Галина Артемьева: «Жить с чувством вины очень тяжело. Поэтому — думайте о последствиях»
Галина Артемьева
Галина Марковна Артемьева – филолог, ученица Алексея Лосева и очень интересный участник сегодняшнего русскоязычного литературного процесса. Совсем недавно «Новости литературы» анонсировали презентацию её новой книги, вышедшей в АСТе, а теперь – беседуют о выдающихся женщинах, непростых судьбах, работе над собой, и, конечно, о книгах!
***
— В предисловии к одной из своих последних книг вы приводите в пример выдающихся русских женщин – Майю Плисецкую, Галу Дали. Можете ли вы выделить кого-то одного, одну героиню, женщину, история жизни которой произвела на вас самое сильное впечатление? Не обязательно русскую – женщину вообще?
— У меня много историй о поразительных женских судьбах. Есть уже рассказанные в книгах, есть в моей «копилке». Женщина ведь природой подготовлена к подвигам. Это не зависит от того, есть ли у нее дети или не судьба ей была стать матерью. Запас прочности у нас большой. Запас терпения, надежды. Многие живут, не зная, что жизнь их — подлинный подвиг. Не умеют иначе.
Очень трудно выбрать какую-то одну героиню. Несправедливо по отношению к другим. Но — вот. Одна из моих очень любимых, дорогих сердцу. Аза Алибековна Тахо-Годи, вдова великого русского философа А.Ф. Лосева. 26 октября 2012 годы ей исполнилось 90 лет. Долгая, насыщенная, полная трудов, усилий, преодолений всякого рода жизнь. Легко ли пришлось дочери расстрелянного в годы репрессий отца? Отца нет, мать в лагерях… Тем не менее девушка получает высшее образование, а потом, юной аспиранткой попадает к Алексею Федоровичу Лосеву. Лосев с женой принимают Азу, как родного человека, доверяют ей. Она преданно помогает Учителю… Умирая от рака, жена Алексея Федоровича сказала: «Передаю с рук на руки». Она передала Азе Алибековне любимого мужа, опеку над ним, заботу о нем, потерявшем зрение. К этому времени Аза была уже крещена в православие. И знала она, что давно приняли супруги Лосевы тайный монашеский постриг. Монашество в миру — особый подвиг.
Так становится Аза Алибековна верной спутницей великого философа. Она заботится о нем ежедневно, ежечасно. И при этом сама работает, защищает докторскую диссертацию, становится зав. кафедрой классической филологии МГУ им. Ломоносова.
Я была аспиранткой А.Ф. Лосева. Целый год мы приходили для занятий древнегреческим, латынью, сравнительным языкознанием в его дом на Арбате. И всегда Аза Алибековна сама выводила в комнату, где собрались аспиранты, Алексея Федоровича. И как же любовно и заботливо смотрела она на него! Красивая, величественная, с точеными чертами лица, сильная — глаз не оторвать!
В 90-е годы, когда не стало уже Лосева, я очень подружилась с Азой Алибековной. Не просто подружилась — полюбила всем сердцем. И не уставала поражаться ее глубочайшим энциклопедическим знаниям, ее требовательности — к себе, прежде всего, и к своим ученикам (а без этого какое учение). Она всегда полна была идей, планов. И столько сделала, чтобы увековечить память Алексея Федоровича.
Потери, тяготы, преодоления. Это все о ней. Она и по сей день преподает. Издаются ее труды, книги.
Владеет ли она богатствами? Нет. Но она сама по себе — сокровище, драгоценность. К ней тянутся люди, ее суждения ждут, ее слова стараются запомнить. Каждая встреча с ней — веха. Драгоценный клад памяти.
А если обобщить — что характеризует всех моих любимых и глубоко уважаемых героинь — должна сказать, что это воспитанная с детства привычка к труду, чувство долга, преданность делу и любовь к жизни. Помимо всего прочего.
— В биографии Марины Цветаевой есть один неприятный момент. Свою новорожденную дочь Ирину она оставила в приюте, где девочка умерла три года спустя. Как вы считаете, есть ли этому поступку оправдание? Почему это могло случиться с поэтессой и как вообще следует воспринимать данный факт тому, кто впервые знакомится с цветаевской биографией?
— Ох, какой вопрос! И сколько можно сказать только по поводу этого вопроса! Тут краткой быть не получится.
