Альберто Васкес-Фигероа «Океан. Марадентро»

Перевод с испанского Т. Родименко

 

Джимми Эйнджел, Эл Вильямс МакКрэкен, Дик Карри, Густаво Генри и Хайме Хадсон «Варавва» существовали в действительности; кое-кто из них еще жив или, по крайней мере, был жив в то время, к которому относятся описанные события.

Альберто Васкес-Фигероа

 

Правый берег был высокий, неприветливый, покрытый густой растительностью. Здесь царил зеленый, всех оттенков и переливов, какие только могла выдумать природа. Лишь иногда господство одного цвета нарушали яркие пятна огромных разноцветных орхидей. Время от времени высокие деревья расступались, и через образовавшийся просвет открывался вид на черневшие вдали каменные громады, казавшиеся исполинскими замками, с зубцов которых низвергались мощные струи воды, похожие на красивые белые конские хвосты.

Зато левый берег был просто тишь да гладь: ни тебе возвышенностей, ни оврагов, лишь там да сям небольшие рощицы сейб[1], каоб[2], парагуатанов[3] и королевских пальм. А все потому, что Ориноко, бескрайняя, темная и многоводная Ориноко, отделяла — почти с математической точностью — дикие горы и многострадальную каменную географию Гвианского щита[4] от плавной, бескрайней и усыпляющей монотонности венесуэльских равнин.

Река, словно затягиваемый пояс, стремилась очертить круг, ограждая плоскогорья от равнин. Поэтому, плывя посередине полноводного потока, можно было сказать, что левый борт судна относится к миру лошадей и коров, а правый — ягуаров и обезьян: ну где еще на планете какие-нибудь несколько сотен метров воды служат четкой границей между такими несхожими мирами?

Сельва и гребни гор — с одной стороны, бескрайние пастбища — с другой, а впереди — глубокий и грязный поток, проворно рассекаемый носом лодки, благодаря шумному и мощному мотору, с силой толкавшему широкую и перегруженную куриару.

Весь ее экипаж составлял рослый, худощавый мужчина с загорелым лицом, на котором выделялись необычайно светлые прозрачно-голубые глаза. Казалось, он дремал, надвинув шляпу на лоб, а на самом деле — цеплялся взглядом за любую деталь. Как-никак «мусью»[5] Золтан Каррас провел в здешних краях большую часть жизни, и ему по опыту было известно, что при всем своем кажущемся спокойствии Ориноко — река коварная и может играючи перевернуть лодку, как раз когда ты уверен, что беспокоиться не о чем.

Опасность заключалась не в стремнинах в верхних слоях воды: опытный лодочник знал, как их избежать, — и не в запутанной сети ведущих в никуда проток огромной дельты, населенной кайманами, анакондами и пираньями. Самые серьезную и грозную опасность великой реки представляли собой предательские подводные камни, притаившиеся почти у самой поверхности: корпуса разбивались о них, точно яичная скорлупа. А то вдруг непонятно откуда возникало течение: не успеешь опомниться — а оно уже подхватило судно и потащило за собой, чтобы со всей силы шмякнуть о толстые деревья или о крутой правый берег.

Гвианские реки уже трижды оставляли венгра ни с чем, когда мокрый с головы до ног он яростным взглядом провожал свое имущество, уходящее на илистое дно или в брюхо кайманам. И, хотя ему было не привыкать начинать все с нуля, он чувствовал, что силы у него уже не те, чтобы пережить новое крушение. Вот поэтому он старался ничего не упустить, чтобы вовремя угадать намерение переменчивой Ориноко.

— Шалишь, не возьмешь, старушка! — приговаривал он с улыбкой, опуская руку в воду; вокруг нее тут же образовался небольшой бурун. — Я не позволю тебе снова сыграть со мной одну из твоих дурацких шуточек.

Там, впереди, километрах в трех, уже показался самый скверный аттракцион Ориноко, самый страшный, поглотивший за всю свою историю не счесть сколько людей и лодок: проход между двумя островками, напоминавшими спящих игуан, узкий и коварный канал, который во время паводка превращался в настоящий кошмар для тех, кто отваживался отправиться вниз по течению.

