Маша Трауб «Падшая женщина»

Кладбище было старым и не таким большим, как представляла себе Вика. Почти сразу за забором начиналась если не чаща, то непролазный бурьян. Едва видимые вытоптанные тропинки вели куда-то вглубь и вправо. Она пошла по одной и уперлась в старые могилы, заросшие настолько, что не продраться. Пришлось вернуться назад и пойти по другой тропинке. И опять тупик – кусты, деревья, вьюны, сплетавшиеся выше головы.

Было нестерпимо жарко. Очень хотелось пить и побыстрее уйти отсюда. Но страх не возникал. Может, потому что на кладбище не оказалось ни одного креста  и ни одного памятника — никаких изваяний, фигур и выглядывающих из камней ликов  – только мусульманские стелы, обращенные на восток, и строгие мраморные плиты.

Сначала она читала надписи и рассматривала лица, изображенные на плитах, но очень скоро ей стало казаться, что похороненные здесь люди — друг другу родственники, а надписи с фамилиями и годами жизни начали скользить перед глазами бегущей строкой. Ей уже физически было плохо: в воздухе не хватало кислорода, и она не могла глубоко вздохнуть — тут же заходилась аллергическим кашлем. Тело чесалось то ли от укусов невидимой мошки, то ли от нервной аллергии.

Вика больно зацепилась рукой за неизвестное ей растение с острыми шипами и порвала кофту. Ноги в сандалиях были расцарапаны и начали зудеть. К тому же она влезла в крапиву и видела, как открытые участки тела немедленно начинали покрываться алыми волдырями. Вика остановилась, чтобы отдышаться и успокоиться. Значит, около забора – совсем старые участки, заросшие. Там  самая сухая земля, деревья с прочными, изогнутыми стволами, пышущие цветом кустарники, которые закрывали камни, как ковром. Левее – могилы начала прошлого века, судя по датам. Продраться можно, отбрасывая ветки, раздирая руками заросли. Значит, нужно брать правее. Вика сделала шаг и чуть не наступила на ящерицу. Здесь их было немало. Огромных, зеленых, равнодушных и юрких – Вике казалось, что она идет по живой земле, пребывающей в постоянном движении, в беготне. Ящерки, недовольные присутствием незваного гостя, зашедшего на их законную территорию, в последний момент выскакивали из-под ног и убегали в поисках покоя. Вниз она старалась не смотреть. Наверняка здесь водились и змеи.

Однажды в детстве она поймала ящерицу. Та оставила хвост и убежала. Вика с ужасом держала в ладони крошечный отросток. Ей было жалко и себя, и ящерицу. А еще ей было очень страшно – до дрожи, до обморока. Оторвать у живого существа кусок тела и держать его в руках. Она ведь совсем не хотела этого делать. Получилось случайно. Ящерка — красивая, переливчатая – сама вдруг отбросила хвост и выскользнула из руки. Вика с тех пор боялась и ящериц, и змей, и лягушек.

Она почесала ногу и пошла дальше. Оглянувшись, едва не наткнулась на торчащую ветку с ощетинившимися отростками. Еще чуть-чуть и Вика осталась бы без глаза. Она свернула еще раз и опять стала вглядываться в надписи. Нужно было найти могилу. Ради этого она приехала.

 

Кладбищ она не боялась. Ей достаточно часто, в последнее время все чаще, приходилось сопровождать бабулю на похороны или панихиды. И Вика, поддерживая бабулю под локоть, не испытывала ни страха, ни отчаяния. Скорее, она была похожа на местных служащих, которые привычно приходили на рабочее место, переодевались и деловито принимались за дело — облагораживали место захоронения, высаживали цветы, принимали заказы на благоустройство, обсуждали шрифт на могильной плите. Вика прекрасно ориентировалась на кладбищах, знала, где туалет, где цветы, где мусорный контейнер.

Особенно ей нравилось кладбище, ближайшее к ним, где были похоронены подруги бабули. Здесь же упокоился и отец Вики. Она приезжала сюда два раза в год — заказывала помывку, полив цветов на лето. Быстро проходила к могиле отца, отмечала выполненную работу, ставила цветы в горшке, чтобы не вяли на камне и не создавали ощущение заброшенности, и уезжала. Полчаса. Сорок минут — максимум.

Место захоронения на этом кладбище стоило чуть ли не столько же, сколько городская квартира. Здесь можно было обрести покой или за деньги или за большие заслуги. А еще лучше, если оба критерия совпадали. Здесь было комфортно и покойникам, и родственникам. К услугам последних был цветочный магазин, который предлагал только изысканные растения. На пасху на полках появлялись игрушечные зайцы с яркими корзинками в руках. На восьмое марта неожиданно выставлялась кадка с гвоздиками, которые обычно были не в ходу — слишком простенько. Но именно в марте на гвоздики был спрос.

Вежливая, участливая и тактичная продавщица подолгу обсуждала с клиентами, как будут сочетаться желтые бархатцы с папоротником, который в последние два года неожиданно вошел в моду. Или лучше взять вереск? Да, вереск тоже очень хорошо, только сохнет быстро. Климат не подходит. Но можно попробовать. И, конечно же, восковые цветы и букеты, которые тоже предлагал магазин, отдавая дань традициям, не были похожи на те, что продавали бабушки на ближайшей автобусной остановке по цене в три раза ниже. Искусственные цветы были изготовлены в Италии, доставлены и с помощью дизайнера выставлены в витрине.

Это кладбище встречало безутешных родственников не только цветочным магазином, но и огромной парковкой с  воротами изысканной ковки. И охранник заботливо приоткрывал калитку, чтобы верящие в приметы женщины, одевавшиеся для визитов на могилу в достойное серое, позволяя себе также скромный беж или глубокий малахит, не входили в распахнутые настежь ворота — плохая примета. Только через калитку.

Весной, на первые майские праздники, и поздней осенью, в ноябре,  Вика сидела в удобном кресле в комфортабельном офисе по благоустройству захоронений. В компьютер давно были занесены все данные о том, какие она предпочитает цветы, к какому дню нужно помыть могилу и какого цвета гранит подсыпать. Оставалось только расписаться в документе, и можно было еще полгода не вспоминать о могиле — все будет сделано вовремя и на совесть. И могила будет ухоженной, ни одной лишней травинки не пробьется через гранитную крошку, цветы будут политы, надпись — сверкать на солнце. А если погода выдастся пасмурная, так ничего страшного — на кладбище прекрасное современное освещение. И надпись все равно будет сверкать, как под софитами.

И могилы и памятники — в полный рост, с ангелами, будут радовать взгляд чужих  респектабельных родственников, которые не сядут поминать покойных прямо здесь, на погосте. Не будут проливать слез, обойдутся без крикливых всхлипов и причитаний, а чинно постоят минут пять и уйдут.  И новые туфли не покроются грязью, каблук не застрянет в асфальтовой выбоине, а засохший букет роз с могилы будет выброшен предупредительными работниками, чтобы не портить общей картины.