Начнем вот с чего. Знакомиться с поэтом лучше всего, читая его стихи. Помните, как начал Маяковский свою автобиографию «Я сам»? «Я поэт. Этим и интересен. Об этом и пишу«.
Понимаете? Имеем ли мы право судить о чужой жизни? А уж тем более — осуждать? Может быть, для начала — хорошо бы познакомиться с творчеством? Ведь именно творчество и выставляет любой творец напоказ. А жизнь — тайна великая. Ибо — кто поймет?
«Не судите и не судимы будете» — великая заповедь.
Но попробуем порассуждать, раз уж спрашиваете не о стихах, а о моментах жизни великой страдалицы Марины Цветаевой.
Вы говорите «в биографии Марины Цветаевой есть один неприятный момент». Да неужто?
Неужто только один? О чем вы? А болезнь матери и ранняя ее смерть? А детская и юношеская неприкаянность? А революция? Судьба мужа? А голод — вы знаете, что такое настоящий, смертный, сводящий с ума голод? Нищета — при полной неприспособленности к жизни той, что родилась поэтом — это как? Я сейчас не буду писать об эмиграции, о тамошней нищете и невостребованности. И о чудовищном, страшном писать не буду: возвращение в СССР, арест мужа, дочери… И роковой выбор — совсем уже больной, перешедшей роковую черту женщины в августе 1941-го в Елабуге…
Эх… «Один неприятный момент»…
Но поговорим о том, о чем вы спросили. В вопросе содержится ошибка. Марина Ивановна отдала в приют не новорожденную, как вы написали, дочь. Ирина родилась в 1917 году. А в приют Цветаева отдала своих дочерей (обеих — заметьте) в самом конце 1919 года. Почему отдала? Ей очень посоветовали отдать детей туда, чтобы ПОДКОРМИТЬ! Понимаете, в чем дело? Спасти хотела она детей. Обещали, что там, в приюте, будет у детей рис, шоколад… Отдала.
Что это была за голодная и холодная зима — описано многократно. Но что говорить! Сейчас о блокаде Ленинграда не все уже знают. О голоде 30-х годов (когда все человеческое истребляла в людях советская власть — детей ели!) — порой и слыхом не слыхивали. Начинаешь рассказывать, удивляются, как сказке. Голод 1919-20 годов… Безысходный, неописуемый. Не дай Бог! Нам ли судить? Есть у нас такое право, у нас, сытых — рассуждать о поступках людей во время голода?
А вот вам не кажется «неприятным», даже диким, что дочь Ивана Цветаева, профессора-подвижника, столько сделавшего для русской культуры, для Москвы, для народного просвещения, оказалась в ситуации, крайне далекой от человеческой?
А вам не кажется, что есть ПРЕДЕЛ человеческим силам, способности ясно соображать, «практично» мыслить в условиях непреходящего и безнадежного голода?
Одна женщина с двумя детьми. Одна!
Так вот. Что происходит. Она узнает, что дети оказались в приюте в тяжелом состоянии. Обе дочери — в тяжелейшем состоянии в этом самом приюте, где обещали подкормить, а сами воровали (по нашему с вами доброму обычаю). Марина отправляется в приют и забирает старшую — Алю. Ирину оставляет в приюте.
Потом, через много лет (уже после 2000-го года, когда стало возможным опубликовать записки Цветаевой) узнаем, что — чисто теоретически — могла бы Марина вернуться в приют, забрать Ирину и передать ее родственникам мужа. Не вернулась. Не успела. У нее самой — были ли силы? Могла ли она здраво мыслить в ту пору? Она, безусловно, было (уже тогда) человеком с надорванной психикой.
Из тех же записок, опубликованных после 2000-го: «Ирина, одно ты знаешь: что послала я тебя в приют не для того, чтобы избавиться, а п.ч. пообещали рису и шоколаду.»
(Еще учтите: записки эти Марина писала для себя — не для широкой публики, не для сытых дам, которым «неприятно», как это она так «некрасиво жила»… С собой разговаривала несчастная Марина, двадцатисемилетняя, молодая, нищая, голодающая…).
Далее. В начале февраля 1920 года Ирина умирает в этом самом приюте, организованном преступниками, «под детей», чтобы самим быть сытыми. Вот их бы имена узнать! Вот их потомкам вопросы бы задать!
Таким образом, речь идет не о 3-х годах приюта (от новорожденности до смерти, как вы это изложили в вопросе), а о менее чем двух месяцах. Разница есть, да?