«Пожиратель куриар» — так называли его в этих краях. Не секрет, что обитатели прибрежной деревеньки, расположенной на следующем повороте, пробавлялись в основном тем, что давала им река, которая выносила к их лачугам остатки бесчисленных кораблекрушений. Уверяли даже, будто излюбленным развлечением местных жителей было заключать пари: пройдет или потонет, — относительно любого судна, появившегося выше по течению.

— Придется вам подождать! — проговорил венгр. — Если желаете поспорить по поводу моей шкуры, погодите, пока я набью утробу и передохну.

Он обвел взглядом левый берег, заметил группу сейб, которые росли на берегу крохотной бухты, и, решив, что это отличное «сестеадеро»[6], медленно развернул куриару влево, описав широкую дугу, чтобы подойти к нему против течения и причалить носом.

Соскочил на землю, крепко-накрепко привязал цепь к ближайшей сейбе и, бросив последний взгляд на островки: отсюда они совсем не напоминали спящих игуан, — подхватил свое короткое ружье и, чутко прислушиваясь, крадучись исчез в леске.

Вскоре он вновь появился на берегу, неся за хвост «маримонду»[7]. Он одним взмахом отсек ей голову, потому что, проведя столько лет в сельве, так и не приучился жарить обезьяну вместе с головой. А все дело в том, что всякий раз ему начинало казаться, будто он собирается съесть своего кузена Александра: у того взорвалась в руках канистра с бензином; вид у бедняги и выражение лица были точно такими же, как у запеченной обезьяны.

Полвека уже прошло, а эта картина все еще стояла у него перед глазами, а в ушах звучали крики несчастного мальчишки, рыдания его матери и рев боли и отчаяния, с которым отец бросился к живому факелу в тщетной попытке вырвать единственного сына из лап самой жуткой из смертей.

Начиная с того далекого утра в конце лета нового века, ему довелось повидать немало смертей и не поддающихся описанию страданий. Но даже гибель товарищей, разорванных снарядом в траншее, или живые мощи, смахивающие на привидения, которые представали перед ним в концентрационных лагерях, не потрясли его до такой степени, как эта жуткая сцена, на которой словно оборвалось счастливое детство.

Он тяжело вздохнул и стал мурлыкать под нос мотив старой песенки — словно лишь так можно отогнать от себя печальные воспоминания — и только хотел положить на угли несколько бананов на гарнир к обезьяне, как, подняв голову, увидел выше по течению необычное судно с высокими бортами, плывущее прямо посередине реки.

Ни разу, насколько он помнил, ему не приходилось видеть ничего подобного: вроде как парусник, только без мачты, а киль, судя по всему, сидит так глубоко, что его просто чудом не выворотило подводным камнем или топляком.

— По-моему, сегодня кайманам будет, чем поживиться, — сказал он сам себе. — Дурень разобьется о скалу или не зваться мне Золтаном.

Когда до того места, где он находился, оставалось что-то около пятисот метров, корабль начал разгоняться, и это повергло венгра в еще большее изумление.

— Умерь прыть, не то расшибешься! — воскликнул он, словно неведомый кормщик мог его услышать. — На таких парах тебе вовремя не увернуться даже с двумя моторами.

Неожиданно в голове у него мелькнула абсурдная мысль, и, вскочив с места, он пошарил в пироге и достал старый бинокль, с помощью которого сумел разглядеть, что шалое судно, которое быстро приближалось, вовсе не было оснащено мотором.

Ни двигателем, ни парусами — вообще ничем, с помощью чего можно было бы им управлять. Разве что штурвалом, который сжимал в руках богатырского вида парень: грудь колесом да черные как смоль кудри, — вперив взгляд в мутные воды, расступающиеся перед носом корабля.

— Надеюсь, ты умеешь плавать! — воскликнул венгр и почти тут же замахал руками, желая привлечь внимание парня и предупредить о подстерегающей опасности, но тот лишь дружески помахал в ответ, что разозлило венгра:

— Вот лопух! Дело пахнет керосином, а он мне ручкой машет.

