Алексей Шишов «Екатерина Дашкова»

После дворцового переворота 1762 года Воронцовы, даже родные братья, стали осуждать Екатерину Романовну за содействие устранению императора Петра III. Ей пришлось пережить не один «тяжелый» разговор с родней и ее упреками за «поломанную судьбу» старшей сестры Елизаветы. Дашкова, надо отдать ей должное, сделала многое для того, чтобы избавить ее от царской опалы и устроить жизнь в дальнейшем.

Как тут не вспомнить князей Долгоруковых, строивших подобные планы на юного императора Петра II. Правда, канцлера графа Воронцова, радевшего за племянницу, судьба «предшественников» не пугала. Но то, что он знал, чем тогда закончилось то династическое для Романовых дело, видится несомненным.

Так что Екатерине было за что побороться с нелюбимым мужем, презиравшим и третировавшим ее. Она терпеливо плела нити дворцового заговора вовсе не ради своего тоже нелюбимого сына Павла (как считали тогда многие), а исключительно ради самой себя. Венценосная супруга нелюбимого мужа на редкость прозорливо видела собственную путеводную звезду.

Она словно чувствовала свое призвание править не просто Россией, а великой державой. Екатерина II еще загодя до того часа, как станет самодержицей всероссийской, связала с Россией свою судьбу. В противостоянии с Петром III, который окончательно утратил ее супружескую верность, она, говоря «высоким слогом», боролась за судьбу России. Для нее, вне всякого сомнения, продолжение царствования Петра Фёдоровича грозило только бедами, внутренними смутами.

В своих «Записках» она так объясняла давнее намерение низложить мужа (скорее всего, глубоко презираемого, чем ненавидимого) и взять на себя бразды государственного правления:

«…Я должна была погибнуть с ним, или от него, либо спасти самое себя, моих детей и может быть все государство от тех гибельных опасностей, в которые, несомненно, ввергли бы их и меня нравственные и физические качества этого государя».

Екатерина реально осознавала, насколько сгустились над ее головой при дворе грозовые тучи. Поэтому совсем не случайно в письме барону Остену в июне 1762 года она обронила многозначительную фразу о том, что Воронцовы задумали заточить ее в монастырь и посадить на престол рядом с Петром III свою родственницу. Думается, что так оно в действительности и было.

Об этом уже воцарившаяся Екатерина II писала в личном письме своему бывшему любовнику Станиславу Понятовскому, которого сделает королем Польши. Причины свержения мужа с престола она объясняла так: «…Пётр третий совершенно потерял рассудок, которого у него и без того было немного; он шел напролом, хотел распустить гвардию, вывести ее за город и заменить голштинцами, хотел ввести иное вероисповедание, жениться на Елизавете Воронцовой и засадить меня в тюрьму».

Порой задаются вопросом, когда Екатерина Алексеевна окончательно осознала, что ее дела совсем плохи и надо на что-то решаться в супружеской жизни? Если решаться, то только на «хирургическую операцию»? То есть подумать о собственной самозащите, освобождении от Петра III, когда ждать официального разрыва ей уже не приходилось: он мог быть объявлен ей со дня на день.

Такой последний для нее «звонок» прозвучал в день 9 июля 1762 года на торжественном дворцовом обеде на 400 персон. В присутствии столичных вельмож, генералитета и дипломатов чрезмерно подвыпивший император через весь стол грубо крикнул на свою супругу по-немецки (по-русски он говорил плохо):

— FoIIe!

Это была «стратегическая» ошибка императора Петра III: прожив много лет в супружестве с Екатериной Алексеевной, он так и не понял, что женщин, подобных ей, так оскорблять, да еще прилюдно, нельзя. Опасно. И действительно, с того дня жена венценосца стала внимательно слушать тех близких ей людей, которые советовали «действовать решительно».

Семейная драма приближалась к трагической развязке, цена которой была только одна — императорская корона России.