Эти поездки на кладбище были для Вики обязанностью, пусть не очень сложной, не слишком неприятной, скорее обычной, как включение бойлера каждым летом, когда отключали горячее водоснабжение. Повернуть два черных крана и перекрыть красный. Каждый год Вика забывала про красный кран и вызывала сантехника, который за сто рублей долго и подробно объяснял ей про включение и выключение бойлера. То же самое было с могилой — Вика забывала, сколько бархатцев просила посадить в прошлом году. То ли восемь, то ли двенадцать. Но хорошо, что в компьютере все было отмечено и сохранено. И вежливая женщина говорила ей: «Не волнуйтесь, все сделаем, как прошлом году». Вика, говоря откровенно, и не волновалась. Восемь кустов бархатцев, десять — ей было все равно. Мама на могиле отца не появлялась. А бабуля, которую Вика привозила сюда «по случаю» – отпевание бывшего коллеги, например, – и вовсе не горела желанием идти на могилу к зятю. Так что Вика заказывала бархатцы для себя, для собственной совести. Малая уступка, ничтожная жертва, чтобы чувствовать себя спокойно.

Здесь все были эгоистами — и родственники и, казалось, даже покойники. Главное, сохранить видимость респектабельности. И покойные могли быть спокойны — даже если родственники забудут дорогу, работники кладбища не позволят могиле остаться неприбранной или запущенной. Так что цена за захоронение себя вполне оправдывала — даже скрягам не приходилось переворачиваться  в собственных гробах от возмущения.

А вот зачем Вика поехала на могилу к деду, в далекий поселок, туда, где никогда не бывала и о котором мало что знала, — она не могла объяснить даже себе. Ей вдруг все стало противно. Она сама себе стала противна. Ничего не чувствовала, ничего не хотела. Устала от вечно недовольной и озабоченной матери, устала от бабули, которая требовала и одновременно,  буквально в одном предложении, умудрялась отвергнуть всякую заботу о себе. Вика металась между матерью и любимой бабулей, которые не могли разговаривать друг с другом без того, чтобы не поссориться дольше пяти минут, и ей приходилось работать буфером, водоразделом, плотиной, которая удерживала их любовь-ненависть. Она гасила, сглаживала их острую необходимость в общении, граничащую с ненавистью и нежеланием видеть и слышать друг друга.

Вика хотела вырваться из замкнутого круга. И вернуть себя назад. В то время, когда она все чувствовала, когда дышала, когда страдала и умирала. Ей было все равно, куда и как исчезнуть. Но даже здесь она оставалась эгоисткой. Ей нужно было уехать далеко и под предлогом, который бы удовлетворил всех. Иначе и мама, и бабуля свели бы ее с ума. Она не могла прыгнуть с парашютом, сплавиться по реке на байдарке, нырнуть под воду на опасную глубину. Она ничего не могла. Мама, слыша про такие планы дочери, закипала и говорила, что она ведет себя безответственно. Бабуля же сразу начинала жаловаться на сердце. Вика была привязана к ним канатами, потому что без нее они бы не смогли общаться. Не смогли бы обмениваться колкостями и взаимными претензиями. Да и жить без нее не смогли бы.

Поездка на могилу деда всплыла спонтанно. Чем дольше Вика об этом думала, тем больше эта идея казалась ей увлекательной. Как некий экстрим, вытаскивающий, пусть ненадолго, все эмоции, вплескивающий в кровь дозу адреналина. Вика могла уехать на другой конец страны и ни мама, ни бабуля не могли ей этого запретить.

– Бабуль, я хочу на могилу к деду съездить, – сообщила Вика, когда уже заказала билеты и забронировала гостиницу.

– У тебя что-то случилось? – Бабуля как всегда читала между строк и чувствовала больше, чем было нужно даже Вике.

– Нет, все в порядке. Я же там никогда не была.

– Викуля, это будет бессмысленная поездка, – сказала бабуля, – чего бы ты ни хотела от нее получить.

– Бабуль, ты не ездишь на могилу к дедушке. Мама не ездит на могилу к папе. Я устала от вас обеих. Я хочу просто съездить.

– Нашла куда, – хмыкнула бабуля, – если тебя интересует мое мнение, то я – против.

– Мама тоже против, – устало ответила Вика, – в кои-то веки вы сошлись во мнении.

 

Она улетела, поселилась в гостинице в городе и приехала в поселок, который находился в часе езды, на это кладбище.  Дома у бабули она нашла одну единственную фотографию могилы, которая, по всей видимости, была сделана в день похорон. Вика взяла ее с собой.

Могилы тесно лепились друг к другу – между ними оставался зазор шириной буквально в одну ступню. Спустя минут сорок поисков Вика уже не вглядывалась ни в надписи, ни в даты на плитах. Она убеждала себя, что сделала все возможное – ходила, искала и не нашла. Так бывает. Ведь бывает? Да, она облазила все кладбище, побывала там, куда физически могла пролезть. По некоторым тропинкам она проходила несколько раз, заблудившись и свернув назад. Но могилы дедушки не нашла. И фотография ей не помогла. Наверное, захоронение было совсем скрыто под травой, крапивой и деревьями — ведь прошло очень много лет. А, возможно, могилы здесь и не было — убрали старое захоронение, заброшенное, никому не нужное, и на его месте устроили новое. Так ведь тоже бывает.

Здесь не было ни смотрителя, ни базы данных. Не было офиса по благоустройству. Даже ворот как таковых не было — обычная деревянная калитка с железным обручем, переброшенным через забор. Снял обруч и зашел.

Вика решила, что пора возвращаться. Хватит. Без толку. Все равно что искать иголку в стоге сена. В конце концов, и кладбище могло оказаться не тем — бабуля ведь назвала только поселок, а рядом с ним, по дороге, было еще одно кладбище — Вика видела из окна машины.

Она еще раз свернула с тропинки и пошла назад. И вдруг увидела даты – семидесятые, восьмидесятые годы. Одна могила, рядом вторая и еще одна. Получается, она ходила по кругу, хотя ей казалось, что она обошла все кладбище. Значит, здесь нужно искать. Вика прошла дальше, но дорога резко оборвалась – очередной тупик, непролазные заросли бурьяна. Все, она больше не может. Это бессмысленно. Можно еще два часа все так же ходить по кругу. Все-таки странное кладбище.

Она стояла и думала – возвращаться опять на тропинку или прорываться через растения. Решила пройти. Руки были уже все в царапинах. Она рванула какой-то куст и оказалась в крапиве. Молодой, ярко-зеленой, с крепкими высокими стеблями, больше похожей на деревца, чем на куст. Успела подумать, что молодая крапива жечь не будет, как тут же кожу начало саднить. Вика была в футболке с короткими рукавами, но ей казалось, что чешется все – живот, спина, плечи.