Венгр уже хотел было плюнуть: мол, туда ему, дураку, и дорога, — как тут на палубе появились еще три человеческие фигуры, и он с ужасом увидел, что две из них — женщины, которые в ответ на его знаки тоже дружеским помахали рукой.

— Безумцы! — вырвалось у него. — Какие-то сумасшедшие — не ведают, что творят.

Он вернулся к огню, заметив, что «маримонда» начинает подгорать, перевернул ее и, не удержавшись, снова схватил бинокль и навел на женщин, которые, в свою очередь, смотрели в его сторону.

У одной из них было спокойное и красивое лицо, хотя выглядела она усталой и печальной. Другая — очень юная, высокая, с величественной осанкой — показалась ему просто сказочно красивой, он даже решил, что это какой-то оптический обман: все-таки линзам уже много лет, — или же у него разыгралось воображение.

«Вглубь моря»!

Название корабля было начертано на корме огромными буквами. Чувствовалось, что кто-то вывел их с любовью: видно, для кого-то это название и этот корабль имели особое значение.

— Европейцы. — заметил он про себя. — Не похожи на креолов, да и парусник не такой, как карибские. — он снял с огня обезьяну и приготовился отрезать ей ногу. — Но какого черта делают европейцы на этой реке да еще на такой посудине? Откуда они пожаловали и куда, по их мнению, направляются?

Он удивился, осознав, что, сам того не заметив, влез в это дело, подхватил свой еще дымящийся обед, отвязал цепь и, поднатужившись, столкнул в воду тяжелую куриару.

Он прыгнул в лодку, дал течению возможность протащить ее несколько метров, запустил мотор, который завелся с первой же попытки, и отвел рычаг управления до упора. Нос лодки задрался над водой, словно поднявшийся на дыбы конь, и она яростно ринулась вслед за удаляющимся судном.

Спустя несколько минут ему удалось догнать корабль, и, подойдя вплотную, он выключил двигатель, чтобы его слова были услышаны, пока они будут плыть борт о борт.

— Ты знаком с Проходом? — первым делом спросил венгр.

— Каким проходом?

Венгр показал вперед:

— Вон с тем, между островами. Этот самый опасный на Ориноко. Вам на вашем корабле его ни за что не пройти. Разобьетесь о скалы.

— А вы собираетесь его пройти?

— Я это уже не раз проделывал, но ведь у меня мотор, если что — он выручит. А эта махина не успеет увернуться.

— Понятно.

Оба молодых человека — богатырь за штурвалом и другой, судя по всему, его брат, который был выше ростом и более тонкой кости — задумчиво посмотрели на острова, надвигавшиеся на них, будто грозные чудовища, готовые проглотить корабль, и второй, похоже, принял решение:

— А вы не могли бы плыть впереди и показывать нам дорогу? — спросил он.

— Без проблем, — ответил венгр. — Однако повторяю: корабль с этим не справится. У вас нет возможности лавировать.

— У нас просто нет другого выхода. Еще опаснее пытаться выбраться из середины потока. Какова глубина Прохода?

Венгр посмотрел в бинокль и прикинул:

— Сейчас где-то метров двадцать-двадцать пять. Хотите, я заберу женщин?

— Мы останемся, — твердо сказала старшая, и его вновь поразила ее спокойная красота, черты которой можно было проследить во внешности остальных — вероятно, ее детей.

— Как хотите, сеньора, — согласился он. — Но я думаю, что вы напрасно подвергаете себя риску. — Он поприветствовал ее, слегка приподняв замызганную шляпу. — В любом случае я буду ждать вас на выходе из канала. — Он сделал короткую паузу. — Если потерпите крушение, не пытайтесь плыть к берегу. Оставайтесь посередине течения и ждите, я вас подберу. Удачи!

— Спасибо!

Венгр вновь завел мотор, поддал газу, и нос лодки опять задрался: казалось, она прыгнула вперед.

Начиная с этой минуты, он только раз обернулся, чтобы взглянуть на корабль, потому что все внимание ему пришлось сосредоточить на русле реки. Она начала шуметь громче по мере того, как ее воды сжимались, устремляясь вперед — с каждым разом быстрее и опаснее — по узкому и коварному проходу.