В тот же вечер император приказал своему флигель-адъютанту князю И. С. Барятинскому арестовать жену.

Окружающим с трудом удалось уговорить «расходившегося» Петра III не делать этого. Барятинский, сам участник заговора против монарха, уклонился от исполнения такого поручения, сумев заручиться поддержкой… генерал-фельдмаршала Георга Голштинского.

Историки считают, что такое публичное, незаслуженное совершенно оскорбление и переполнило «семейную чашу».

Теперь многим стало ясно, что судьба Екатерины II висит на волоске. Не случайно с того дня в столицы европейских держав пошли шифровки о скором печальном решении судьбы жены императора и замене ее на графиню Елизавету Воронцову. То есть ожидалась важная перестановка первейших фигур при российском дворе.

В том, что фаворитка должна была «задвинуть» законную супругу монарха в монастырь, или, в лучшем случае, обратно домой, дипломаты ничего особенного не видели.

История Московского государства подобными примерами полна. Достаточно, вспомнить судьбу царицы Евдокии — первой жены Петра I Великого.

Возвращение бывшей немецкой принцессы в Штеттин посчитали даже самым удачным исходом дела. В истории просвещенной Европы семейные драмы правящих монархов часто заканчивались более трагическим образом. И при жизни их за то в глаза не осуждали. Такое дело смотрелось вполне обыденным, как такое было, скажем, в биографиях английских королей

Здесь уместно заметить, что Екатерина Алексеевна историю Петра Великого, как и обладателей короны Британии, знала. То есть судьба Евдокии Лопухиной, безвинно виноватой перед мужем, ей было хорошо известна. Поэтому она не строила больших иллюзий, понимая, что фортуна может в «час пик» бесповоротно отвернуться от нее. Думается, что мираж монастырской темницы с узеньким оконцем над ее головой не раз витал в ее думах о превратностях судеб нелюбимых жен венценосцев.

Но здесь вполне естественно возникает вопрос, была ли императрица Екатерина Алексеевна действительно беззащитной? Да еще в условиях всеобщей нелюбви и даже ненависти к Петру III? Тот же французский посол барон Бретейль, как человек проницательный и всезнающий, сообщал шифрованным письмом в Париж о том, что друзья опальной императрицы полны решимости не оставить ее в беде.

Такими друзьями у Екатерины Алексеевны были, прежде всего, братья Орловы — тогдашний ее 27-летний любовник Григорий, Алексей, Фёдор, Иван и Владимир. В истории их часто называют «екатерининскими Орлами», презревшими все смертельные опасности, составившими государственный переворот в ее пользу и осуществившими в 1762 году вооруженный захват власти в Российской империи. Это были люди действительно большого риска, готовые «положить головы за Екатерину и Россию». То есть, братья Орловы определенно знали, на что шли.

«Орлы» начали агитацию в пользу Екатерины Алексеевны загодя, на свой страх и риск. Это были не только тайные разговоры в узком офицерском кругу за столом. Братья Орловы и их единомышленники не уставали, сколь позволяли их скромные средства, раздавать солдатам-гвардейцам в ротах деньги на чарку вина «за нашу матушку Екатерину Алексеевну». Такая агитация свои плоды дала и среди измайловцев, и среди преображенцев, и среди семеновцев, и среди конногвардейцев.

На стороне Екатерины Алексеевны оказались влиятельные вельможи — граф Никита Панин, воспитатель Павла Петровича, и граф Кирилл Разумовский, шеф лейб-гвардии Измайловского полка. И тот, и другой готовы были поддержать ее. Известно, что она держала тайные советы с ними. Их осторожность «ломалась» и энергичными усилиями в беседах один на один с княгиней Екатериной Романовной Дашковой. Это общепризнанный исторический факт.

Однако как в любом дворцовом, государственном перевороте нужен был изначальный толчок или повод к «хирургическим» действиям. То есть должно было случиться что-то такое, после чего заговорщикам возврата назад уже не было. Так оно и произошло и в данном случае с великой Екатериной.