Она закрыла глаза и сделала еще два шага вперед. Земля на кладбище не была ровной. Некоторые могилы стояли как будто в низине, иные скопились на пригорке, несколько могил стояли на холмике, как на возвышении. Тут же, среди зарослей крапивы, вдруг обнаружилась полянка, на которой росли ромашки. Трава была низкой, а цветы разрослись кустами.

И здесь же, на полянке, стоял водитель, который привез Вику сюда, на кладбище. Она не расслышала, как его зовут, а переспросить было неловко. Он курил и, казалось, совершенно никуда не спешил. Стоял, смотрел вокруг и казался таким же естественным, как поляна с ромашками на кладбище.

Вика кивнула ему и пошла направо.

– Там я смотрел, – спокойно сказал мужчина.

– Надо возвращаться. Не найдем, – Вика уже внутренне сдалась.

Водитель не ответил и никак не отреагировал, продолжая курить. У него не изменилось выражение лица, он даже не посмотрел в ее сторону.

Эта его особенность – вот так застывать, глядя куда-то вперед, за линию горизонта, заворожила ее еще в городе. Наверное, поэтому она и наняла именно этого водителя, который спокойно стоял около гостиницы и, казалось, никого не ждал. И время вокруг него тоже замерло и остановилось. И он мог бы простоять так еще час или два, и ничего бы не изменилось – минуты тянулись, оставаясь незаметными для этого человека. Он не спрашивал, нужна ли ей машина, куда ехать, он вообще не обратил на нее никакого внимания. И когда Вика, отвергнув двух суетливых, улыбчивых, приглашающих, обещающих водителей, выбрала его, он нисколько не удивился.

– Мне далеко, на кладбище, – сказала Вика.

Мужчина кивнул.

– А сколько будет стоить? – спросила Вика.

Он не ответил. Просто сел за руль  и завел машину.

Она покорно села, и они поехали. Неспешно, даже медленно. Вика, сидя на заднем сидении, начала нервничать – так они и за два часа не доедут, хотя, как сказала ей бабуля, дорога займет не больше часа. Водитель никого не обгонял, никуда не спешил. Уже на окраине города он не выехал на шоссе, куда шел основной поток машин, а свернул направо и назад.

– А куда мы едем? – обеспокоенно спросила Вика.

Мужчина не ответил. Просто кивнул. Мол, все в порядке.

И вместо того, чтобы занервничать еще больше, начать задавать вопросы, переживать, она расслабилась и прикрыла глаза. Пусть везет, куда везет. И будет так, как должно быть.

Они долго виляли по узким улочками, сворачивая то направо, то налево, то взбираясь на горку, то резко спускаясь вниз. Объезжали ухабины, тормозили перед детьми, которые играли в мяч прямо на дороге и, наконец, остановились перед домом.  Так же, без объяснений, мужчина заглушил мотор и зашел в ворота. Вику он не пригласил выйти и пойти с ним. Она немного посидела, не зная, что и думать, и решилась выйти — подышать. Под машину закатился детский мяч. Маленький мальчик прошмыгнул мимо Вики и достал игрушку.

– А кто здесь живет, ты не знаешь? – спросила она, показывая на ворота.

Мальчик не ответил и убежал.

Вика решила сделать так, как делал мужчина, – подождать. Просто подождать. И не смотреть на часы. Не волноваться. Не спешить. И только она закрыла глаза, собираясь расслабиться, как из ворот вышел мужчина в сопровождении женщины. Он опять молча сел за руль, женщина кивнула Вике и быстро села на переднее сиденье. Вике ничего не оставалось, как сесть назад.

– Здравствуйте, – обратилась она к женщине.

– Здравствуйте, – ответила та и замолчала.

Вика не знала, что спросить еще, женщина, по всей видимости, жена водителя, оказалась такой же немногословной, как и ее муж.

Они опять поехали по узким улочкам, опять едва не наехали на мяч и кинувшегося под колеса мальчика – впрочем, ни мальчик, ни водитель и бровью не повели, как будто и не было никакой опасности, и, наконец, выехали на шоссе. Мужчина по-прежнему ехал медленно, позволяя обогнать себя всем желающим. Но быстрее, чем ожидала Вика, они свернули с шоссе и въехали в поселок. Жена водителя тихо показывала дорогу – направо, налево, прямо. Видимо, он и взял ее, потому что она знала эту местность.

Вика уже полчаса, как мучилась. От местной воды ей нестерпимо хотелось в туалет. И попить. А еще лучше – кофе. Но она стеснялась мужчины-водителя и, наконец, решила обратиться к его жене.

– Простите, – она наклонилась к ней как можно ближе, – нельзя ли сначала остановиться в каком-нибудь кафе? Вон, смотрите, вывеска!

И действительно – Вика вдруг увидела надпись «кафе» на доме, похожем скорее на сарай с окнами.

– Это не кафе, – ответила женщина и обратилась к мужу: – направо поверни, вон на ту дорогу.

Оказалось, что они приехали на вокзал. Когда-то это была железнодорожная станция – судя по чудом сохранившейся надписи на здании и видневшимся вдалеке железнодорожным путям. Но на дверях висел огромный замок, ставни на окнах были плотно закрыты, а само оно не подавало признаков жизни. И, видимо, давно. Рядом со станцией расположился стихийный рынок. Несколько женщин сидели под зонтиками и продавали искусственные цветы, детские мячи, аккуратные связки с дровами, воду, шерстяные носки… Жена водителя и Вика вышли из машины.  Вика подошла к первой женщине.

– А маленькой бутылки воды у вас нет? – спросила она.

Женщина не ответила, но удивилась. Она показала рукой на полуторалитровые бутылки.

– Нет, спасибо, мне столько не надо, – сказала Вика.

– Туда иди, – показала рукой жена водителя. Чуть дальше от станции стоял деревянный туалет – покосившаяся дверь хлопала от ветра. Вика пошла по тропинке, мимо петухов и кур, которые разгуливали здесь же. Дверь не закрывалась. Пахло так, что становилось дурно. Нужно было обладать хорошей физической формой, чтобы не упасть в выгребную яму. Но выбора не было.

Вика вышла, вытираясь влажными салфетками. Она терла руки до локтей и все равно ощущала на себе запах нечистот.

Неужели когда-то на этой заброшенной станции останавливались поезда, сюда приезжали люди, ждали, встречали, прощались. Когда-то здесь работал магазин, а на площади перед главным зданием стояли машины и автобусы. Вдоль перрона были высажены голубые аккуратные елочки, от которых не осталось даже пеньков – лишь квадрат земли, выложенный по периметру камнями, как оградой. Вика слышала и читала о заброшенных деревнях, поселках, но никогда не видела, как это бывает на самом деле. Сейчас она смотрела на здание, выстроенное в причудливом, некогда прогрессивном стиле – с башенками, стеной, напоминавшей кремлевскую, – и удивлялась тому, что дома тоже могут умирать. Осыпаться краской — это здание в свои лучшие годы сверкало лазурью, – прогнивать и казаться холодным и промозглым даже в жару.

