Андрей Макаревич «Неволшебные сказки»

          СКАЗКА ПРО ТО, ЧТО САМОЕ ГЛАВНОЕ

 

Вы напрасно думаете, что, когда все уходят из комнаты, гасят в ней свет и закрывают дверь, в ней ничего не происходит. Как раз наоборот – в ней происходят самые интересные вещи! Просто вы этого никогда не увидите.

Художник очень не любил, когда ему говорили что у него в мастерской страшный беспорядок. «А что такое, по-вашему, порядок? – спрашивал он. И сам отвечал: – Порядок это когда я совершенно точно знаю, где что у меня лежит!» А он и вправду знал и мог не глядя выхватить из кучи предметов на рабочем столе нужную кисточку, тюбик с нужной краской.

Художник приходил в мастерскую около полудня – он не любил рано вставать. Придя, он прямо в пальто плюхался в кресло и, сидя неподвижно, долго смотрел в одну точку. Точка эта могла располагаться на недописанной картине, а могла быть и  совершенно в другом месте – бог его знает, о чем художник в это время думал. Потом он вздыхал, поднимался, снимал пальто, надевал заляпанный красками халат, включал старенький кассетный магнитофон, наливал себе полстаканчика вина и уходил в работу.

Работал художник до позднего вечера. Потом он допивал вино, надевал пальто, еще некоторое время смотрел на незаконченный холст, бормоча что-то себе под нос, выключал магнитофон, мыл кисти, гасил свет и уходил – до завтра.

И начиналось! Сотни вещей, живших в мастерской, любили хозяина – каждая по-своему. Поэтому каждой хотелось думать, что она у хозяина самая главная. Любовь, как ни верти, требует взаимности.

«Это все мы, мы! – кричали краски, стараясь перекричать друг друга. – Без нас бы он не написал ни одной картины! Мы – его голос, его чувства, его шепот и крик!» – «Ну конечно! – отвечал им холст. – Да если бы я не терпел вас на своей безупречной поверхности, где бы вы были, кто бы вас увидел? Выставка произведений в тюбиках? Или на палитре? Недаром картину называют “Холст” а не “Краски”! «Ах, как мило! – возмущалась кисть. – Конечно можно размазывать краску по холсту пальцами, говорят, это сейчас даже модно, однако наш хозяин работал и работает кистью!» «Не мешало бы вам знать, – говорил карандаш, – что все начинается с эскиза. А эскиз возникает, когда хозяин берет в руку меня!» – «Нет, дорогие мои, – вздыхала бутылка, в которой еще совсем недавно оставалось вино. – Если бы не я, хозяин бы и не подошел к мольберту, не взял бы вас, краски, вас, кисть, не натянул на подрамник вас, уважаемый холст. Без меня он печален, неуверен в себе и сомневается, что его картины вообще могут быть кому-то интересны». – «А я, а я? – подпрыгивал, дребезжа, старый магнитофон. – Вы когда-нибудь видели, чтобы он рисовал без музыки, в тишине? Живопись – это застывшая музыка!» – «Ах, какие мы все умные! – улыбалась рамочка с фотографией темноволосой женщины. Рамочка стояла на самой верхней полке для книг, поэтому улыбалась свысока. – Неужели вы думаете, что, если бы не было здесь меня, если бы он не смотрел на меня каждое утро, если бы не было у него в жизни его единственной несчастной любви, он бы нарисовал что-нибудь стоящее? Да он бы вообще не взялся за кисть! Разве вы не видите, что всю свою жизнь он рисовал и рисует только ее одну – фотографию которой храню для него я!»

