Виктор Ерофеев «Акимуды»

Новый роман Виктора Ерофеева

003.0

Наступил третий, последний день войны Акимудов с Россией. Русь слиняла в три дня, как и предсказывал некогда философ Василий Розанов. Впрочем, как не слинять? Мы – суеверный народ. Мы боимся черных кошек и битых зеркал, а тут вам не кошки! Марксизм учил, что смерти нет. Генштаб никогда не рассматривал мертвецов в качестве потенциальных врагов России… Около девяти часов вечера мертвецы опрокинули последние кордоны сопротивления и скопились на Красной площади. Из самой Кремлевской стены тоже стали лезть кое-какие мертвецы. Мертвецы братались. Мертвецы скандировали: РОССИЯ ДЛЯ МЕРТВЫХ! – и этот клич несся по стране. Над Красной площадью пролетали тени прошлого. Мертвецы ждали команды. Начинался последний бой. Правители России спрятались за кремлевскими стенами. Преданные им войска обливали со стен мертвецов бензином и старались поджечь. Некоторые мертвецы сгорали до тла. Но это не пугало их войско. РОССИЯ ДЛЯ МЕРТВЫХ! – скандировали мертвецы. Среди них уже появились живые люди с черной повязкой на голове – они были за мертвецов. Несмотря на террор мертвецов, известная часть горожан испытывала злорадные чувства. Когда начальство ушло за кремлевские стены, вдруг выплеснулась революционная ненависть. Ждали, чтобы правительство вышло на площадь и сдалось. Правительство не появлялось. Штурм Кремля должен был начаться с минуты на минуту.
Телевидение уже вторые сутки не передавало человеческих программ. Сначала оно переключилось на музыкальные произведения, дошло до классики. Затем заморгало. Когда снова включилось, мы поняли: оно захвачено. Одних телевизионных начальников мертвецы съели на наших глазах в прямом эфире, других без труда заставили работать на себя. По всем каналам шли мертвецкие новости. Загримированные скелеты, облекшись за дни блицкрига болотной скользкой плотью и насосавшись кровью, правили бал. У них прорезались мутные водянистые глаза. Они стали более четко делиться на мужчин и женщин. У мертвых женщин мы заметили длинные волосы и очертания грудей. Мертвецы стали получать откуда-то обмундирование; голые скелеты стали встречаться реже.
Город за городом, российские города переходили в руки мертвецов. Первым пал Санкт-Петербург. Его руководители дружно по ящику славили победителей. РОССИЯ ДЛЯ МЕРТВЫХ! — скандировали они. Возможно, в Питере оказались самые убедительные покойники. Потом сдались приволжские города, далее — Екатеринбург, Челябинск, Красноярск. Подняли руки Новосибирск и Хабаровск. Дольше всех отбивались окраины: Калининград и Владивосток. Но и они капитулировали. По всей стране живым предлагалось признать власть мертвецов. Выступали убитые мертвецами люди – некоторые из них автоматически становились частью мертвой власти. Выступали и живые деятели искусства и литературы, принявшие власть мертвецов. C неподдельным чувством они восхваляли победителей, находя для новой власти философские обоснования.
Один известный кинорежиссер успел за эти дни даже снять короткометражку «Дорогие мои мертвецы». На телеэкране замелькал портрет безумного бородатого библиотекаря Румянцевской библиотеки, Николая Федорова. Немедленно вспомнили его полузабытое учение «Общее дело», рассказывали, как Федоров поразил своими идеями современников: Толстого, Достоевского, Владимира Соловьева. Кроме того, вещали телеведущие, Маяковский и Андрей Платонов восхищались Федоровым! И вот наконец сбылась его мечта: воскрешение отцов состоялось!