Вика вернулась к машине.

Они ехали еще минут пять и, наконец, оказались на кладбище.

Вика думала, что и водитель и его жена будут ждать ее в машине. Но они пошли за ней следом.  Жена водителя свернула направо, Вика налево, а водитель прямо. Через  некоторое время Вика потеряла их из виду.

Она стояла на полянке рядом с водителем и не знала, что делать дальше. Не чувствовала ничего, кроме досады и уже обдумывала, как будет оправдываться перед бабулей – не смогла найти могилу. Облазила все кладбище и безрезультатно.

– Позвони, – сказал вдруг мужчина, не поворачивая головы и по-прежнему внимательно разглядывая горизонт.

Вика даже не сразу поняла, что это он ей говорит.

– У меня телефон не ловит, – ответила она, доставая последнюю модель модного телефона, совершенно бесполезного здесь. Едва они выехали из города, связь оборвалась.

– С моего позвони, – мужчина дал ей свой мобильный. Такой модели она никогда не видела, как никогда не видела уличного туалета с выгребной ямой. Удивительно, но телефон работал, и прекрасно. Вика набрала номер и слушала гудки так, как будто произошло чудо.

– Бабуль, это я, да, на кладбище, не могу найти могилу. Ты не помнишь, где она? – Вика говорила не так, как обычно разговаривала с бабулей. Она не хотела, чтобы та волновалась, но не могла скрыть усталости и некоторого раздражения от самой себя из-за того, что ее затея оказалась провальной. Ее раздражал даже водитель, такой спокойный и равнодушный. Да еще и молчаливый! И куда, интересно, пропала его жена? Все-таки, как женщина, она могла бы с хотя бы пообщаться Викой.

– Там есть дом?! – закричала в трубку бабуля. Она всегда кричала, когда разговаривала по телефону, хотя слышала прекрасно, но была убеждена, что по телефону нужно непременно кричать.

– Да, есть, – Вика увидела маленький домик, который тоже был заброшенным и давно нежилым, как и здание вокзала.

– Слева от дома. Налево. Одно окно дома прямо на могилу смотрит. Там есть окно? Почему ты не можешь найти? – бабуля все-таки начала нервничать. – Ты там одна?

– Нет, мне помогают,  я тебе перезвоню, – Вика дала отбой и отдала телефон водителю. – Бабуля сказала, что слева от здания.

– Я слышал, – ответил он. – Там нет, я все посмотрел.

– Не знаю, что делать. Надо возвращаться, наверное, – сказала Вика. – Бабуля не хотела, чтобы я сюда приезжала. И сама не ездила. Как похоронила дедушку, так больше не приезжала. Не могла или не хотела. А я вот тоже опоздала. Наверное, могилы уже давно нет.

Слова, что бабуля не хотела приезжать на кладбище, Вика произнесла невольно, сами с языка слетели. Но вдруг она ясно осознала, что бабуля и вправду все эти годы, прошедшие после смерти деда, не хотела, именно не хотела сюда возвращаться. Да, говорила, что не может, не выдержит, умрет по дороге, но на самом деле не хотела. Вдруг это стало так очевидно, что Вика удивилась, как не додумалась до этого раньше. Бабуля так неразрывно была связана с дедом, со своим единственным мужем, и при этом так мало о нем рассказывала, что Вике и в голову не приходило, что она хранила какие-то тайны и у нее могли быть веские причины, чтобы не вспоминать о покойном супруге.

У мужчины зазвонил телефон. Он слушал и отвечал коротко «да», «нет», «хорошо».

Поговорив, аккуратно убрал телефон в карман.

– Это звонила бабуля? – спросила Вика, заранее зная ответ.

– Да, – кивнул водитель.

– И что она сказала?

– Чтобы я о вас позаботился. И отвез домой. У нее красивый голос.

– Да, это все говорят, – улыбнулась Вика.

У бабули даже в старости сохранился грудной, чуть хрипловатый низкий голос. Совсем молодой. Вика еще в детстве любила слушать, как она читает ей сказки. И слушала не ради того, чтобы узнать про дракона или принцессу, а ради бабулиного голоса. Она могла слушать что угодно, лишь бы читала бабуля. Впрочем, судя по фотографиям, бабушка в молодости была писаной красавицей. Вика даже ей завидовала и удивлялась — почему ей не передались бабулины брови, высокие скулы, густые волосы, длинные ноги. Вика была в отца — низкорослая, коренастая, ширококостная. Впрочем, по-своему милая и даже очаровательная, но  все же ей было далеко до бабулиной красоты. Да и Викина мама была не так уж хороша собой. Как будто все отпущенные природой прелести достались именно бабуле, враз растратив выданную на несколько поколений красоту.

 

Водитель смотрел куда-то вдаль. Вика проследила за его взглядом, пытаясь разглядеть на горизонте то удивительное, что так привлекало его внимание.

– Поедем назад? – спросила она, не разглядев ничего особенного.

– Не надо спешить. Нужно подождать, – ответил водитель.

Вика непроизвольно состроила гримасу – чего ждать, кого, зачем?

И вдруг она услышала голоса. Совсем рядом. Жена водителя с кем-то разговаривала, с женщиной. Судя по всему, они стояли совсем рядом, за кустарником. Но добраться до них

было невозможно – Вика побежала назад по тропинке, надеясь, что голоса не смолкнут. Она свернула левее и вдруг оказалась на участке, который до этого не видела, – чистенький, новый участок, состоящий из десятка ухоженных могил. Здесь были протоптаны аккуратные тропинки, не было сорняков, а ограды сияли свежей краской. Около одной из них могил стояли девочка и мальчик. Девочке было лет десять, а мальчику на вид – лет шесть. Девочка вытирала тряпочкой скромную плиту, а мальчик носил воду из колонки. Дети посмотрели на Вику с интересом, но от работы не отвлеклись. Вика стояла и смотрела, как девочка аккуратно и ловко выжимает тряпку и удивлялась ее спокойствию, размеренности движений.

К девочке подошла пожилая женщина и указала, где еще нужно протереть. Жена водителя помахала Вике рукой.

Бабуля была против присутствия детей на кладбище. Она была убеждена, что детям там не место. И никому не место, говоря откровенно. Бабуля терпеть не могла похороны, на которые ее звали с завидной регулярностью. Она всегда по этому поводу шутила, считая, что в свои годы имеет полное право шутить на тему смерти.

– Опять получила приглашение, – сообщала она Вике, – вынуждена отказать. На свадьбу бы пошла, но никто не зовет. Никто не женится, все только умирают.

– А кто умер?

– Лена. Соседка с третьего этажа.

– Так вы же с ней дружили столько лет. Не пойдешь?

– Не пойду. Она знала, что я не пойду. Я ее поставила в известность еще при жизни. Так что она на меня «не рассчитывает», – улыбнулась бабуля, – не нужно все это ни ей, ни мне. Я ее и так помнить буду.