И только старые часы на стене молчали. Они-то отлично знали, кто тут самый главный. Поэтому они никогда не вступали в спор и только тихонько тикали, отмеряя время: тик-так, тик-так…

 

ГИТАРА

 

Гитара не очень хорошо помнила, как она появилась на свет. Сначала из тонкой еловой дощечки вырезали форму её тела с отверстием посередине – это называлось «дека», потом к деке приклеили гнутые деревянные борта – это называлось «обичайка», потом мастер соединил корпус с длинной шеей – шея называлась «гриф», и всё это ещё не было гитарой. Потом в грифе проделали щёлочки и аккуратно вставили в них серебряные поперечинки – это называлось «лады». На головку грифа шурупами прикрутили хитрую машинку с зубчатыми колёсиками и красивыми крантиками – это называлось «колки». Потом к корпусу приклеили тёмную планочку с отверстиями – «порожек» – и покрыли корпус прозрачным пахучим лаком. Потом гитара долго висела, подвешенная за гриф, вместе с такими же, как она, и сохла – нет, она и тут ещё не была гитарой. И вот настал день когда мастер взял её в руки, ловко продел струны в отверстия на порожке, закрутил колки; струны туго натянулись, мастер провёл по ним рукой, и вдруг гитара задрожала и запела в ответ! Это было так прекрасно и так неожиданно! Да, именно в этот момент гитара стала гитарой – отсюда началась её жизнь.

Потом гитара висела на стене в музыкальном магазине. Она была совсем не самая дорогая, поэтому висела в самом низу – верхние ряды занимали сверкающие перламутром надменные красавицы. Гитара не сильно переживала на этот счёт. «И чего они задирают нос, как будто на них по двадцать струн? Струн у нас у всех по шесть, и нечего тут задаваться!» – так она размышляла. И конечно, была права.

Однажды в магазин пришёл мальчик. На вид ему было лет двенадцать. Он был невысокого роста – прилавок доходил ему до подбородка. Мальчик положил подбородок на прилавок и долго смотрел на гитару – она висела прямо напротив. Он стоял и стоял, пока продавец не спросил, что ему нужно. Тогда он молча развернулся и вышел на улицу, и гитара подумала, что она его больше не увидит, но на следующий день мальчик вернулся с папой. Папа повздыхал, покряхтел, полез в карман за бумажником, продавец снял гитару со стены и уложил в картонную коробку. Потом они ехали куда-то втроём, и гитара думала, что вот у неё наконец появился хозяин. Она была рада любому хозяину, ведь до этого у неё вообще никого не было.

Оказалось, что мальчик совсем не умеет играть на гитаре. Но он так хотел научиться, что не выпускал её из рук. Он подходил с ней к зеркалу – ему нравилось, как они смотрятся вдвоём. Он украдкой нюхал её – ему кружил голову запах сухого дерева и лака. Ночью он брал гитару с собой в постель и всегда держал руку у неё на талии. И гитара не могла не ответить на такую любовь. Пальцы у мальчика были тоненькие, непослушные, от жёстких струн на них появились мозоли – мальчик не замечал. Он снова и снова зажимал на грифе три аккорда, которые уже успел выучить. Гитара помогала ему из всех сил. Как нам помогают гитары? Мы этого не знаем. Мы просто говорим – эта гитара удобная, прямо по руке, а эта никуда не годится. Так мы говорим.

А через полгода мальчик уже что-то напевал себе под нос и уже не смотрел на гриф перед тем, как поменять аккорд, а ещё через полгода вокруг них уже собиралась компания, и мальчик пел, а гитара играла, и девочки смотрели на них неожиданно задумчивыми глазами. Конечно, смотрели они на мальчика, но гитаре казалось – на них обоих. «Мы – одно целое!» – с гордостью думала она. Так она думала.

Мальчик быстро рос, и гитара становилась всё меньше и меньше – когда каждый день вместе, этого не замечаешь. И вот однажды он прибежал домой возбуждённый и счастливый. В руке он держал длинный чёрный чемодан. Даже не сняв пальто, он раскрыл чемодан, и оттуда ощерилась, сверкая чёрным лаком и хромом, электрогитара. Электрогитара была плоская, с острыми рогами и напоминала то ли космический истребитель, то ли хищную рыбу. Мальчик осторожно вынул электрогитару из чехла, тихонько побренькал по струнам – сверкающая гадина отвечала ему шёпотом, ничего не было слышно, и гитара даже успела подумать: надо же, всё в красоту ушло! Но мальчик размотал какой-то провод, воткнул его в тумбочку, стоявшую в углу, на тумбочке загорелась красная лампочка, и вдруг комната наполнилась невероятными, оглушительными звуками! Электрогитара ревела самолётом, пела скрипкой, звенела колоколами! Конечно, звуки издавала не она, а тумбочка с красной лампочкой – она называлась «усилитель», но вид у этой самодовольной дуры был такой, как будто усилитель тут вообще ни при чём. Мальчик не выпускал её из рук несколько дней.