Мое твердое убеждение (а я много об этом думала, давно, в деталях) — мы не знаем, как бы сами повели себя в запредельной ситуации. Мы про себя ничегошеньки не знаем. Пытка голодом — одна из самых страшных. А то, что рассудок мутнеет — факт.
Марины ли вина? Нет! Настоящие преступники — те, кто поставил женщину (тысячи женщин, скажем правду) перед таким адским выбором! Те преступники, кто вверг народ в нищету, страдания, смерть… Кто же это? Ау! Почему до сих пор не найдены? Не покаялись?
И лежит один из людоедов в мавзолее на Красной площади, а людоеды рангом пониже покоятся в Кремлевской стене.
А Маринину могилку — и не найти. Где-то в Елабуге.
Совершенно безнравственно спрашивать с Марины. О ее участи можно только скорбеть.
Вот в Пасхальную неделю 1920 года пишет она о своем горе стихи:
Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были — по одной на каждую —
Две головки мне дарованы.
Но обеими — зажатыми —
Яростными — как могла! —
Старшую у тьмы выхватывая —
Младшей не уберегла.
Светлая — на шейке тоненькой —
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем непонято,
Что дитя мое в земле.
Это два месяца после смерти Ирины. В Пасхальную неделю много думается о смерти — и жизни…
Еще раз хочу подчеркнуть: мы не имеем никакого права на осуждение человека, загнанного чрезвычайными обстоятельствами в смертельный тупик. И уж не нам оправдывать или нет. И не дай Бог такого опыта. Вот об этом я бы помолилась — лично для себя.
А судьба других детей Цветаевой? Трагична до боли. И кого будем винить? И кого оправдывать?
Народ уничтожали. Выкорчевывали. Миллионами. А у нас виноватой будет несчастная жертва?
Чего ж мы после этого достойны, если ТАК ставим вопрос…
— Кстати, о народе. Некоторое время назад в России имел место скандал: в петербургском Музее современного искусства “Эрарта” должен был состояться спектакль Леонида Мозгового “Лолита” по роману Владимира Набокова. Он был отменен организаторами из-за письма, подписанного “казаками, студентами и учителями начальных классов”, которые были против спектакля о любви Гумберта к нимфетке. Хотелось бы услышать ваше мнение. Правильно ли поступил режиссер, отменяя спектакль из-за письма от общественности? И что такое для вас набоковская «Лолита»?
— Насчет «казаков, студентов и учителей начальных классов» — это просто чеховская тема. «Человек в футляре», «Унтер Пришибеев»… Вот, к чему вернулись. Позорище какое-то. Впрочем, почему «вернулись»? Под такими «Пришибеевыми» и жили всю советскую эпоху.
Да, кстати, о нравственности. Знаете ли вы, что учащимся гимназий и реальных училищ было запрещено посещать театры? Это был очень серьезный запрет, грозивший волчьим билетом, если гимназист попадался на глаза своему начальству в театре.
По-моему, вполне справедливо. Не все детям можно смотреть. Просто — написать: «До 16 лет — низ-зя». И проверять на входе документы. Вполне простое дело. Но у нас это лень. Ну как это — всех проверять? Ну, бросьте…
Везде проверяют. И сигареты не продадут до определенного возраста, и алкоголь. А нам лень…
И вот появляются — эти самые «казаки»…
Насчет того, правильно ли поступил режиссер. Ему виднее. Он мог тревожиться не за себя: за труппу, за зрителей, наконец. Мало ли на какие провокации способны «учителя начальных школ»? Их же не останавливают, не задерживают. То есть — в случае чего — органы «правопорядка» будут на их стороне. А если кто-то из зрителей пострадает, виноват будет режиссер?
Можно ли его осудить за то, что спектакль был отменен?
Что же касается моего отношения к набоковской «Лолите»… Что она для меня… Простите меня, грешную, за правду. Она для меня произведение писателя В. Набокова, которое он написал (на английском языке), чтобы заработать денег. Ему удалось. Это коммерческий проект, оказавшийся успешным. Меня тема эта не трогает. Бывает же такое. Ну, не все произведения мировой литературы оставляют след в моей душе. Это как-то не легло. Может, не доросла. Время покажет.
— Есть такая американская писательница и практикующий психотерапевт – Луиза Хей. Её идеи где-то похожи на то, о чем пишете вы. Но Луиза Хей настаивает на том, что самое главное – это никогда не критиковать себя, оценивать все свои поступки как естественные. Насколько это правильно с вашей точки зрения?