Когда умер дедушка, бабуля уехала его хоронить одна. Даже дочь, Викину мать, не взяла. Впрочем, та и не особо рвалась. У матери Вики отношения с родителями были напряженными – они общались на расстоянии, жить вместе никогда не могли. Зато Вика обожала бабулю, которая была ей и лучшей подругой, и главным советчиком. Бабуля была для Вики ближе матери.  Даже сейчас, когда Вика выросла, с бабулей она разговаривала и виделась чаще, чем с мамой.

О том, что дедушка умер, Вика узнала спустя года два после его смерти и долго не могла понять,  почему бабуля скрыла это от нее.

– А зачем тебе было знать? Что бы это изменило? – удивилась бабуля, когда Вика заявила, что должна знать правду.

– Но ведь он был моим дедушкой! – Вика чувствовала себя обманутой.

– И что? Он умер. Ты его хоть помнишь?

– Помню! Очень хорошо помню!

И вот здесь Вика бабулю обманула. Да и себя, наверное, тоже. Ей только казалось, что она хорошо помнила дедушку. На самом деле она помнила его по рассказам бабули. С ее слов, дедушка брал маленькую Вику на рыбалку, водил в лес собирать грибы, подарил трехколесный велосипед и большую куклу. В Викиной памяти остались велосипед и кукла, грибы в лукошке, но дедушки в воспоминаниях не было — ни его лица, ни фигуры, ни слов. Впрочем, для Вики главным человеком оставалась бабуля. Даже мама была вынужденной заменой бабули, а не наоборот. Бабуля заменила Вике всех родственников вместе взятых, включая скоропостижно скончавшегося отца.

 

– Она знает, где могила, – сказала Вике жена водителя.

– Здравствуйте, – Вика поздоровалась с той самой пожилой женщиной, которая с внуками убирала могилу.  По виду она была ровесницей бабули.

– Здравствуйте, – ответила женщина вполне приветливо, – вы какую могилу ищите?

–  Королева Петра Борисовича.

– Да, есть здесь такой. А вы ему кто? – женщина поставила ведро с водой, потом снова подняла его и схватила тряпку.

– Внучка.

– Внучка? – женщина опять поставила ведро и прижала тряпку к груди.

– Да. Только я могилу дедушки не могу найти. Бабуле я только что звонила, она сказала, что от здания налево нужно идти. Но там нет. Мы здесь уже давно ходим. Уже уезжать собрались.

– Вот здесь есть проход, сюда, направо. Пойдемте со мной, покажу. Только у меня память плохая, старая я уже. Может, и не вспомню, где точно. Тут много могил. Я на кладбище часто прихожу, вот и знаю все. Почти все.

Женщина уверенно свернула на дорожку и повернула направо.

– Вот, кажется, здесь. Но точно не помню, – сказала она и показала на несколько надгробий.

Вика сразу же увидела могилу деда. Не так уж сильно она была заброшена и плита даже сквозь деревья и вьюн была видна прекрасно. Женщина не отходила, а стояла рядом, как будто охраняя могилу от чужих.

– А бабушка ваша тоже приехала? – спросила, наконец, женщина.

– Бабуля? Нет. Ей тяжело ездить, – ответила Вика, – я и за нее, и за себя приехала. А вы их знали? Моих дедушку и бабушку?

– У нас тут все друг друга знают, – смутилась женщина и суетливо начала собирать тряпки, тяпку, ведра. – Ну, мне пора. Выход найдете сами.

– Подождите! А к кому можно обратиться? Понимаете, я про деда почти совсем ничего не знаю. Может, кто-нибудь еще помнит, какой он был? Вы не знаете? Может, с кем он общался. Подскажите.

– А бабушка ваша ничего не рассказывала?

– Рассказывала. Но мне хочется узнать от людей, кто его помнит. Кто-нибудь еще жив?

– Жив, – ухмыльнулась женщина, –  Захаров, Дмитрий Иванович. Жив, здоров. Работал вместе с Петром Борисовичем. Они и в школе вместе учились. За одной партой сидели.

– А где его найти? Где он живет?

– Недалеко тут – как выйдете с кладбища, до первого поворота и направо. Второй дом. Только вряд ли он вас примет. Тоже уже старый стал. И память плохая. Лучше его не беспокоить. Вы уезжайте. У нас тут не очень любят про покойных вспоминать. Ведь или хорошо или ничего, правильно? И мне давно пора.

– А дед какой был? – спросила Вика уже вдогонку женщине. — Вы его знали, видели?

– Знала. Видела, – ответила женщина. Она явно подбирала слова и отводила взгляд. – Боевой был Петр Борисович. Работник хороший. Но больше ничего не помню. Уж извините. Пойдем мы. Уже жарко, сажать ничего нельзя сейчас, сгорит все, – женщина заспешила назад, к внукам.

– Спасибо огромное, – поблагодарила ее Вика, хотя и была расстроена. Женщина явно знала больше, чем говорила. И память у нее была отличная. Только не захотела рассказывать.

Женщина быстро собрала ведра и тряпки, окликнула внуков и вышла через другие ворота. Оказалось, что на кладбище можно зайти с другой стороны, с черного хода, если таковой вообще можно представить на кладбище, — неплотно задвинутые ворота, буквально в ширину человеческого тела. И сразу же — вытоптанная тропинка, ведущая к недавним захоронениям. А тем, центральным входом, через который вошла Вика, давно никто не пользовался. Бабуля Вике про этот, ближний вход ничего не рассказывала. Да и направление указала неверное. Вика стояла рядом с могилой деда и думала о том, почему бабуля отправила ее по ложному следу. Неужели надеялась, что Вика не найдет?

Вика дотронулась рукой до ограды –  краска давно облезла, – и ничего не почувствовала. Она не узнала деда по портрету, который был вырезан на гранитной плите. Ничего знакомого, ни одной черты лица, ничего родного. Посторонний человек. Вика не почувствовала ни трепета, ни подступивших к горлу слез, ничего. Ничего не екнуло в душе, не дрогнуло сердце. Ей было даже неловко от того, что она не испытала ничего из того, что положено испытывать на кладбище, стоя рядом с могилой родного человека.

Даже на могиле отца Вика переживала больше эмоций. Чтобы чем-то занять мысли, она рассказывала ему о последних событиях. Отца Вика почти совсем не помнила — он умер, когда она была еще младенцем. Мама после этого замуж так и не вышла, посвятив себя дочери. И Вика вела с отцом, которого никогда не знала, внутренний диалог — так быстрее текло время. Иногда Вика рассказывала черной мраморной плите о себе, о работе, иногда о маме. Но в основном о бабуле. Она представляла себе выражение лица отца и то, что он мог бы сказать ей в ответ. Но здесь, на могиле дедушки, Вика не знала, что нужно делать. Не было потребности ни в разговоре, ни в каких-то внутренних обещаниях. Были только вопросы, которые вдруг возникли и на которые не было ответа.

