамных штанах: каша плохая, надо маслица подлить. Армия с пушками не нужна, потому что чахоточные граждане и так внушают смертельный страх и ужас окружающим миролюбивым народам: чеченцам, лакцам и кабардинцам с балкарцами.
Вестибюль опустел. Последним, волоча свой чемодан, вышел на волю Влад Гордин. Тетка с вязаньем по-прежнему сидела на своем стульчике у дверей.
— Ну как? — спросил Влад Гордин. — Летит? — И, прищурившись, задрал голову вверх, к небу.
Пощелкивая спицами, поглядела в небеса и тетка. Там было пусто, сине и прохладно.
— Летит, летит, — согласилась тетка. — Кто летит-то?
— Гагарин, — сказал Влад. — Человек такой. Это же праздник!
— На праздник яйца дают на завтрак, — усомнилась тетка. — А куда он летит-то?
— Вокруг Земли, — дал справку Влад Гордин. — По кругу. — И указательным пальцем очертил кольцевой
маршрут космонавта.
— Ну что ж, — сказала тетка. — Пускай летит. У нас тут редко кто летает, гляди, какие горы. Расшибешься,
потом костей не соберешь.
— Понятно, — отозвался Влад. — А где у вас тут оформляются? Я больной.
— Тут все, сынок, больные, — вздохнула тетка. — Здоровые на турбазе живут… Иди в красный уголок, со
двора. Там на дверке написано.
Влад Гордин обогнул корпус и толкнул дверку с надписью на стеклянной синей дощечке: «Красный уголок».
Неожиданно просторная комната в три окна была пуста, стул с подушечкой для сиденья отодвинут наискосок от
мощного стола. Со стены, из рамки, из зарослей бороды обиженно и строго пялился Карл Маркс. На другой стене висела стенгазета «Путь к здоровью»; под названием, выписанным плакатным пером, чернело убедительное требование: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Были тут и застекленный шкафчик с какими-то папками, и тумбочка с обязательной электроплиткой и эмалированным чайником на ней. Влад огляделся и поставил свой чемодан посреди комнаты на пол. Никого нет — и не надо: придут, никуда не денутся. Вообще-то, должен тут кто-нибудь сидеть, раз красный уголок, но, может, у них свои порядки, да и спешить теперь уже некуда. А дверь просто забыли запереть, и красть здесь ничего не украдешь, кроме основоположника марксизма. Влад подергал дверцу шкафчика с папками — заперто. Враг не дремлет, может все секреты прочитать про санаторий № 3. А вот стенгазету читайте на здоровье.
Читать было интересно. Заложив руки за спину, Влад Гордин читал, покачиваясь, как еврей на молитве. Ди-
ректор Бубуев в передовице медицинскую тему обходил стороной, нажимая на дисциплину и недостойные советского человека поступки. «Значит, поступки совершают, — решил Влад. — Хорошо». Главврач Пантелеева дающихся карманными плёвками и приводила процентные данные выздоровляемости. «Врет, — подумал Влад. —
Какая еще выздоровляемость! Тут бы концы не отдать». Зато стихи неведомого покамест мировой культуре Анатолия Митюшкина привели его в игривое настроение.
«Хоть я и не против ласк, —
писал Анатолий,
Для меня важнее паск.
У кого чего болит,
Тот глотает фтивазит».
«Как видно, попался на горячем, — предположил Влад Гордин. — Кается. Ну и ну».
За спиной послышались легкие шаги — цок-цок-цок! — и Влад обернулся. Посреди комнаты расцвела молодая
женщина в туфлях на босу ногу, в летящем крепдешиновом платье, синем, в цветах и птицах, с высоко открытыми руками. Глядя на нее, можно было предположить с высокой долей уверенности, что она не глотает фтивазит, а паску предпочитает кое-что иное.
— А я смотрю, — с улыбкой на смуглом от горного загара лице сказала женщина, — у нас дверь открыта… Вы
новенький? — И, переходя к делу, приглушила улыбку.
— Ну да, — сказал Влад и протянул направление с печатью. — Только что приехал.
— Нас директор собрал, — присев к столу и просматривая направление, объяснила женщина, — по поводу
полета Гагарина. Это же такое событие! Представляете, летит вот прямо сейчас… Паспорточек ваш давайте и
справочку из диспансера.
Это жуткое остроугольное слово — дис-пан-сер — промелькнуло меж ее губами как ядовитая пуля. Протя-
нув спрошенное, Влад разглядывал распавшиеся на два пласта медовые волосы склонившейся над столом женщины, ее старательно сдвинутые к переносице, какие-то бесстыдные темные брови над выпуклыми ореховыми
глазами. Красивая девка, ничего не скажешь.
— А вас как звать? — спросил Влад.
— Регина, — записывая в затрепанную тетрадь, представилась женщина. — Но это, вообще-то, не важно… А
вы кто по профессии? Инженер? Мы тут отмечаем. — Она тюкнула самопиской по своей тетради.
— Какой там инженер! — сказал Влад. — Журналист я… Почему это вы решили?
— Журналист! — обрадовалась Регина. — У нас тут кто хотите — инженеры, учителя, офицеры есть, ну,
всякие-разные, а журналист вы будете первый. Билетик можно посмотреть?
— Какой билетик? — спросил Влад.
— Ну, этот… — Регина вдруг немного смутилась, словно бы оступилась на легком ходу. — Членский. Что
вы член журналистов.
— Ах, этот! — ухмыльнулся Влад Гордин. — Да ради Бога. А мне что, дополнительная каша полагается как
журналисту?
— Доппитание не полагается, — объяснила Регина, — а полагается спецразмещение. Член журналистов у нас
проходит как инструктор райкома партии и размещается в двухместной палате.
— А если не член? — покосился Влад.
— Тогда в восьмиместной, — сказала Регина. — А вас мы поселим в двухместной палаточке с одним еще това-
рищем с Кубы, в женском корпусе.
— Это почему? — подивился Влад Гордин.
— У нас только в женском двухместные, — ответила Регина. — А кубинец этот культурный, так что получится
настоящая дружба народов.
— Дружба народов — это если б там была кубинка, — пробормотал Влад.
Регина расслышала, понимающе улыбнулась:
— Так что лечитесь на здоровье. Может, в стенгазете поучаствуете, напишете заметочку какую-нибудь? Про
борьбу с недугом или вот даже про Гагарина.
— А как насчет поминочек? — спросил Влад Гордин.
— Каких поминочек? — переспросила Регина.
— Таких… — сказал Влад. — Морг, я говорю, где тут у вас?