Алиса Ганиева «Праздничная гора»

—Анвар, штопор неси! — весело крикнул Юсуп, взмахнув рукой.
Анвар побежал на кухню и сразу очутился в облаке просеянной муки. Зумруд стояла у стола, перебрасывая сито из одной ладони в другую, и восклицала:
—Ну ты представляешь, Гуля? Со студенческих лет ее знаю, двадцать лет, даже больше, и вся она была такая ироничная, такая, ты знаешь, острая на язык. Муж у нее лет десять назад в религию впал, поэтому она с ним развелась, свою жизнь менять не стала. И тут встречаю ее, а она мне говорит, мол, я, говорит, в хадж ездила. Я так удивилась, не верила долго.
С кем, спрашиваю. Да с мужем, говорит, с бывшим.
—Ама-а-ан! — протянула полная Гуля, присаживаясь на стул в своей переливчатой кофте.
—Теперь молится, Уразу1 держит. Я еще ей шутя посоветовала, мол, выходи теперь за него снова, раз вы так спелись. У него вообще-то уже новая жена и дети, но она может на этот раз и второй женой побыть.
—Вай, живет у нас напротив такая вторая жена,— махнула рукой Гуля. — Или, вернее, четвертая. Русская, ислам приняла, ходит закрытая. Муж на цементно-бетонном кем-то из главных работает. Приезжает к ней по пятницам с охраной. Представляешь? Идешь утром выносить мусор или в магазин, только дверь приоткроешь, а там, на лестнице, уже какой-то амбал стоит, дежурит, дергается на любой скрип. Потом этот, муж то есть, появляется. Только я его ни разу живьем не видела. Но и так понятно, когда он приходит.
Она же к его приезду весь подъезд вылизывает…
—Анвар, штопор не в том ящике, — прервала ее Зумруд, мешая тесто. — Да, Гуля, я, честно говоря, не люблю закрытых.
—Слушай, так боюсь я, что моя Патя закроется,— заныла Гуля, разглаживая блестящую юбку и понижая голос. — К ней ведь один наш дальний родственник сватался, очень подозрительный. Без конца указания давал ей, как себя вести. Патя еще Уразу держала,
потом в один день домой приходит, когда дождь шел, и плачет. Мне, говорит, вода в уши попала, теперь пост нарушился. Я такая злая стала. Не держи, говорю, Уразу. Попробуй, говорю, увижу тебя в хиджабе!
—И откуда у них такая мода берется? — пожала плечами Гуля.
Анвар схватил штопор и побежал в гостиную.
Там над чем-то громко смеялись.
—Как говорится, приснилось аварцу, что его побили, на следующий день лег спать с толпой, — говорил очкастый Керим, пододвигая носатому Юсупу большой бокал.
Разлили кизлярский кагор и стали чокаться.
Высокий Юсуп, лысый Керим, коренастый Мага, худощавый Анвар…
—А ты совсем не пьешь, Дибир? — спросил Юсуп у насупленного человека с забинтованным пальцем, до этого почти не встревавшего в разговор.
Тот покачал головой:
—Харам1.
—Напиваться харам, я согласен, а кагор — это песня. Посмотри, какой тут букет, какой вкус. Лечебный напиток! Мне мама в детские годы бузу давала понемножку, для сердца.
Дибир, может, и хотел возразить, но по своему обыкновению промолчал, уставившись на тумбу со стоящим на ней металлическим козлом.
—Помню, — начал Керим, чавкая и поправляя съезжающие на нос очки, — как мы на виноградники ходили работать в советские времена. Поработаем, потом ведро перевернем, бьем, как в барабан, лезгинку танцуем. С нами еще Усман учился, потом его выгнали.
Он больше всех выпивал, и сразу давай рубль просить.
—Какой Усман?
—Как какой? — переспросил Керим, орудуя вилкой. — Тот самый, который теперь святым стал, шейх Усман. Его выгнали, он сварщиком работал долго, потом вроде шапки какие-то продавал. А теперь к нему кое-кто за баракатом ходит.
—Вах! — удивился Юсуп.
—«Вах», — сказал Ленин, и все подумали, что он даг, — вставил Керим.
Дибир поднял четырехугольное лицо и заелозил на стуле.
—Ты разве атеист, Керим? — спросил он, кашлянув.
Керим бросил вилку и воздел обе руки вверх:
—Всё, всё, я шейха не трогаю! Я ему рубль давал.
Анвар засмеялся.