Обстановка на протяжении всего полугодового царствования Петра III складывалась исключительно в пользу Екатерины Алексеевны и решительно против ее супруга. «Неумность» его поведения в той ситуации видится просто поразительной. Княгиня Екатерина Дашкова, активная участница дворцового переворота, в своих мемуарах писала о тех днях:

«Своим поведением он сам как бы облегчал нашу задачу — свергнуть его с престола. Пример Петра III должен послужить уроком великим мира сего, показав, что не только тирания является причиной ниспровержения властелина, но этому может способствовать и презрение к суверену (носителю верховной власти. — А.Ш.) и его правительству, что неизбежно вызывает беспорядки в управлении и недоверие к судебным властям, вызывая всеобщее желание перемен».

Следует заметить, что император Пётр III в заговор против своего Императорского Величества, несмотря на все предупреждения (а таковые были), не верил. И потому за себя, то есть за собственную жизнь, как то ни странно, не опасался.

Предупреждал же императора сам его кумир — прусский король Фридрих II Великий. Тот по дипломатическим донесениям из Санкт-Петербурга знал о честолюбивых намерениях Екатерины Алексевны и о настроениях гвардии.

Монарх Пруссии уверовал в существование заговора против своего венценосного почитателя. А тот на предупреждения об опасности писал в Берлин следующее: «…Что касается Ваших забот о моей личной безопасности, то прошу Вас об этом не беспокоиться, солдаты зовут меня отцом, по их словам, они предпочитают повиноваться мужчине, а не женщине. Я гуляю один, пешком по улицам Петербурга, ежели бы кто злоумышлял против меня, то давно исполнил бы свое намерение, но я делаю всем добро и уповаю во всем только на Бога, под его защитою мне нечего бояться».

Судьба распорядилась так, что Екатерина Алексеевна увидела своего мужа последний раз 19 июня. Она приехала из Петергофского дворца, где она проживала, в Ораниенбаум, который являлся штаб-квартирой для Петра III и его голштинского войска. В тот день в маленьком театре ораниенбаумского дворца игралась комедия, а император играл на скрипке в оркестре. Играл он недурно. О чем размышляла тогда Екатерина II неизвестно, поскольку о том молчат ее «Записки». После спектакля и бурных оваций немногочисленной публики и актеров венценосному скрипачу Екатерина Алексеевна уехала в свой Петергофский дворец. Ее никто не удерживал, поскольку были довольны тем, что она отъезжает к себе. Лишь монарх развязно пообещал приехать со свитой в Петергоф на свое тезоименитство, или на день раньше. День 29 июня был праздником Святых Петра и Павла.

Но всероссийский император Пётр III Фёдорович Романов свое тезоименитство в Петергофе так и не отпраздновал. Все обстоятельства были против него, а судьба (в данном случае злодейка) вынесла государю, боявшемуся «своей» Российской империи, суровый исторический приговор. Он будет растерзан заговорщиками из числа верноподданных. Отечественная история свидетельствует: Екатерина II не руководила заговором против своего мужа Петра III. Это факт.  Но в дворцовом перевороте 28 июня 1762 года у нее была своя, знаковая роль. Роль на удивление простая: ее «позвали на престол». И она пришла на этот долгожданный зов.

В тот день Екатерина Алексеевна, возможно, вспомнила одну из декабрьских ночей прошлого, 1761 года, когда императрице Елизавете Петровне оставалось жить совсем недолго. Тогда в апартаменты великой княгини самым таинственным образом проникла возбужденная княгиня Дашкова. Она поклялась ей в своей верности и горячо уговаривала «действовать во что бы то ни стало». Хозяйка спальни успокаивала подругу, думая про себя, что время на такой смертельно опасный для них обеих шаг еще не пришло. Как хорошо известно, круг заговорщиков (единомышленников), группировавшихся вокруг братьев Орловых, был узок в силу корпоративности гвардии, и ее офицерской молодежи. Муж Екатерины Романовны князь Михаил Дашков в их число прямо не входил, хотя их идее определенно сочувствовал. Его супруга могла общаться с заговорщиками в силу своего положения только через него. Такое общение видится в дружеских визитах друг к другу, встречах на балах, прогулках, наконец, застольях — то есть в тех местах, где «кучковалось» светское общество и в его числе молодые офицеры знатных фамилий.

