Дэвид Гриффитс «Екатерина II и ее мир: статьи разных лет»

Никита Панин, русская дипломатия и Американская революция.

Перевод Александра Митрофанова

Историкам всегда было трудно дать однозначную оценку русско-американских дипломатических отношений периода Войны за независимость США. С одной стороны, обнародованная Екатериной II Декларация о вооруженном нейтралитете была откровенно направлена на ограничение британского господства на море, так что ее провозглашение горячо приветствовали в североамериканских колониях. С другой стороны, прием, оказанный в 1781—1783 годах русской императрицей Фрэнсису Дейне, американскому эмиссару, который после принятия этой декларации прибыл в Санкт-Петербург, чтобы заручиться поддержкой со стороны России, трудно назвать радушным. На протяжении нескольких последующих лет отношения между двумя странами оставались натянутыми, что было среди прочего и следствием того приема, который был оказан Дейне в России. Именно это кажущееся противоречие побудило Франка А. Голдера, одного из первых занимавшихся Россией американских историков, призвать к более глубокому изучению отношений между двумя странами[1].

Более чем полвека спустя историки откликнулись на этот призыв, правда историки в основном не американские, а советские. Первые результаты обнадеживают[2]. Однако упомянутое выше противоречие так и остается неразрешенным — вероятно, из-за тенденции в основном уделять внимание формальным дипломатическим контактам, не принимая при этом в расчет коренных изменений во внешнеполитической ориентации русского правительства, которые происходили параллельно с американской Войной за независимость. Поскольку положение американских колоний в период их противоборства с Великобританией выглядело безнадежным, развитие русско-американских отношений тщательно регулировалось из Петербурга, который гораздо меньше нуждался в поддержке со стороны Америки, чем Америка — в поддержке со стороны России. Но политика России в отношении северо-американских штатов не была неизменной на протяжении всей Американской революции. Скорее следует различать две самостоятельные и непохожие друг на друга фазы в российской внешней политике, которые отражают взгляды и судьбы двух противоборствующих группировок при русском дворе. На первом этапе, с начала Войны за независимость и примерно до 1780 года, российской внешней политикой управлял министр иностранных дел[3] Никита Иванович Панин, который стремился сохранить status quo в Европе, а потому пытался добиться мирного урегулирования военного конфликта и обеспечить при российском посредничестве de facto независимость американских колоний. Осенью 1781 года Панин был бесцеремонно отстранен от дел, и политический курс принял противоположное направление. Советники, пользовавшиеся теперь расположением императрицы, в первую очередь Григорий Александрович Потемкин и Александр Андреевич Безбородко, подталкивали ее к проведению более агрессивной внешней политики, и мирное разрешение военного конфликта в Америке могло только помешать их планам.

Историки до сих пор не обращали должного внимания на конкретные предложения Панина о посредничестве в разрешении англо-американского военного конфликта — предложения, которые следует считать благоприятными для мятежных колоний с учетом существовавшей тогда военной обстановки[4]. Соответственно, не обращают обычно внимания историки и на изменения в отношении русского двора к американским повстанцам, произошедшие сразу же после отстранения Панина. Однако именно предложения Панина о посредничестве в Войне за независимость Америки являются ключевыми для понимания подхода русского правительства к североамериканской проблеме; здесь же кроется и ключ к осмыслению ошибки, допущенной Континентальным конгрессом, полагавшим, что он может рассчитывать на помощь русского двора. Эти соображения помогают по-новому взглянуть на историю безрезультатной дипломатической миссии Дейны в российской столице и одновременно прояснить различия между политическими целями Никиты Панина и его преемников.