—Знаешь, брат, в тебе такой же иблис сидит, как в заблудших из леса. Вы живете под вечным васвасом2. А какой пример ты им подаешь? — сурово процедил Дибир, кивая на Анвара и Магу.
—Какой пример подаю? — всплеснул руками Керим. — Работаю, пока вы молитесь.
—Зумруд! — закричал Юсуп, издалека почуяв надвигавшуюся ссору. — Неси чудуC3!
На кухне послышался шум. Дибир внимательно посмотрел на Керима, как ни в чем не бывало продолжавшего уплетать баклажаны, и, прошептав «бисмиля»4, тоже принялся накладывать себе овощи. Вошли женщины с двумя дымящимися блюдами.
—Выйдем покачаемся, — тихо буркнул Мага Анвару на ухо, подергивая плечами.
—Возвращайтесь, пока не остыло, — попросила Зумруд, увидев их уже в дверях.
В маленьком внутреннем дворике совсем смерклось. Не слышно было за воротами ни криков уличной ребятни, ни привычной музыки, ни хлопков вечерних рукопожатий.
—Как_то тихо сегодня, — заметил Анвар, подскакивая к турнику и подтягиваясь на длинных руках.
—А склёпку можешь сделать? — спросил Мага.
—Да, смотри, я сделаю склёпку, а потом солнце вперед и назад, — запальчиво отозвался Анвар и стал раскачивать ногами из стороны в сторону, готовясь выполнить упражнения.
Мага, посмеиваясь, наблюдал за его кувырканьем.
—Э, беспонтово делаешь, дай я.
—Я еще не закончил, — отозвался Анвар, вися на одной руке.
—Слушай, по-братски кулак покажи! — воскликнул Мага.
—Ну, — послушался Анвар, сжимая кулак свободной руки.
—Вот так очко свое ужми, ле! — захохотал Мага, сгоняя Анвара с турника.
Потом спросил:
—А этот Дибир кто такой?
—Знакомый наш.
—Суфий, да? Эти суфии только и знают, что свою чанду Пророку приписывать, — сказал и, быстро подтянувшись несколько раз, спрыгнул на землю. — Башир, же есть, с нашей селухи, он меня к камню водил одному. Это аждаха говорит.
—Какой аждаха?
—Вот такой! Устаз один народу сказки рассказывает. Жил, говорит, у нас один чабан, который чужих овец пас, а этот аждаха стал баранов у него воровать. Один раз своровал, второй раз своровал. И этот чабан, же есть, мышеваться тоже не стал. Э, говорит, возвращай баранов, а то люди на меня думают. Аждаха буксовать стал и ни в какую, бывает же. И раз, чабан взял стрелу и пустил в аждаху, и стрела ему в тело вошла и с другой стороны вышла. А потом чабан взял, попросил Аллаха, чтобы аждаха в камень превратился.
—И чего? Этот камень и есть аждаха? Похож хоть? — спросил Анвар, снова прыгая на турник и свешиваясь оттуда вниз головой.
—Там в нем дырка насквозь, короче. А так не похож ни разу. Башир верит, говорит, эта дырка как раз от стрелы, а голова, говорит, сама отвалилась потом.
—Что он, в горах камней, что ли, не видел? — засмеялся Анвар, продолжая висеть вниз головой.
—Там камней мало — место такое. Я Баширу сказал, же есть, бида3 это, бида. А он стал меня вахом обзывать. У этих суфиев все, кто им не верит, — вахи!
В доме послышались звуки настраиваемого пандура. Мага вынул телефон и присел на корточки:
—Сейчас марчелле позвоню одной.
Анвар запрокинул свое слегка угреватое лицо к небу. Молодой месяц слабо светил там, в неподвижности, едва вылавливая из тьмы недостроенную мансарду, торчащий из стены холостой фонарь и бельевые веревки. Вдруг чуть выше веревок испуганно метнулась летучая мышь. Анвар завертелся, тщетно силясь увидеть, куда она полетела. Меж тем
звуки пандура в доме окрепли, и полилась протяжная народная мелодия, необъяснимо сочетавшаяся с этим вечером. «Вот интересно, — подумал Анвар. — Я вижу эту связь, а тот, кто играет или ест сейчас в комнате, — не видит».
