Вирджиния Вулф «Ночь и день»

 ГЛАВА I

 

Был воскресный октябрьский вечер, и, как водится у барышень ее круга, Кэтрин Хилбери разливала чай. Но лишь пятая часть ее мыслей, похоже, была заня­та этим делом, остальная же часть, без труда преодо­лев временной барьер, вклинившийся между утром понедельника и нынешним довольно тоскливым моментом, уже предвкушала все то, что так легко и непринужденно можно будет делать при свете ново­го дня. Даже помалкивая, она все же оставалась хо­зяйкой ситуации, до ужаса знакомой и привычной, и намеревалась пустить ее на самотек, наверное, в ше­стисотый раз, не прилагая к тому ни одного из своих невостребованных талантов. Даже беглого взгляда на миссис Хилбери было достаточно, чтобы понять: эта дама столь щедро наделена качествами, которые дела­ют чаепитие пожилых почтенных людей приятным и запоминающимся, что едва ли прибегла бы к помощи дочери, если б кто-то другой взял на себя скучную и утомительную обязанность распоряжаться чашками и бутербродами.

Поскольку собравшиеся сидели за чайным сто­лом минут двадцать, не более, в лицах еще заметно было оживление, и общий гул голосов ласкал хозяйке слух. У Кэтрин даже мелькнула мысль: вот если бы сейчас вдруг отворилась дверь и вошел посторонний человек, он бы точно решил, что здесь царит веселье.

«В какой на удивление милый и гостеприимный дом я попал!» — наверняка подумал бы он. Кэтрин не­вольно улыбнулась этой мысли и сказала что-то не­значащее, лишь бы добавить этому дому приятности, поскольку сама она никаких восторгов не испытыва­ла. В этот самый момент, словно в ответ на ее мысли, дверь распахнулась, и в гостиную вошел молодой че­ловек. И Кэтрин, удивившись совпадению, мысленно спросила, отвечая на его рукопожатие: «Вы полагаете, мы здесь веселимся до упаду?..»

— Мистер Денем, — подсказала она матери, за­метив, что та запамятовала его имя.

От внимания гостя это тоже не укрылось, что лишь усилило неловкость, какая обычно сопровождает по­явление незнакомца в тесной компании оживленно беседующих людей. И мистеру Денему почудилось вдруг, будто за ним тотчас захлопнулись, отгородив его от улицы, тысячи пухлых, плотно обитых дверей. Едва заметная дымка, как легчайший призрак тума­на, разливалась во всем обширном и довольно пустом пространстве гостиной, посеребренная там, где на чайном столике были составлены свечи, и вновь ро­зовеющая в свете камина. Перед его мысленным взо­ром еще проносились омнибусы и кебы, все тело еще гудело после быстрой ходьбы по людным, запружен­ным пешеходами и транспортом улицам, и эта ком­ната казалась далекой и застывшей, как на картине, а лица людей — размытыми, каждое в прозрачном ореоле, благодаря проникавшим в гостиную щупаль­цам густого синего смога. Мистер Денем вошел как раз в тот момент, когда мистер Фортескью, именитый романист, добрался до середины весьма пространной сентенции. Он смолк, дожидаясь, когда вновь при­бывший займет место за столом, и миссис Хилбери искусно соединила прерванную нить беседы, обер­нувшись к гостю и заметив:

— Ну а что бы вы делали, если б вышли замуж за инженера и переехали жить в Манчестер, мистер Денем?

— Ну, она могла бы, например, изучать персид­ский, — заметил сухопарый пожилой джентльмен.

— Но если в Манчестере нет ни отставного учите­ля, ни ученого, которые знают персидский?

— Одна наша родственница после замужества пе­ребралась в Манчестер, — пояснила Кэтрин.

Мистер Денем пробормотал что-то невразуми­тельное — на самом деле большего от него и не тре­бовалось, — и литератор продолжил с того момента, где недавно остановился. Втайне мистер Денем уже жестоко корил себя за то, что променял уличную сво­боду на эту утонченную светскую гостиную, где, по­мимо всего прочего, он не мог показать себя с лучшей стороны. Он огляделся по сторонам и отметил, что, за исключением Кэтрин, всем собравшимся далеко за сорок, хорошо хоть мистер Фортескью знаменитость и завтра можно будет, по крайней мере, утешать себя мыслью о таком знакомстве.