С некоторых пор для меня это тоже актуальная тема… Впрочем, независимо от федоровского учения воскресли и матери! Нам бросились объяснять, что в учении Федорова нет ничего мистического: он был убежденным позитивистом, сыном чугунного ХIХ века, и только у нас в России могло сложиться такое уникальное положение, при котором мертвецы готовы были воскреснуть. Опять запахло патриотизмом! Вспоминали, конечно, и нашу вековечную национальную любовь к мертвецам, которых мы вроде бы любим больше, чем живых и с которыми мы на Пасху и в родительские субботы всегда делились яйцами и водкой. Некстати вспомнили «Живой труп» Толстого, нашли новое прочтение «Мертвым душам». Взяли несколько интервью у оживившихся готов, которые были готовы, вместе с нашими сатанистами, примазаться к мертвецам, но те не спешили с ними брататься.
Потом телеканалы зависли на Мексике: развернулись к мексиканским праздникам мертвых, к их шоколадным гробикам со скелетами, к кровожадным ритуалам атсцеков. С умилением рассказывали о мексиканской богине смерти, вспоминали о нежных словах о смерти, высказанных мексиканским нобелевским лауреатом и даже очень жалели, что мы – не мексиканцы. «La mort n’est rien! – оптимистическое интервью с парижским владельцем магазина похоронных принадлежностей возле Монпарнасского кладбища. Замирение со смертью с рыночных позиций. Ко всему этому добавили слова Стива Джобса: «Смерть – лучшее изобретение жизни» — это должно было покорить просвещенную аудиторию.
Но интеллигенция раскололась. По столичному шикороковещательному радио «Апломб», которому мертвецы пока что давали жить, смело зазвучали слова, что мертвецы – кара за наш всегдашний застой. Впрочем, мертвецов там тоже вскоре стали допускать до микрофона — во имя объективности. А знаменитый журналист, один из бывших гигантов ТВ, высказался в нашей либеральной газете, что ввод мертвецов не отменяет его атеизма и он в знак протеста уходит во внутреннюю эмиграцию. Радикальные художники-пересмешники признались, что мертвецы живописны. Русский ПЕН-Центр сообщил, что все это было «ожидаемо» и назвал происходящее «национальной трагедией». От меня на «Амломбе» тоже потребовали комментария, и я мрачно сказал: «Дожили! Нас лишили самого древнего права на страх перед покойниками!» Но это была, если честно, только часть правды, нацеленной против лермонтовской страны рабов и господ. Это была мелкая правда. Другая, спрятанная часть правды состояла для меня в том, что рухнула вековая стена, открылись вопиющие горизонты.
Не было ли здесь моей уступки мракобесию? Тому самому мракобесию, источник которого глубоко сидит в наших соотечественниках… Какие горизонты? — одернул я себя. — Напротив!
По телевизору объявили, что страна закрыта для выезда и заграничные паспорта отменены. Аэропорты не работают. Сотовая связь и интернет заблокированы.
Вставай, брат-мертвый! Бери лопату!…
Главной темой оккупации стали мертвецкие претензии. Мертвецы во всем искали живой обман. Они официально объявили себя «униженными и оскорбленными». Я и не знал, что у нас в стране столько миллионов обиженных покойников! Нет, я, конечно, догадывался, что мы со смертью никогда не договорились, но я не знал, что русская смерть полна такой спелой мести.
Мертвецы спешно налаживали собственную инфраструктуру. Уже заработало Чрезвычайное Управление (ЧУ) по претензиям к живым людям. Если есть родовая трамва, то мертвяки выдумали травму постсмертную. То их, видите ли, хоронили без должного уважения, без гроба, в выгребной яме, без отпевания, то расстреляли, задавили, отравили, уморили, утопили не по делу. Смерть как высшая форма неуважения! Мы превращались в одно большое распаханное кладбище.
Тогда многие от страха переоделись в белые ночные рубашки до пят. Это называлось покаянием. Я выглянул в окно. Даже в моем тихом переулке возле Плющихи появился патруль из трех мертвых с автоматами наперевес. Страна метрвецов! Как такое могло случиться?