Гитара очень расстроилась. Когда гитару перестают брать в руки она всегда расстраивается. Нет, мальчик ещё вспоминал про неё, настраивал, рассеянно брал несколько аккордов и ставил в угол. И гитара снова расстраивалась. А потом мальчик со своей электрической подругой стал надолго исчезать из дома, это называлось «гастроли». Что оставалось делать? Считать дни.

Однажды после гастролей у мальчика собрались гости – такое теперь часто случалось. Мальчик был уже совсем не мальчик – мальчиком он оставался только для гитары, пылившейся в углу. Она сильно постарела, лак на её деке пошёл мелкими трещинками, время для неё остановилось. Гости, как обычно, пили вино, громко разговаривали. Гитара не прислушивалась к их разговорам – выпив, гости всегда говорили одновременно, и что-то понять всё равно было невозможно. Вдруг чья-то рука взяла гитару за гриф, вытащила на свет. Незнакомый парень сдул с неё пыль, пощипал расстроенные струны. «Да забирай на здоровье!» – услышала она голос мальчика. А потом она ехала на заднем сиденье в тёмной машине неизвестно к кому неизвестно куда. «Ну и пусть!» – думала гитара. А что она могла ещё думать?

В новом доме гитару повесили на стену – слева и справа от неё висели то ли фотографии, то ли картины в рамах – попробуйте, вися на стене, разглядеть, что там висит справа и слева от вас. Поверьте мне, это совершенно невозможно. Играть на гитаре никто не собирался. Иногда уборщица, наводя порядок в доме, отряхивала её палочкой с пушистыми перьями на конце. Это было щекотно, но не более того. Теперь гитара почти всё время спала – происходящее вокруг ей было неинтересно. Просыпалась она только, когда новый хозяин, пробегая мимо, наугад проводил пальцами по её струнам. От этого она всегда вздрагивала, а потом засыпала вновь. Что ей тогда снилось? И сколько прошло лет – двадцать, тридцать? Мы не знаем.

«Да не может быть! Ты шутишь? Это действительно она? Да, смотри-ка, это она…» Гитара с трудом открыла глаза – на неё смотрел её мальчик. Лицо его покрылось морщинами, волосы поседели, но гитара узнала бы его из тысячи седых мужчин. Рядом с ним стояла немолодая красивая женщина и держала за руку – а вот она держала за руку того самого мальчика, который много лет назад увидел гитару в музыкальном магазине.  Сзади довольно улыбался хозяин дома. «Можно?» И гитара почувствовала, как знакомые руки снимают её со стены, осторожно подтягивают колки, как родные пальцы касаются струн.

И она запела в ответ.

 

ВИЛКА ЗИНА

 

Зинаида была очень хорошо воспитанной, потомственной вилкой. И мама, и бабушка её были вилками и всю свою жизнь безукоризненно выполняли свою работу. И Зина всегда строго следила за тем чтобы она была хорошо вымыта, блестела и при сервировке стола располагалась именно на том месте, которое ей было отведено правилами. Нерадивых официантов, путающих эти правила, Зина не переносила. Впрочем, нерадивых официантов в ресторане, где работала Зина, не водилось – это был очень хороший старый ресторан, гордящийся своими традициями.