Он уперся ногами в бока лодки, в силой вцепился в борт левой рукой и сбавил обороты, отдаваясь воле течения, но не забывая следить за тем, чтобы мотор не заглох в самую неподходящую минуту.

Пот ручьем лил со лба, но сейчас ему было не до этого. Умело балансируя, чтобы удержать в равновесии качкую пирогу из древесины чонты[8], он в нужный момент, за несколько секунд до того, как встречное течение должно было ударить в левый борт, завел мотор на полную мощь и развернул ее на девяносто градусов вправо, в результате чего удар угодил в корму, вытолкнув лодку — практически в воздух — из опасного прохода между островами.

Когда опасность миновала, он описал широкий круг и стал ждать, носом к течению, наблюдая, как «Вглубь моря» в свою очередь устремляется в проход, набирает скорость, становясь игрушкой водных потоков, а те вот-вот потащат его к левому острову, чтобы разбить или перевернуть, как только мощное встречное течение ударит в корпус корабля.

Но тут, когда до критической точки оставалось каких-нибудь пятьдесят метров, он увидел, как женщины сбросили с обоих бортов увесистые камни, привязанные к толстым веревкам, и те сразу ушли на дно, замедлив на какие-то секунды движение корабля. Уключины, над которыми проходили канаты, задымились, рулевой крикнул: «Отдать левый!», а сам крутанул колесо штурвала, и тяжелое судно, сдерживая ход лишь за счет носовой части правого борта, развернулось почти под прямым углом — в том же месте, что и куриара, — подставив встречному течению корму, и его вытолкнуло в спокойные воды; при этом второй конец тоже был сброшен в воду.

— Черт! — от удивления воскликнул венгр. — Просто глазам своим не верю!

 

 

— Я так ничего и не понял.

— Это как с лошадью, если взять и потянуть за один из поводьев. Она и повернет в ту сторону. Да вдобавок руль в три раза больше, чем обычно. Он, конечно, страшно тяжелый, зато сообщает судну большую маневренность.

— Ловко придумано.

— Если бы не это, мы нипочем не сумели бы обойти мели.

Они впятером расположились на борту «Вглубь моря», стоявшем на якоре в тихой заводи милях в четырех ниже прохода, собираясь разделить обезьяну, приготовленную венгром.

— Откуда вы?

— Из Льянос[9]. Там мы и построили корабль.

— Этот корабль не годится для плавания по здешним рекам.

— Дело в том, что мы плывем к морю. Скоро поставим мачты и паруса.

Это сказал Асдрубаль, младший из братьев, рулевой, которому, казалось, ничего не стоило взвалить на плечи и корову, а его мать Аурелия, закончившая раскладывать на столе приборы, добавила:

— Мы рыбаки с Канарских островов и хотим вернуться на море.

—  А что делали рыбаки в Льянос?

— Это долгая история. — Улыбка женщины, хоть и была печальной, все еще не утратила своей прелести. — Нам пришлось эмигрировать, потом погиб мой муж и мы устроились в Каракасе, но не прижились, и нас каким-то ветром занесло в Льянос. — Она села и погладила отполированное дерево борта. — Но теперь у нас есть корабль, и все опять будет как прежде. — Она взглянула ему в глаза. — А вы откуда?

— Я венгр.

— Венгр? — удивилась она. — Вас тоже забросило далековато от дома. Чем занимаетесь?

Он пожал плечами:

— Чем придется. Бывает, ищу золото. Бывает, алмазы. Иногда живу среди индейцев, а порой — чаще всего — мотаюсь туда-сюда и ничего не делаю.

— Вы искатель приключений?

Это спросила Айза, девушка, та самая красавица, которая вблизи показалась ему еще неотразимее, чем когда он разглядывал ее, стоя на берегу. Она подала поднос с уже разрезанной на куски обезьяной, украшенной картофелем и помидорами.

— Ну, это как посмотреть, — сказал он с улыбкой. — Зависит от того, кого называть искателем приключений. Я лишь хочу жить так, чтобы мне не надо было торчать по восемь часов в конторе, терпеть над собой начальство и спать в улье. — Он помолчал. — Если из-за этого я порой попадаю в передряги, вряд ли, можно считать меня искателем приключений.