На участке росли два огромных дерева и роскошный куст роз.  Несколько тюльпанов уже отцвели, но держались из последних сил. Зато анютины глазки  распустились во всей красе. Странно, но могила не казалась заброшенной, хотя Вика ожидала увидеть заросли – дедушка умер больше двадцати лет назад. Она попыталась представить себе, каким дед, этот строгий мужчина, смотревший на нее с плиты, был при жизни. Но не получалось. Неужели она зря сюда приехала? Бабуля была права — зачем ей это понадобилось? Что она может изменить или сделать? Вот даже сейчас. Что? Выкорчевать деревья? Чем? Тут пила нужна – деревья сильные, в самом соку. Рвать траву? Но у нее не было ни перчаток, ни тяпки. Мыть? Но не было даже ведра. Вика рассердилась на себя — почему она не догадалась привезти хотя бы букет цветов, чтобы положить на могилу? Хоть как-то обозначить свое присутствие. Но ей это и в голову не пришло. Как будто и вправду она на экскурсию приехала, а не на кладбище. Но цветов здесь, слава богу, предостаточно.  И вьюн, опоясавший надгробную плиту, жалко вырывать. Весь в голубых колокольчиках.  А вот дерево лучше было бы выкорчевать. Просто удивительно, что  сама плита — чистая. Наверное, здесь не бывает грязи. Другой климат.

– А можно я еще раз позвоню? – попросила она водителя. Ее телефон по-прежнему не подавал признаков жизни.

Он кивнул, даже не удивившись.

Вика набрала номер. Бабуля как будто ждала ее звонка, ответила сразу же.

– Нашла, – сказала Вика.

– Ты там траву подергай что ли, – сказала бабуля раздраженно.

– Тут деревья, вьюн и даже анютины глазки, представляешь? . У меня ничего нет с собой – ни лопаты, ни пилы, ни даже тряпки. Я не подумала, что надо взять. А руками не вырву.

– Анютины глазки? Откуда они там ? – спросила бабуля.

– Не знаю. Может, с прошлых лет остались?

– Викуля, анютины глазки  — однолетние растения! Их посадили в этом году, – бабуля была явно взволнована.

– Бабуль, тут женщина одна на кладбище была, она помогла могилу найти, говорит, что здесь друг деда живет, они вроде работали вместе.

– Как его зовут?

Бабуля говорила таким голосом, что Вика испугалась и уже пожалела о том, что позвонила. Бабуля явно была не в себе и волновалась, что с ней случалось крайне редко.

– Его зовут Дмитрий Иванович Захаров. Мне зайти к нему?

– Зачем?

– Не знаю. Просто хотела узнать, каким был дедушка. Этот Захаров живет тут рядом.

– Я знаю, где он живет, – бабуля закашлялась.

– Что с тобой? Ты не болеешь? – Вика слушала, как бабуля пытается откашляться.

– Тебя привез мужчина, с которым я разговаривала? – спросила бабуля.

– Да, а что?

– Уезжай. Сейчас же. Скажи ему, что я попросила. Он мне обещал.

– Но почему?

– Ты меня слышишь? Садись в машину и уезжай. Никуда не нужно ходить. Поняла?

– Хорошо. Только не волнуйся, пожалуйста. А что с могилой делать?

– Стояла двадцать лет и еще простоит. А Лариске скажи, чтобы тюльпаны свои в землю больше не тыкала.

– Лариске? Какой Лариске? – спросила Вика, но бабуля уже положила трубку.

Вика  отдала телефон водителю. Они вышли с кладбища через ту же калитку, что и женщина с внуками, и встали у заброшенного здания.

– Бабуля сказала, что могила из окна здания видна. А тут даже окна нет, – сказала Вика, не зная, что делать дальше. Возвращаться? Искать друга детства деда?

– Тут было окно, – сказала жена водителя, – вон там. Только его заложили кирпичом.

Вика посмотрела туда, куда показывала женщина, но ничего не увидела. Обычная кирпичная стена. Видимо, это была такая особенность местных жителей – видеть то, чего не видят другие, будь то точка на горизонте или окно в стене, которого никогда не было и не могло быть.

–  Захаров Дмитрий Иванович нас уже ждет, – сказала жена водителя. – Поедем к нему?

– Как ждет? Откуда он знает? – удивилась Вика.

Жена водителя улыбнулась и пожала плечами.

– Он уже через пять минут после того, как мы сюда приехали, об этом знал.

– Бабуля сказала, чтобы я возвращалась и никуда не заходила. Мне кажется, она что-то скрывает, все эти годы скрывала и сейчас не хочет, чтобы я узнала. Не знаю, что делать.

–  А что ты сама хочешь?

– Не знаю. Ничего уже не хочу. Бабуля мне мало рассказывала. Говорила, что они тут с дедушкой жили. Моя мама еще маленькая была. Но в этом поселке дедушка родился, это я точно знаю. А жили они на улице рядом с переездом. И вроде дедушка даже начальником на заводе был. Потом они уехали. И все.

– Поехали, найдем, – предложила жена водителя, – это просто. Переезд тут один.

Они сели в машину и доехали до переезда. Водитель остановился. Вика смотрела на  заасфальтированную дорогу, от которой шел пар, на большие дома за высокими заборами, на пустую улицу, по которой не бегали дети и стояла такая звенящая тишина, как будто даже за заборами жизни не было. Вике не захотелось выходить из машины. Нет, все было не так,  как она себе представляла. Почему-то она думала, что поселок будет маленьким, с игрушечными домиками, яркими заборами, резными ставнями и доброжелательными, приветливыми жителями. Ей казалось, что здесь должно быть шумно и весело. Она придумала себе сказочную деревушку, а попала в обычный поселок, каких много.

– Я не знаю, что делать, – сказала Вика.

Водитель поехал прямо, но очень медленно. Свернул направо, сделал крюк и вернулся почти к кладбищу.

– Он дает тебе время подумать, – сказала его жена Вике. — Ты хотела поговорить с этим Захаровым?

– Не знаю, как-то неудобно беспокоить, наверное, нет. Да, точно нет. И бабуля была против. Давайте вернемся, – ответила Вика.

Водитель резко развернулся, и уже через пять минут они были на шоссе – ехали в сторону города. Вика думала, что сначала они завезут жену, но водитель привез ее сразу к гостинице. Вика расплатилась, прибавив к сумме плату за телефонные переговоры и «ожидание», но водитель вернул ей деньги.

– Спасибо, до свидания, – сказала Вика. Она еле дошла до номера. Накатила такая усталость, что она с трудом передвигала ноги. Тело саднило от царапин. Не раздеваясь, она рухнула на кровать и уснула. Проснулась от звука громкоговорителя – на набережной реки гуляли люди, играла музыка, дети катались на каруселях. Вика сходила в душ и решила выйти проветриться. К тому же очень хотелось есть.