Каждый день задолго до прихода гостей Зину вместе с другими столовыми приборами тщательно протирали и раскладывали на свежей хрустящей скатерти стола в строгом порядке – это был любимый Зинин момент: ей казалось, что начищенные приборы выстраиваются как солдаты на плацу и сейчас начнётся парад. А что вы думаете! В центре – торжественная белая тарелка, на другой тарелке – побольше, справа, – салатный нож, потом ложка для супа, потом нож для рыбы, потом нож для мяса, слева – салатная вилка, потом рыбная вилка, потом она, Зина, – у самой тарелки! А сверху ещё ложечка и вилочка для десертов и фруктовый ножик! А сверкающие, тончайшего стекла бокалы? Для воды, для белого вина, для красного? А салфетка, наконец, – накрахмаленная горящая белизной салфетка, схваченная в талии широким серебряным кольцом? Зина наслаждалась каждым мгновением этого праздника.

Когда Зиной ели, она этого, честно сказать, не любила. Во-первых, это не больно-то приятно – когда тобой едят. Во-вторых идеальный порядок построения на столе быстро нарушался, гости веселели и часто хватали совсем не тот прибор, который полагался к блюду. Хотя, казалось бы, как можно перепутать? Бери по очереди с краю и не ошибёшься. Так что, когда до Зины доходила очередь и ей ели, она зажмуривалась и терпела, так как догадывалась, что в понимании людей это и есть её основное предназначение. Потом вечер подходил к концу, гости разбредались, официант Арнольд собирал приборы на специальный поднос и нёс на кухню, где посудомойка Клавдия Ивановна мыла каждую вилку, каждый ножик своими мягкими тёплыми руками. Зина любила Клавдию Ивановну – они обе понимали, что такое чистота. Потом приборы вытирали полотенцем, клали на другое полотенце и гасили свет – до завтра.

В этот день всё с самого начала пошло не так. Сперва официант Арнольд, сервируя стол, положил Зину не совсем так, как надо, – ближе к краю стола. Арнольд с утра бывал неточен в движениях, и Зина его за это терпеть не могла. Потом за Зинин стол пришли гости, и это были два немолодых человека. Зине гораздо больше нравилось, когда к ней за стол садились пары – это было так романтично, а Зина в глубине души была неисправимым романтиком. Да-да, такое бывает: снаружи человек строг и чёрств и главнее всего для него порядок, а внутри – романтик, ничего не поделаешь. Гости пили виски, вполголоса говорили о делах, и Зина приготовилась скучать. И когда уже подходила её очередь работать – вот-вот должны были подать горячее, – вдруг случилось непоправимое: гость неловко провёл локтем по скатерти, и Зина полетела под стол! Она ударилась об пол и зазвенела изо всех сил – я здесь, я здесь! И гость уже принялся было неловко шарить рукой под столом вслепую. Но тут Зина услышала голос подлеца Арнольда: «Ах, не беспокойтесь ради бога – я сейчас принесу новую!» – «Дама придёт!» – сказал второй гость – и все трое засмеялись.

А Зина лежала на полу, стиснув зубья, и думала, что вот так теперь она будет лежать и лежать до самой ночи и никто про неё не вспомнит и не заметит и в конце концов её выметут вместе с мусором и выбросят на помойку. Конечно, такого случиться не могло – очень трудно вымести вилку вместе с мусором, но ведь приятно иногда пожалеть себя, правда?

«Боже мой, Катерина, это ты? Откуда ты здесь?» – услышала Зина голос одного из гостей. «А я прилетела. Только вчера! Вот уж не ожидала тебя встретить!» – ответил милый женский голос. Засуетился Арнольд, пододвигая к столу ещё одно кресло, и Зина увидела совсем рядом с собой маленькие лакированные женские туфельки. «Ну как ты живёшь? Что тебе налить? Закажешь что-нибудь? Официант! Коля, познакомься, это Катерина!» Голос гостя было просто не узнать.

А потом прошёл час, и ещё полчаса, и давно ушёл, попрощавшись, Коля, и ресторан опустел, и Арнольд уже несколько раз проходил мимо стола, специально покашливая, а эти двое всё говорили и говорили – и никак не могли наговориться. А вилка Зина лежала под столом. Она лежала и улыбалась.