Дашкова в своих «Записках» не сообщает о каких-либо встречах, тем более тайных совещаниях, которые были в ее доме. Присутствовать на вечеринках офицерской молодежи она, в силу своего придворного положения, конечно, не могла. Можно утверждать, что заговорщиков из числа офицеров гвардии она или совсем не знала, или знала только отдельных лиц. Поэтому о каком-то командирском положении среди военных людей, решительно настроенных против императора Петра III, говорить не приходится.

В ту эпоху, да и в другое время, женщине начальствовать в военной иерархии не приходилось. Исключением могли быть только венценосные особы или явные претендентки на престол и корону. Да и то в условиях, когда страну охватывала подлинная смута. Княгиня Дашкова к немногочисленному тогда семейству Романовых не относилась, и время смутным не было.

Великая княгиня Екатерина Алексеевна тоже не могла быть посвящена в самые радикальные замыслы Григория Орлова, его братьев и узкого круга их единомышленников.

Не посвящая ее в такие дела, заговорщики сохраняли тайну, самих себя и ту, ради которой они были готовы пожертвовать собственной жизнью. Плата за неудачу видится высокой, ражалованием в солдаты здесь вряд ли можно было отделаться. То, что заговорщики конспирацию соблюдали, известно. Они могли выражать свои крайние мысли за молодежным пиршеским столом только у себя на квартирах, как в укромных местах. Но в такие компании женщин, в том числе и жен, традиционно не приглашали. Те собирались в своем кругу за чашкой кофе. Княгиня Дашкова в силу эмоционального склада своего характера, юношеской пылкости, которая не покидала ее и в более зрелые годы, совсем не годилась в тайные заговорщики.

У Екатерины Романовны была в заговоре в пользу будущей императрицы иная весомая роль, вне всякого сомнения. Она являлась «возбудителем беспокойства» в умах людей своего круга, к которому, скажем, принадлежали Никита Панин, Разумовский, люди творческого склада ума. Но никто из них не годился в заговорщики, готовых с оружием в руках послужить задуманному делу.

Дашкова играла роль не просто связующего звена между этими двумя «крыльями» недовольных Петром III людей. Ее жизненная позиция, помноженная на прирожденную активность, пугала и настораживала тех и других. Людьми военными командовать она определенно не могла, сановники и без нее могли пользоваться плодами дворцового переворота. И те, и другие, естественно, не желали видеть между собой и воцарившейся матушкой государыней еще чье-то женское лицо. Это, пожалуй, и внесло волну трагизма в самолюбие княгини Дашковой.

Так что к значимости роли княгини Екатерины Романовны в деле возведения на престол Екатерины II они относились с известной иронией, или просто эту роль не обсуждали и о том в своих мемуарах не писали. Что же касается самомнения Екатерины «Малой», то о ее редком самолюбии, которое двигало ею во многих искренних поступках, спорить нам не приходится по той простой причине, что о том не спорили при ее жизни.

Самолюбие же Екатерины Романовны не служило «злу». Оно служило государыне даже тогда, когда пути их разошлись, служило российской державности, отечественной науке и письменности. Иначе говоря, самолюбие этой «исторической женщины» шло только на благо России екатерининской эпохи. В чем-то оно спорно, иначе бы интерес исследователей к образу княгини Дашковой давно увял и писания о ней ограничились бы небольшим числом сочинений и мемуаров в начале ХIХ века.