Панин был хорошо образован и много путешествовал: свою дипломатическую деятельность он начал за границей, вначале находился в Копенгагене, а затем провел двенадцать лет в Стокгольме, где попал под влияние современных западных политических теорий. Этот опыт сильно сказался на мировоззрении Панина; именно его имела в виду Екатерина Великая, заметив: «Иной думает для того, что он долго был в той или другой земле, то везде по политике той его любимой земли все учреждать должно…»[5]

Тем не менее после июньского переворота 1762 года, приведшего Екатерину II на трон, именно Панину досталось управление российской внешней политикой, а кроме того, он остался воспитателем великого князя, который, как он надеялся, должен был занять престол, достигнув совершеннолетия. Одним из первых шагов Панина в начале нового царствования стало составление плана реорганизации правления в России по шведскому образцу, который предусматривал ограничение власти самодержца конституцией[6]. Замысел так и не был воплощен в жизнь, поскольку императрица вполне справедливо опасалась, что разработан он был с целью ограничить ее власть. Причин полагать, что другие предложения подобного рода будут приняты более благосклонно, у Панина не было. В итоге ему пришлось удовольствоваться возможностью продиктовать на склоне лет своему секретарю, Денису Ивановичу Фонвизину, свод «фундаментальных законов», которые великий князь должен был ввести после своего восшествия на престол[7].

В области внешней политики Панин преуспел больше. В первую половину царствования Екатерины II ему была предоставлена относительная свобода действий для реализации своих планов по созданию так называемой «Северной системы», и в первую очередь именно благодаря ей он и оставил след в российской истории. Как раз в связи с «Северной системой» Панину и пришлось иметь дело с американскими повстанцами: дело в том, что Британия была связана с «Северной системой» лишь посредством заключенного с Россией торгового договора, но при этом с самого начала боевых действий настойчиво требовала военной помощи для покорения мятежных североамериканских колоний[8]. Какую позицию должна была занять в этой ситуации Россия?

С самого начала войны в Северной Америке русские посланники за границей подробно докладывали Панину о развитии событий[9]. Сведения, поступавшие прежде всего от русского посланника в Лондоне, были настолько обильными, что в октябре 1774 года сэр Роберт Ганнинг, британский посол в Петербурге, счел целесообразным встретиться с ним, чтобы «сгладить впечатление, которое могло создаться из-за ошибочных мнений, какие, возможно, имеет их дипломатический представитель в Лондоне о теперешних волнениях в Америке»[10]. В тот период, когда положение англичан в Америке постепенно ухудшалось, Панин «почти ежедневно беседует… об американских делах» с Ганнингом, заверяя его, что ничего так не желает, как прекращения этой братоубийственной войны[11].

Панину, как и императрице, причина конфликта была ясна: все дело было в том, что лорд Норт и его кабинет обращались с колониями неприемлемым образом. «Если первый министр [Панин] заговаривал со мной о действиях Англии в Америке, то только затем, чтобы пожаловаться на англичан и осудить их поведение», — заметил французский поверенный в делах[12]. Не одобрял Панин и целей британского кабинета. В докладе Екатерине II он представлял попытки Британии восстановить свой контроль в колониях как стремление «поработить их своей власти»[13]. И хотя Панин признавал, что мятежные колонии подают опасный пример другим, он считал, что беспокоиться надо только тем странам, у которых есть владения в Новом свете. В эту категорию Россия явно не входила. Никогда в разговорах с различными дипломатическими представителями Панин не выказывал легитимистских настроений; он не порицал колонии за их действия, и прежде всего он не хотел позволить втянуть Россию в войну в интересах Великобритании.

В частности, Панина тревожило возможное влияние затяжного военного конфликта на политический баланс в Европе, а также на устойчивость «Северной системы», которая была создана именно для поддержания этого самого политического равновесия и предполагала, что объединенной мощи Бурбонов и Габсбургов удастся противопоставить аморфную коалицию в составе России, Пруссии, Великобритании, Дании, Швеции, Польши и Саксонии. Из-за противоречий между ее отдельными членами так и не удалось превратить эту систему альянсов в формальный союз. Альянсы с Пруссией и Данией и торговый договор с Великобританией — это все, чего удалось добиться Панину, несмотря на все его усилия. Тем не менее даже такая аморфная коалиция все-таки сыграла свою роль в поддержании равновесия сил в Европе в течение десятилетия после заключения Парижского договора[14].