Она спустилась на первый этаж и за столиком в баре увидела водителя. Тот пил кофе. Вика хотела сделать вид, что не заметила его, потому что сил на разговоры уже не осталось, но потом решила, что это будет неправильно, невежливо и подошла поздороваться. В ту же минуту к столику подошла официантка и поставила еще одну чашку кофе.

– Это мне? – удивилась Вика.

– Да, – ответила официантка, в свою очередь, удивившись вопросу. – А кому же еще?

Вика села за стол и с наслаждением отпила кофе.

– Моя жена ждет вас на ужин, – сказал водитель, – она расскажет про вашего деда. Сейчас поедем.

–  А вы давно здесь? Специально меня ждали? – Вика прямо не знала, что и думать.

Водитель не ответил. Он подождал, пока она допьет кофе, и пошел к машине. Ей ничего не оставалось, как последовать за ним. Вика узнала поворот и улицу, на которой играл в мяч все тот же мальчик. И мяч опять покатился под колеса, а водитель притормозил и дождался, пока мальчик перебежит улицу.

Водитель открыл ворота и жестом пригласил Вику зайти. За столом, который стоял на улице, сидели женщины, на участке играли дети. Вику встретили как давнюю знакомую, усадили за стол и поставили тарелку.

– Я подумала, что ты проснешься и будешь голодная, – сказала жена водителя.

– Спасибо. Простите, но я даже не знаю, как вас зовут, – тихо сказала Вика.

– Наташа, – улыбнулась женщина, – а я, кстати, разговаривала с этим Захаровым. Он мне сам позвонил.

– Как? Откуда он узнал ваш номер? – удивилась Вика.

– Я той женщине, с кладбища, его оставила. На всякий случай. Да это не проблема – номер узнать. Тут все, считай, знакомые, – Наташа опять улыбнулась.

– И что он сказал? – спросила Вика.

– Спрашивал, кто и зачем приезжал.

– И что вы сказали?

– Что внучка разыскивала могилу деда.

– А он, правда, его знал? Дружил?

– Пойдем за ворота. Это личное, – предложила Наташа, удостоверившись, что у мужа есть еда на тарелке.

– Это странно, но он сказал, что с твоим дедом никогда не дружил, – продолжала Наташа, когда они стояли на улице и смотрели, как все тот же мальчик играет в мяч. – По его словам, они были однокашниками, даже работали вместе одно время, но никогда не были близкими друзьями. А еще он сказал, что Петр Борисович не был начальником, что после школы он уехал поступать в институт, потом вернулся на короткое время, был уволен и уехал после этого сразу же. Больше в поселок никогда не возвращался.

– Но это же неправда! Бабуля совсем по-другому рассказывала! – воскликнула Вика.

– Не знаю. Но Захаров намекнул, что Петра Борисовича чуть ли не с позором выгнали из поселка. Мол, деваться ему некуда было — только уезжать.

– А почему с позором? Что случилось?

– Что-то, связанное с женой, то есть с твоей бабушкой.

– Что именно сказал Захаров?

– Ну, ничего особенного. Понимаешь, ему сейчас уже лет восемьдесят, если не больше. Так что и память может подводить.

–  Наташа, пожалуйста, говорите. Только про память мне не рассказывайте, – попросила Вика.

– Понимаешь, Захаров тот еще уж — как на раскаленной сковородке вертелся. Намекнул, что у твоей бабушки было, как бы это сказать, недостойное поведение. Что, мол, красавица была писаная, и голос волшебный, но… вроде как падшая женщина. И муж из-за нее пострадал.

– Кто? Бабуля? Какая ерунда! – засмеялась Вика.

– Я не хочу тебя обидеть и наговаривать лишнего. Но я так поняла со слов этого Захарова, что там была связь, на стороне. Измена. – Наташе явно было не по себе, и она старалась подбирать слова. А у дедушки твоего были из-за этого неприятности на работе.

– Да, интересно, мне бабуля никогда об этом не рассказывала, – сказала Вика.

– Столько лет прошло. Уже травой все поросло. Но если хочешь, мы съездим, ты встретишься с этим Захаровым.

– Если честно, не хочу. Встречаться с человеком, пусть пожилым, который такое говорит про моих близких, который назвал бабулю падшей женщиной, нет никакого желания. Врет он все. Или ему точно память отшибло, – Вика была раздражена и обижена. Почему какой-то старик смеет обижать ее бабулю и распускать о ней такие слухи? Какое он имеет на это право? Да еще сам звонить и пересказывать сплетни?

– Я тебя понимаю, – сказала Наташа, – я тоже ему не поверила. Но он настаивал, чтобы я тебе это рассказала.

– Странно все это. Наверное, бабуля была права, когда велела мне уезжать и ни с кем не встречаться. Потянешь за нить, такой змеиный клубок раскрутишь, что потом будешь жалеть.

– А что ты знаешь о своем деде? Что бабушка тебе рассказывала?

– Да почти ничего. Она не любит вспоминать прошлое. Знаете, что странно – кладбище мусульманское, и деревня мусульманская. Почему мой дедушка там похоронен? Он ведь русский, бабушка тоже. И почему могила убрана? И анютины глазки  растут. Бабуля говорит, что они однолетние и их специально посадили.  Значит, кто-то за могилой ухаживает?

– Не знаю. Все может быть, – пожала плечами Наташа, – а что поселок мусульманский, так в этом ничего удивительного. Так сложилось. Здесь есть немецкая улица, там всегда немцы селились, есть улица староверов. А поселок этот считался мусульманским, потому что там мечеть была. Она была разрушена, а потом ее восстановили. Потом опять чуть ли не до основания снесли, и опять восстановили. Но просто так твоего деда на этом кладбище бы не похоронили. Там специальное разрешение требуется, или деньги нужно большие заплатить.

– Бабуля мне ничего не рассказывала. Но вы ведь уже поняли – она тоже все на память жалуется, когда ей это нужно. Она вообще не хотела, чтобы я сюда приезжала. Была против. Она столько лет забывала прошлое. Я не хочу ничего выяснять, если честно. Я ведь должна уважать ее желание. Правда?

– Не знаю. Меня бы это не остановило, если бы я хотела узнать правду, – сказала Наташа.

– А меня останавливает. Я не хочу, чтобы бабуля переживала. Мне, если честно, все равно, что там случилось.

– Тогда зачем ты приехала? – удивилась Наташа.

– Не знаю. Хотела что-то почувствовать. Прикоснуться к корням, как принято говорить. А не получилось. Сегодня на кладбище ощущала себя, как посторонняя. В чужом месте. И деда не узнала совершенно. Мне даже плакать не хотелось. Понимаете? Вообще никаких эмоций. Вот только сейчас закипела – из-за этого Захарова. Зачем он врет? И зачем он вообще вам звонил, если с моим дедом был шапочно знаком? Тогда какое ему дело до меня, до могилы дедушки?

Вика заплакала. Ей стало больно за бабулю и за то, что она не может ответить Захарову, кем бы он ни был.