— А сейчас куда вы направляетесь?

— На «тарарам».

— «Тарарам»?

— В Трупиале, на берегу Курутý, притоке Парагуа, рванула «бомба».

— Бомба? — удивилась Аурелия. — Кто ее заложил?

— Никто, сеньора. Никто. Это так говорят: рванула бомба, — когда открывают россыпь алмазов. Туда со всех сторон стекается народ и начинается то, что называется «тарарам». Я был в Каракасе, когда об этом услышал, собрал шмотки и бросился к реке. Похоже, еще можно словить удачу, разжиться деньжатами, чтобы продержаться пару лет. Надо только добраться туда раньше самолетов.

— Разве пирога может опередить самолет?

— Дело в том, что самолетам еще негде приземлиться, и они не смогут это сделать, пока не наберется достаточное число старателей и каждый не оформит свой участок. Тогда они договариваются между собой и за пару дней расчищают площадку для самолетов, чтобы те снабжали их продовольствием и увозили алмазы. Однако после этого понаедут люди из города, а когда эта «чума» нагрянет на «бомбу» — хана, пиши пропало. Старатели — народ суровый, но они уважают того, с кем вкалывают бок о бок. Любители же — «чума» — это напасть: им ничего не стоит обобрать мать-старушку и вспороть брюхо отцу, чтобы проверить, не проглотил ли он «камушек».

— И что же, любой, кто захочет, может заняться поиском алмазов? — поинтересовался Себастьян, старший брат. — Нет такого закона, который это запрещает?

«Мусью» Золтан Каррас ответил не сразу, сосредоточенно пытаясь выдрать зубами кусок мяса из обезьяньей ноги, а потом этой самой ногой ткнул в сторону сельвы на другом берегу реки.

— На той стороне не существует закона, способного что-либо запретить. Не считая небольших участков, отданных в концессию трем-четырем добывающим компаниям, остальная Гвиана, от Ориноко до границы с Бразилией считается «территорией свободного пользования». Что нашел — то твое, даже не нужно платить налогов. — Он вырвал зубами очередной кусок и уверенно добавил: — Вот такие дела!

— А что, кто-нибудь разбогател, занимаясь поисками алмазов?

— Смотря что считать «богатством», — тут же ответил венгр. — У меня есть друг, которого все зовут «Варавва», который нашел на старом прииске «Эль-Полако» камень в сто пятьдесят пять карат, знаменитый «Освободитель Венесуэлы». Впрочем, это длинная история, — добавил он. — Мне хотелось бы кое-что узнать до того, как вас покинуть. Как получилось, что корабль, построенный в Льянос, называется «Вглубь моря»? Одно с другим как-то не вяжется.

— «Вглубь моря» — наше семейное прозвище.

— Понятно, — Золтан Каррас, судя по всему, покончил со скудной трапезой и рывком поднялся на ноги. Он был высокий, худой и нескладный, хотя чувствовалось, что сильный и мускулистый. На правой щеке у него красовался длинный шрам, который придавал еще больше своеобразия его облику. — Мне пора, — сказал он. — Путь не близкий, а я хотел бы поставить палатку в устье Кауры сегодня вечером. — он крепко пожал руку каждому. — Удачи! — сказал он в заключение. — Там, дальше, вам следует опасаться только мелей этого берега. — Он приветливо улыбнулся. — Хотя после того, что я увидел, думаю, что проблем у вас не будет.

Он перебрался в свою лодку и, напоследок взмахнув рукой, запустил мотор и через несколько минут скрылся за речным поворотом.

Аурелия, Айза, Асдрубаль и Себастьян Пердомо Вглубь Моря провожали его взглядом, пока он не исчез, и тогда Асдрубаль нарушил молчание, выразив общее мнение:

— Симпатичный дядька.

— И вдобавок искатель приключений, хоть и не желает в этом признаться.

— Неужели это правда, что любой может разбогатеть на добыче алмазов?

Мать с упреком посмотрела на Себастьяна: это он задал вопрос, напустив на себя равнодушный вид, — и сказала:

— Оставим эту тему. Я не желаю слышать ни о золоте, ни об алмазах. Ориноко — всего лишь река, которая несет нас к морю, и я ни за что на свете не собираюсь сходить на берег.