— Ну, писательницей я бы Луизу Хей не назвала. Она считается целительницей. И не она изобрела метод самовнушения, установок. В 90-е я, конечно, с интересом читала ее творения. Вот она писала, что победила рак с помощью повторения установок. Можно, конечно, ее поздравить с такой грандиозной победой (если она действительно имела место).
Давать себе установки, беседовать с собой — очень полезно. В ситуации вообще надо разбираться — основательно, не спеша и убежденно. Надо учиться снимать пустые страхи, беспокойства перед будущим, чувство вины — иначе совсем не останется сил.
Насчет критики себя. Хорошо бы научиться сначала подумать, а потом сделать. И тогда не будет повода для критики. Причем, не обязательно думать долго. Достаточно задать себе несколько вопросов. Например:
— Если я это сделаю, я причиню вред себе?
— Если я это сделаю, я нарушу закон?
— Если я это сделаю, я причиню вред другим людям?
Если на все вопросы вы отвечаете «нет», можно действовать.
Если хоть на один выходит положительный ответ — будьте осторожны. Этот поступок может иметь негативные последствия.
Достаточно легко, ведь так?
Жить с чувством вины очень тяжело. Поэтому — думайте о последствиях, не подчиняйтесь импульсу. В этом и заключается культура человека — в выдержанности и обдуманности поступков.
Но если вину вы все-таки чувствуете, имеет смысл с этим разобраться. Попросить прощения у обиженного (это бывает очень трудно). Попросить прощения у себя. И продолжать жить дальше.
— Вообще, в нашей стране, если почитать комментарии пользователей в Интернете, ряд людей агрессивно и с неприязнью воспринимают практические советы по улучшению своей жизни, по работе над собой. Притом, что такая потребность налицо. Откуда такая тенденция? Что, по-вашему, за этим стоит?
— Да, если почитать комментарии в интернете, то может показаться, что злоба, агрессия и неприязнь меры не знают. За этим стоит внутренняя ущербность человека. Активно действовать, меняться гораздо труднее, чем выпускать пар, анонимно хамя тем, кто пытается помочь. И еще интернет создает такую иллюзию близости с автором. Вот я скажу сейчас то, что в жизни никогда не осмелился бы сказать. Не получилось бы в реальности ни рядом оказаться, ни решиться на подобное безобразное высказывание. А тут — вроде рядом, а — далеко. Не поймаешь. Дай-ка напишу… Дай-ка уколю.
На это не стоит никак реагировать. Это подобным хамам больнее всего.
— Вы читаете современных российских писателей? Кто вам нравится больше всего?
— Да, конечно я читаю современных российских писателей. Я вообще много читаю. Я уже не раз говорила о своих пристрастиях. Мне очень нравится Пелевин — жду каждого его новое произведение и радуюсь ему. Он поразительно чутко улавливает грядущие тенденции, у него неповторимый стиль, прекрасный язык. близкий мне юмор.
— Традиционный финальный вопрос «Новостей литературы»: какую книгу вы сейчас читаете или прочли совсем недавно, и что можете о ней рассказать?
— Я всегда читаю сразу несколько книг. Так уж повелось с детских лет. Вот сейчас рядом со мной книга изумительного поэта Чеслава Милоша «Избранное» — наслаждаюсь его стихами. А еще три книги на чешском — очень люблю этот язык и получаю несказанное удовольствие от чтения чешских книг. Сборник стихов Яна Неруды — гениального, пронзительного поэта, он очень меня волнует своими стихами. Карел Яромир Эрбен — его стихи, навеянные народной поэзией. Еще книга Либора Будинского «Самоубийства знаменитых». Я купила эту книгу в Чехии, в сентябре. Дело в том, что в своем романе «Пуговица», который вышел летом, я писала о возможном самоубийстве — и много думала о доводах, которые могли бы убедить отчаявшегося человека отказаться от рокового шага. Я как-то для себя в книге решила этот вопрос. Вот мне и стало интересно узнать о мотивах самоубийств известных людей (многие из которых для меня как раз неизвестны — это локальные чешские деятели — политики, люди искусства). Сейчас с интересом читаю. А еще рядышком — воспоминания Маркеса. Но там осталось несколько страничек. Жаль расставаться. Маркес — это всегда такой волшебный ларец: открываешь — и так много всего, весь дом наполняется другими красками, звуками, образами…
Но тут лучше мне сказать «стоп». О книгах я могу говорить бесконечно.
|
|
