Кирилл Шелестов «Пасьянс на красной масти»

— Ты хочешь сказать, что никто не будет отвечать за эту гадость?! — кричал Храповицкий, яростно сверкая в мою сторону своими черными глазами. — Что можно вот так, запросто, вылить на меня ведро помоев и остаться безнаказанным?!

Орал он на меня уже минут семь. И судя по тому, что обвинения в мой адрес неприметно перетекли в живописание всех перенесенных им от меня страданий, конца пока еще не предвиделось. Когда он злился, его жесткое лицо с крупным ястребиным носом казалось хищным.

То, что Храповицкий являлся мучеником, делалось ясно после первого же взгляда на него: коричневый кожаный костюм от Гуччи, огненно-красная шелковая рубашка, золотые часы за сто двадцать тысяч долларов и кольцо с бриллиантом в шесть карат. Кстати, если вы не знали, то все настоящие мученики выглядят именно так.

Виктор, развалившись, сидел поодаль и наслаждался зрелищем моего незаслуженного унижения. Его изрытое оспинами лицо сияло и лоснилось от удовольствия. Он напомнил бы мне кота, если бы я хуже относился к кошкам. Злосчастную листовку, ставшую причиной скандала, притащил, разумеется, он.

Стояла солнечная середина апреля, любимое время провинциалов, когда уличная грязь уже подсохла, но город еще не накрыло летней жарой и пылью. Еще четверть часа назад ничто не предвещало взрыва. Мы мирно сидели втроем — Храповицкий, Вася и я. В кабинете Храповицкого, где стеклянно-стальной авангард праздновал свою победу над человеческим разумом.

Вася делился своими впечатлениями от пребывания в Париже, откуда он только что вернулся, привезя ворох светлых костюмов из новых летних коллекций. Он как раз дошел до того волнующего момента, когда он, Вася, в два часа ночи, будучи совершенно пьяным, оставил жену в номере «Ритца» и, под предлогом отправки нам с Храповицким срочного факса, поперся в розовом халате и таких же шлепанцах на Вандомскую площадь. Узнать у таксистов, кому тут, в Париже, надо дать денег, чтобы снять телок из «Мулен Руж».

Кому в Париже нужно дать денег за телок из «Мулен Руж», мы так и не узнали. Потому что в эту минуту появился Виктор. Расхлябанно-скучающий, в обвислом джем­пере, как вечный укор пламенно-праздничному Храповицкому и франтоватому Васе. Зато с листовкой. Торжествуя, он положил ее на стол Храповицкому. Тот пробежал глазами заголовок. И понеслось!

Я внимал убийственной характеристике моих нравственных качеств, содрогался и размышлял сразу в двух направлениях. Рискнут ли принять человека с таким набором пороков, например, в тюрьму? И что удобнее: тюремные нары или храповицкие пластиковые красные кресла?

Но конец имеет даже перечень моих злодеяний. Судя по тому, что голос шефа постепенно утрачивал первоначальную страстность, буря стихала. К вящему огорчению Виктора, который, видимо, в глубине души надеялся, что вся сцена закончится моим зверским убийством. Как минимум. Может быть, он даже готовился, подобно Ахиллесу, кататься на своем желтом «Порше» вокруг нашего административного здания. Волоча мой печальный труп, привязанный за ноги к заднему бамперу. В назидание другим директорам нашей компании.

— А в чем, собственно, дело? — очнулся беспечный Вася. Скандал его напрямую не касался, и все время, пока Храповицкий жег меня глаголом, Вася был занят углубленным изучением золотой дюпоновской ручки с камнями, которую он приобрел в Париже…