– Ты хочешь еще раз съездить на могилу? – спросила Наташа. – Убрать там? Я тебе помогу.

– Бабуля сказала, что могила простояла двадцать лет и еще двадцать простоит. Просила не возвращаться. Она таким голосом говорила, что мне плохо стало. Нет, я не хочу. Не буду, – сказала Вика. – Но все-таки странно, почему этот Захаров врет? Есть ведь причина?

– У каждого есть причина не говорить правду, – ответила Наташа. — Пойдем ужинать, а то ты с утра, небось, ничего не ела. Как, кстати, тебе наш город? Ты ведь раньше здесь не была?

Вика не знала, что ответить. Город, казалось, остался жить в прошлом и жил прошлым. На главной площади маршировали в колоннах старшеклассники – замерзшие дети в одинаковых коротких шортах и футболках. Из громкоговорителя доносился женский голос, который объявлял, как дети должны двигаться колоннами. Вика такие голоса не любила – высокие и пронзительные, пронизанные ультразвуковыми волнами. Дети покорно маршировали, кричали приветствия и пели песни – вовсю шла подготовка к спартакиаде, сто какой-то по счету, судя по надписям на больших плакатах.

В гостинице она заполнила «карточку гостя», указав паспортные данные, семейное положение и оставив залог – вдруг разобьет стакан или сломает тумбочку. Женщина за стойкой регистрации предупредила, что гости допускаются в гостиницу только до девяти вечера и строго по предъявлению паспорта. Неулыбчивая горничная, сидящая в коридоре за огромным столом, на котором стоял стационарный телефон с проводом и круглым диском, напомнила, что Вика должна будет сдать ей белье и номер перед отъездом. На завтраке в местном ресторане – бывшей столовой, ее записали в специальную тетрадь, еще раз проверив карточку гостя, и указали столик. Вика хотела пересесть к окну, благо места было предостаточно, столы стояли пустыми, но официантка сказала «не положено» и даже испугалась такому странному желанию гостя — сидеть ведь нужно там, где указано и где накрыто. А около окна не накрыто. Неужели не понятно?

– Но ведь можно и туда скатерть постелить и салфетки поставить? – высказала предложение Вика.

– Мне скатерть лишнюю никто не выдаст! – ахнула официантка.

И Вика подчинилась, не стала спорить, мгновенно приняв правила и порядки, – предъявляла, кивала, не задавала вопросов, не возмущалась. Если бы ее поставили в колонну к школьникам и велели нести плакат – она бы покорно встала и понесла. И только бар на первом этаже, где она пила кофе, ощущался как сладкий глоток свободы.

Вечером Вика вышла на улицу перед гостиницей покурить — в помещении это делать было запрещено. Специально отошла подальше, за деревья, прячась неизвестно от кого. Она почему-то была уверена, что надо непременно отойти и спрятаться, хотя не могла объяснить, от кого ей прятаться. И если ее поймают с сигаретой, то что будет?

Там же, на улице, за березкой, стояла женщина, которая курила чуть ли не в кулак, постоянно оглядываясь. Когда она увидела Вику, то замерла и спрятала сигарету за спину. Вика узнала женщину, которая ее регистрировала при заселении.

– Здрасьте, – сказала Вика и улыбнулась.

– Нам нельзя, – стала оправдываться женщина, – там уборщицы не было? В личное дело внесут, а у меня уже два выговора.

Ей было за сорок. И она курила, скрываясь даже от уборщицы. Боялась, что та на нее донесет.

Женщина двумя жадными затяжками докурила сигарету почти до фильтра, зажевала жвачкой и побрызгалась духами.

– Я никому не скажу, – пошутила Вика, но женщина кивнула с благодарностью, как соучастнице, и побежала к гостинице.

– Простите, – окликнула ее Вика.

Женщина дернулась, как будто ей выстрелили в спину. Она повернулась очень медленно и посмотрела на Вику с ужасом, не зная чего ожидать и одновременно умоляя взглядом о пощаде. Такого взгляда Вика не видела никогда, и ей стало стыдно, страшно, противно и жалко себя, эту женщину, город, и всех его жителей, включая детей, которых учили строиться в колонны и шагать в ногу под звуки праздничного марша.

– А здесь есть кафе рядом? – спросила Вика у женщины. В гостинице ресторан закрывался в восемь.

– За углом.

Вика докурила и пошла туда, куда указала женщина. Кафе было открыто, но народу в нем почти не было. У Вики еще с утра разболелось горло, и ей хотелось выпить чего-нибудь горячего.

– А можно мне молоко с медом? – попросила она подошедшую официантку.

– Что? – испуганно переспросила та.

– Молоко. Только горячее. И мед, – повторила заказ Вика.

– Сейчас спрошу, – официантка ушла на кухню и долго не появлялась.

– Нельзя, – ответила она, когда, наконец, вернулась.

– Почему?

– Его нет в меню отдельно. Мы не знаем, как считать. Можно только с кофе. Будете  с кофе?

– Нет, я не хочу кофе. Вы можете посчитать мне как с кофе, а принести только молоко? И мед? У вас есть мед?

– Есть. Но с блинчиками. Вот, в меню.

– Я не хочу блинов.

– Тогда нельзя. Не положено.

– Почему? – Вика начала злиться. – Если у вас есть молоко и мед, то почему нельзя мне их принести?

– В меню не указано. Молоко можно с кофе, а мед – с блинчиками.

– Хорошо, несите, – согласилась Вика, – только молоко все равно отдельно. И чашку обычную чайную принесите, пожалуйста.

– Вы чай будете заказывать?

– Нет. Только чашку. Пустую.

Официанта опять застыла в нерешительности.

– Нельзя? – переспросила Вика.

– Я не знаю, – девушка чуть не плакала. Наверное, никто еще в этом кафе не делал такой сложный заказ.

В конце концов, они договорились на чай и блинчики с медом. Официантка была почти счастлива. Вика готова была согласиться уже на что угодно. Как ни странно, блины оказались вкусными, и Вика с удовольствием их съела. Чай тоже был вполне приличным.

Вика оставила десять процентов чаевых.

– Вы дали лишнее, – сказала официантка, перепугавшись чуть ли не насмерть.

– Это чаевые.

– Я должна вам пятьдесят рублей, двадцать копеек.

– Не нужно. Спасибо.

– Возьмите. Вот, пересчитайте.

Вика покорно пересчитала сдачу и взяла деньги. Когда она выходила из кафе, на лице официантки была написана просьба – никогда больше сюда не приходить. Девушка была измучена, испугана и еле держалась на ногах.

Вика вернулась в гостиницу, где горничная проверила у нее «карточку гостя», хотя на этаже она  жила одна и горничная прекрасно знала, в каком номере.

– Вы будете еще сегодня выходить? – строго спросила она.

– Нет, – ответила Вика.

– Тогда я закрываю этаж.

Что значит «закрываю этаж», Вика не знала, но решила не спрашивать.