Татьяна Фрейденссон «Дети Третьего рейха»

РАЙНЕР ХЁСС

Человек за жалюзи

Мы с Хёссом снова сидели на балконе. И мне, конечно, очень хотелось расспросить его о том, кто такие «они», — те, кого он опасается и кто заставляет Анну-Марию трепетать и прибегать к конспирации, а еще хотелось сразу же заодно разузнать о том, почему Райнер решил впарить мемориалу Яд Вашем вещи своего деда и почему он вообще их хранит (к примеру, Беттина Геринг избавилась даже от фотографий своего родственника, разорвав их все). Возможно, существует какая-то взаимосвязь между двумя этим вопросами?

— Когда и как ты узнал, кем был твой дед? Кто тебе об этом рассказал, родители?

Райнер, устроившись на балконе, кивнул, дав понять, что понял вопрос, щелкнул зажигалкой, затянулся.

— Я не буду говорить название интерната — юристы мне не советовали, Анна-Мария тоже. Потому что могут проблемы возникнуть. Но это очень известный интернат. Многие высокопоставленные родители сдавали туда своих детей. Я в седьмом классе, одиннадцать-двенадцать лет. Вечером с соседями по комнате мы залезли на кухню — открыли окно и набрали себе еды на выходные. Слишком есть хотелось. Короче, мы попались. Нас повели
к директору, и тот в наказание поручил нам две недели
в свободное время работать в саду.

— Жестко.

— Нет-нет, — очаровательно и вместе с тем как-то отстраненно улыбнулся мой собеседник, — это была типичная воспитательная мера, надо сказать, очень мягкое наказание. Мы пришли в сад, а садовник получал от директора список с фамилиями, и мы должны были отмечаться — пришли, мол. Три-четыре часа в день на протяжении двух недель нам надо было подстригать газон, обрезать ветки у деревьев. То есть выполнять весьма легкую для нашего возраста обязанность. В общем, я вдруг заметил, что товарищей моих послали полоть грядки,
а меня послали делать самую тяжелую работу — убирать сухие ветки, помогать садовнику переносить бревна. — Руки Хёсса — обе — принимали участие в его рассказе. Правая, с сигаретой между кончиками указательного
и среднего пальцев, постоянно находилась в движении, сея вокруг себя пепел. Левую он то ставил на ребро на столе, то сжимал в кулак. — Я поранился несколько раз, но садовник не обращал на это внимания. Я еще подумал, может быть, я больше всех провинился в этой нашей вылазке на кухню. Прошло четырнадцать дней,
и моим товарищам сказали, что они больше могут не приходить на эти работы. Меня же не отпустили. Я просил директора, в чем дело. Директор сказал мне, что садовник жалуется, — я, мол, работаю плохо, веду себя нагло, обманываю его, короче, я — плохой мальчишка. Я — плохой, хотя делал ту же работу, что и мои товарищи.
И мне пришлось работать в саду где-то шесть–восемь недель, не меньше. И вот это уже было жестко…

— Ну потом-то тебя освободили от повинности? — осторожно поинтересовалась я, не слишком понимая,
к чему клонит Райнер, прикуривший от первой сигареты вторую.

Хёсс продолжал:

— В общем, я работал в саду вплоть до того момента, когда садовник меня ударил. Я рассказал об этом своему классному руководителю, тот пошел к директору, сказал, что надо прекращать это, и рассказал мне, что садовник в свое время был в концлагере, в Освенциме, и по моей фамилии он понял, кто я.

— Можно понять садовника, но разве он имел право поднимать руку на ребенка?

— Имел, — Райнер выпустил изо рта сигаретный дым и, наконец, взглянул на меня осмысленно. — Дело было в том, что интернат этот принадлежал церкви, и родители передали все права по моему воспитанию интернату. То есть он выполнял функцию моих родителей, мог среди прочего подвергать меня телесным наказаниям. Учитель мой и был первым человеком, кто мне рассказал, кем был мой дед. Я потом спрашивал отца, пытался поговорить с бабушкой, но в ответ слышал только «нет-нет-нет, всё неправда, всё не так, мы к этому никакого отношения не имеем. Тебя спутали с внуком Рудольфа Гесса,
а ты — внук Рудольфа Хёсса, а это другое и не имеет отношения к Третьему рейху».

Тут я должна пояснить, что у Рудольфа Гесса и Рудольфа Хёсса, фамилию которого порой переводят как Гесс, отличие всего в одной букве. У Гесса фамилия пишется — Hess, у Хёсса — H_ess, через _-умлаут.

Райнер продолжал:

— В доме родителей не было никаких документов, из которых я мог бы что-нибудь узнать. Первую достоверную информацию я получил от Лео, водителя моего деда, когда мы были у него в гостях. С того момента я поддерживал связь только с ним. Поначалу я не мог ему поверить.
И только через много лет после его смерти выяснилось, что всё, что он рассказывал, это истинная правда, — появились документы, исследования историков. Для меня всё это было шоком. Вот так я узнал, кто такой был Хёсс.

— Подожди, но ведь твой дед — фигура достаточно известная, печально известная.

— Не поверишь… — Хёсс подтолкнул ко мне пальцем пачку сигарет. — Я сам искал правду очень долго, многие годы… Это сейчас можно найти всё что угодно и кого… кого угодно. А послевоенная Германия звенела своим молчанием — даже, я бы сказал, коллективным умолчанием.

Он щелкнул перед моим носом зажигалкой, я затянулась, а Райнер глубоко вздохнул, словно наслаждаясь запахом сигареты, и заботливо придвинул ко мне пепельницу. Может, подсознательно искал во мне временного союзника?..