—А про Рохелмеэр слышал? Село заколдованное. Праздничная гора! То видно его, то нет. Говорят… Алё, чё ты, как ты? — перебил Мага сам себя, склабясь в трубку и отворачиваясь от Анвара. — Почему нельзя? Нормально разговаривай, ё!.. Давай, да, подружек позови каких-нибудь и выскакивай… А чё стало?.. Я про тебя все знаю, ты монашку не строй из себя… А чё ты говоришь: я наезжаю — не наезжаю… Вот такая ты. Меня тоже не пригласила… А умняки не надо здесь кидать!..
Анвар зашел в дом. Юсуп, возвышаясь над столом, пел одну из народных песен, перебирая две нейлоновые струны пандура. Пение его сопровождалось ужимками и восклицаниями Керима «Ай!», «Уй!», «Мужчина!» и тому подобным. Раскрасневшаяся Гуля откинулась на диван, Дибир задумчиво смотрел на свой забинтованный палец. Зумруд беззвучно прищелкивала тонкими пальцами с осыпающейся мучной пыльцой, прикрыв глаза и поддаваясь течению напева.
Она видела себя, маленькую, в горском доме своей прабабушки, древней старухи, одетой в свободное туникообразное платье, слегка заправленное по бокам в широкие штаны. Под прабабушкиным ниспадающим вдоль спины каждодневным чохто прятался плоский обритый затылок, избавленный под старость от многолетнего бремени кос. Каждый день
она уходила в горы на свой бедный скалистый участок и возвращалась, сгибаясь под стогом сена, с перепачканными землей полевыми орудиями.
Когда в селе играли свадьбы, прабабушка сидела с другими старухами на одной из плоских крыш, с Зумруд на руках, разглядывая танцоров и слушая шутки виночерпия. Черные наряды делали старух похожими на монашек, но в них не было ни капли
смирения. Они нюхали или даже курили табак, читали друг другу едкие куплеты-экспромты, а вечерами ходили по гостям, закидывая внуков за спину, как стога сена или кувшины с водой.
Зумруд на мгновение представила соседский дом с большой верандой, покрытой ворсовым ковром. Там большая громкоголосая старуха покачивала самодельную деревянную люльку со связанным по рукам и ногам младенцем. Зумруд вспомнила, как щупала тогда детский матрасик с проделанной в положенном месте дырочкой. В нем хрустели пахучие травы, а в изголовье таился запрятанный нож…
Песня иссякла, и все захлопали.
—О чем это, Юсуп? — спросила Гуля, не знавшая аварского языка.
—О взятии Ахульго. О штурме главной твердыни имама Шамиля. Это я тебе примерно перевожу… Значит, много недель отражали мюриды атаки русских на неприступных скалах Ахульго, но врагов и вражеских пушек было слишком много… И тогда
горянки надели черкески и сражались наравне с мужчинами, матери убивали своих детей и сами прыгали в пропасть, чтобы не достаться русским, дети с камнями кидались на врага, но крепость была взята, вот… Храбрый Шамиль все равно не попался в руки кяфирам, хоть и отдал в заложники любимого сына. Примерно так.
—Тогда иман был у людей, не то, что сейчас, — заметил Дибир.
—А мне так нравились наши старые певцы! — сказала Зумруд, убирая выбившиеся пряди за уши. — Сейчас, посмотрите, одна попса, мелодии все краденые.
—А мне Сабина Гаджиева нравится, — возразила Гуля.
Зумруд махнула рукой:
—Ой, я в них не разбираюсь. Сабины-Мальвины… Раньше ведь настоящими голосами пели, слова тоже сами сочиняли. Теперь этого не понять.
—Ну, вечно ты недовольная, Зумруд! — протянула Гуля, улыбаясь. — Как ты с ней живешь, Юсуп?
Юсуп засмеялся.
—Да, ее дома не запрешь.
—Запирать не надо, — сказал Дибир, — женщина сама должна понимать, что Аллах не дал ей такой обязанности — обеспечивать семью, значит, пузанимается домашними делами.
—Ты, Дибир, проповедь своей жене читай,— полушутя-полусерьезно обозлилась Зумруд. — А мне и так наши проповедники надоели. Идешь по улице— листовки суют, сядешь в маршрутку — газеты суют.
—Какие газеты?
—Ваши, исламские, — вмешался Керим. — Мне тоже надоели эти разносчики, честно говоря. Еще не отстают, главное. Сидим мы тут как-то в одном клубе, музыку нормальную слушаем. Вдруг является. Весь в белом, тюбетейка зеленая, пачка газет наперевес. Рустам ему нормально объяснил, что нам мешать не надо. Ушел вроде. Часу не прошло, снова возвращается. Наверное, забыл, что уже заходил.