— Не знаю, зачем ты мне это говоришь, — запротестовал сын. — Я всего лишь высказал мысль вслух.

— Знаю я твои высказывания. — отрезала мать. — И мне знаком этот блеск в твоих глазах, стоило тебе услышать, что где-то можно найти алмазы. Как только мы поедим, я хочу, чтобы мы отправились в путь, и не собираюсь останавливаться, пока не доберемся до моря.

— Прежде чем выйти в море, надо оснастить судно, поставить мачты, найти паруса и обзавестись мотором.

— Пока можно обойтись и без мотора, — заметила она. — Твой дед и твой отец тридцать лет проплавали под парусом. Хотелось бы надеяться, что моя кровь не испортила мореходные способности Вглубь Моря. Разве не так?

Все трое подняли голову и посмотрели на нее. Казалось, что как только Аурелия Пердомо почувствовала под ногами палубу голета, она вновь обрела уверенность в себе и превратилась в отважную и решительную женщину, какой была до гибели мужа. В Венесуэле, а, точнее, в незнакомой враждебной обстановке Льянос она как-то сразу сникла, но сейчас, вероятно, из-за близости моря или из-за того, корабль давал ей ощущение вновь обретенного дома, из которого ее никто не может выгнать, к ней вернулась привычка всем заправлять.

И все-таки Себастьян рискнул высказать свое мнение:

— Если человек в его возрасте имеет силы, чтобы искать алмазы, не знаю, почему бы нам с Асдрубалем не попытаться.

— «Этот человек» примерно того же возраста, что и ваш отец, — заметила Аурелия. — И хочу тебе напомнить, что он мог одной рукой отшлепать вас обоих. — Она улыбнулась. — И потом этот человек знаком с ремеслом старателя, тогда как никто из вас не отличит алмаз от стекляшки. Или ты думаешь, что стоит только появиться и сказать: «А вот и я!» — и они сами попрыгают тебе в руки?

— Нет. Я понимаю, что это не так просто.

— А тогда «знай сверчок свой шесток». Ваше дело — ловить рыбу. Тут вы мастера, вот и должны этим заниматься. — Она повернулась к дочери. — Ты все собрала? — спросила она и, когда та молча кивнула, несколько раз хлопнула в ладоши, призывая их к действию. — Все, поехали! — сказала она. — Нас ждет море.

Асдрубаль вернулся к штурвалу, Себастьян отдал швартовы и оттолкнулся шестом, и вскоре они опять плыли по реке, глядя, как на левом берегу пасется скот, а на правом — украшают деревья тысячи попугаев, красных ара, цапли и ибисы, крики которых перекрывают шум воды.

Однако, как только Себастьян заметил, что мать задремала под навесом, он бесшумно приблизился к брату, который продолжал внимательно следить за тем, чтобы судно двигалось посередине реки, и очень тихо спросил:

— Ты веришь, что в Гвиане вот так запросто можно найти алмазы?

— Судя по всему, этот человек говорил серьезно, но мать права. Что мы смыслим в алмазах? Ты себе представляешь, как их добывают?

—  Нет.

— Ну, тогда это все равно, что дать старателю корабль и сказать: » Давай, плыви!» Он даже окуня не поймает.

— Никто не рождается мастером на все руки.

— Ладно, согласен. Но ты только погляди на эти дебри! Прямо непреодолимая стена. Здесь выжить — и то проблема. А если еще искать алмазы, то вообще труба.

— Другие же ищут.

— Другие! Я бы и сам, может быть, попытался, будь я один, как этот венгр. — Он кивнул головой в сторону матери. — Но куда денешь женщин?

— Мы могли бы оставить их в каком-нибудь тихом месте.

— Тихом? — удивился Асдрубаль, невольно повышая голос. — Неужели ты думаешь, что существует такое место, где можно оставить Айзу и чтобы при этом через три дня все мужчины в округе не горели бы желанием ее изнасиловать, умыкнуть или жениться? Вспомни, что произошло в Каракасе, в Льянос, — везде, где бы мы ни оказались.