Вера Тольц. Собственный восток России

Вера Тольц. Собственный восток России

Мышление по-имперски

Изучая «собственный Восток», российские ученые нередко сравнивали свою страну с другими империями, имевшими колонии в Азии. Как показывают Фредерик Купер и Анна Столер, в тот период существовал особый транснациональный имперский дискурс. Иными словами, политические и интеллектуальные элиты Европы использовали стандартный набор аргументов и нарративов для описания, объяснения и оправдания колониальной политики своих стран . Российские элиты, включая учеников Розена, активно участвовали в выработке этого дискурса. Примечательно, что вплоть до 1910-х годов с точки зрения большей части русской интеллигенции и правительственных чиновников британская, французская и голландская заокеанские колониальные империи представляли более привлекательные модели для России, чем континентальные Австро-Венгерская и Османская империи. Одной из центральных проблем был вопрос, как оправдать имперскую экспансию и господство над народами других культур в условиях, когда европейцы придавали столь большое значение (культурно определяемому) «национальному самосознанию» . Так, например, мучительно бившийся над этой проблемой ведущий специалист по Средней Азии Николай Веселовский утверждал:

Мы думаем, что внесли цивилизацию… мы думаем, что мы дали покоренным нами азиатцам мир, спокойствие, безопасность… Но есть еще и высшее благо, выше всего этого. Это национальность, национальное чувство… Надо войти в положение покоренных мусульман. Тяжела смерть политическая, еще тяжелее смерть национальная .

Начиная с первой половины XIX века главным оправданием европейского империализма стала концепция цивилизационной миссии, отражавшая уверенность европейцев в том, что они, как представители высшей цивилизации, если и не всегда в действительности, то по крайней мере потенциально могут предложить своим колониальным подданным справедливую систему правления. Они также полагали, что в целом распространение ценностей христианства и таких проектов модернизации, как учреждение европейского образования и эмансипация женщин, оказывали благотворное влияние на население колоний . С XVIII столетия российской элите была присуща уверенность, что она является носителем европейских ценностей в Азии.
В 1840-х годах идея русской цивилизационной миссии на Востоке становится важным элементом идеологии русского национализма . Оправдание имперского господства ссылками на цивилизационную миссию и превращение этой миссии в определяющую черту имперских наций не были спецификой России . Однако в первой половине XIX века эта мессианская идеология приобрела особый резонанс в России, и востоковеды одними из первых стали утверждать, что Россия имеет специальную миссию в Азии.
В 1840 году именно Василием Григорьевым — учителем Розена было высказано предположение, что из-за географического положения России и поскольку, по его мнению, славяне имели больше «азиатского элемента» в своей культуре, чем другие европейцы, Россия могла особенно эффективно «сохранить их [азиатские народы], устроить и просветить» . Двадцатью пятью годами позже, демонстрируя свое понимание симбиотической связи между проектами национального и имперского строительства в Европе, Григорьев утверждал, что Россия, по его мнению, не выполняет своей «миссии в Азии», потому что только люди, умеющие мыслить в национальных категориях, могут успешно осуществлять имперские проекты. В своей статье в славянофильской газете «День» Григорьев отмечал:

Нужно… обзавестись чувством любви к своему народу, чувством уважения к своей народности. Будет русский деятель в сношениях с Азией сознавать в себе сына своей земли, а не наемника, будут ему дороги интересы своего народа, а не личные выгоды, станет он постоянно думать о задаче, на него возложенной, как бы исполнить ее с наибольшей пользой для отчизны — явится у него уразумение Азии…Примеры этого видим мы ежедневно в англичанах, служащих в азиатских владениях Британии и ее восточных миссиях .

Представление Британии в качестве положительного примера для России на том основании, что большинство британцев якобы обладают сильным чувством национальной самобытности и гордости за собственные исторические традиции, было озвучено еще ранними славянофилами в 1840-х годах . Таким образом, Григорьев использовал аргументацию, хорошо известную читателям газеты «День», чтобы представить модель, которой Россия, по его мнению, должна следовать в организации имперского правления.
Научные карьеры ученых школы Розена начинались в то время, когда российское имперское владычество стало критиковаться более резко, чем прежде. Известное осуждение Львом Толстым имперской политики России на Северном Кавказе в его повести «Хаджи-Мурат» — лишь один из наиболее известных примеров возрастающей критики российского империализма, развернувшейся на рубеже XX столетия . Либеральные востоковеды стали одними из главных критиков российского империализма . В этом новом контексте последователи Розена стали проявлять большую избирательность, чем их предшественники в отношении элементов «европейской культуры», которые, как они считали, будут играть цивилизующую роль на Востоке России. Из того арсенала европейских ценностей, которые, как предполагалось, русским предстояло распространять в Азии, они особенно выделяли один элемент. Вместо того чтобы распространять на Востоке христианство, они обещали нести туда плоды европейской научной мысли.
Здесь востоковеды стали применять к нацменьшинствам те же аргументы, что русская интеллигенция применяла по отношению к русскому крестьянству с 1860-х годов. Тогда стало утверждаться, что распространение «научного мышления» среди крестьян могло стать панацеей от пороков существующего порядка. Востоковеды действительно видели параллели между формами, используемыми для интеграции русского крестьянства и «инородцев» . Востоковеды обещали «раскрыть» с помощью европейских научных методологий народам Востока их собственное великое прошлое и, что немало- важно, привлечь представителей восточных народностей к участию в подобных исследованиях.
Бартольд, который всегда решительно провозглашал превосходство европейской эпистемологии над «туземными» формами знания, утверждал при защите своей диссертации в 1900 году:

Как недавно было сказано, тоже в речи перед диспутом, другим представителем нашей науки , восточные народы вернее всего поверят в превосходство нашей культуры, когда убедятся в том, что мы знаем их лучше, чем они сами себя знают. Может быть, скромные труды русских ориенталистов еще более, чем другие успехи русской культуры будут содействовать мирному сближению народов Востока с Россией .

Еще раньше, в статье о развитии науки в Туркестанском крае, Бартольд выразил надежду, что русские и «туземцы» будут работать вместе в местном отделении Географического общества, которое планировалось к открытию. По его мнению, такое сотрудничество «было бы очень полезно как для самих туземцев, так и для их русских собратьев. Последним указания туземцев, несомненно, будут очень полезны при изучении различных явлений туземной жизни; с другой стороны, туземцы, под влиянием своих европейских сочленов, могут постепенно усвоить себе главные научные приемы, выработанные
европейскими [учеными]» .
Аргумент, выдвинутый Эдвардом Саидом и другими постколониальными критиками, о том, что европейские востоковеды изолировали «колонизированных Других в статичных понятиях традиций, специально разработанных с целью отстранения их от контроля над условиями их собственной жизни» , может быть принят как чаще всего непреднамеренное последствие деятельности имперских элит. Вместо этого, как убедительно показал Дэвид Леливельд, сами представители имперских элит обычно верили, что они преобразовывали общества, находящиеся под их контролем, чтобы «сделать их полноправными участниками, производителями и потребителями в мировой системе обмена» .