— А вы бывали в Манчестере? — спросил он у Кэтрин.

— Ни разу, — ответила она.

— Тогда что вы имеете против него?

Кэтрин помешивала чай и, как показалась Денему, была озабочена лишь тем, кому еще из гостей напол­нить чашку, хотя на самом деле ее мысли были заняты задачей потруднее: каким образом сделать так, что­бы этот странный молодой человек не вносил явную дисгармонию в нынешнее собрание? Она заметила, что он буквально вцепился в чашку — тонкий фар­фор того и гляди хрупнет. Явно волнуется, да это и понятно: худой, с раскрасневшимся лицом, с растре­панными волосами, — любой с такой внешностью чувствовал бы себя неуютно на званом вечере. Более того, ему, вероятно, претит подобное времяпрепро­вождение и он заглянул сюда лишь из любопытства или потому, что папа его пригласил, — так или иначе, ему нелегко будет влиться в общую компанию.

— Просто, мне кажется, в Манчестере ей не с кем будет поговорить, — сказала она первое, что пришло в голову.

Мистер Фортескью, который уже минуты две наблюдал за ней — писателям ведь свойственно на­блюдать и все подмечать, — после ее слов улыбнулся и сделал их предметом своих дальнейших рассужде­ний.

— Несмотря на некоторую склонность к преуве­личениям, Кэтрин определенно уловила суть, — про­молвил он и, откинувшись на спинку стула, вперив задумчивый взор в потолок и соединив перед собой пальцы рук, принялся описывать — сперва ужасы манчестерских улиц, затем бесприютность городских окраин, потом ветхий домишко, в котором доведется жить добровольной изгнаннице, потом живописал преподавателей и бедных студентов, рьяных поклон­ников нашей новой драматургии, которые будут за­хаживать в гости, и как она станет там мало-помалу чахнуть, по временам наезжать в Лондон, а Кэтрин — выгуливать ее, бедняжечку, по столичным улицам, словно голодную болонку по шумным мясным рядам.

— Ах, мистер Фортескью, — воскликнула мис­сис Хилбери, едва он закончил, — а я как раз напи­сала, что от души ей завидую! Я вот представила себе: такие большие тенистые сады и милые старые дамы в митенках, которые не читают ничего, кроме «Спектейтора»*, и живут при свечах. Неужели их больше нет? Я от души пожелала ей найти все те бла­

га, к которым мы привыкли в Лондоне, но без этих ужасных улиц, которые на меня тоску наводят.

— Но там есть университет, — заявил пожилой джентльмен, который ранее уверял, что в Манчестере имеются знатоки фарси.

— Вересковые пустоши там точно есть, я недавно читала об этом в одной книге, — заметила Кэтрин.

— Меня поражает и огорчает невежество моего семейства, — вздохнул мистер Хилбери.

Это был пожилой человек с миндалевидными ка­рими глазами, необычайно живыми для столь почтен­ных лет и смягчавшими тяжеловесность остальных черт лица. Во время разговора он обычно поигрывал зеленым камушком, висевшим у него на цепочке ча­сов, демонстрируя таким образом длинные скульптурные пальцы, и имел привычку быстро поводить головой туда-сюда, не меняя положения своего боль­шого и довольно грузного тела, словно надеялся об­наружить что-нибудь занятное и достойное внимания, но с наименьшей затратой усилий. Можно было пред­положить, что для него давно минуло время сильных желаний и неутоленных амбиций — или он удовлет­ворил их по мере возможностей и теперь применяет всю свою немалую проницательность не для какой бы то ни было пользы делу, а лишь для наблюдений и философских раздумий.

Кэтрин, подумалось Денему, пока мистер Форте­скью сооружал очередную обтекаемую конструкцию из слов, похожа на каждого из родителей, но черты сходства в ней довольно странно смешались. У нее были резкие, порывистые жесты, как у матери, в раз­говоре она часто пыталась вставить что-то свое, но, едва разомкнув губы, удерживалась и тотчас сжима­ла их; в глубине темных блестящих миндалевидных глаз — как у отца — таилась грусть, но, поскольку в столь молодом возрасте грусть не могла быть благо­приобретенной, это меланхоличное выражение ско­рее свидетельствовало о сдержанности и склонности к созерцанию. И цвет волос, и овал лица — все это по­зволяло назвать ее интересной девушкой, если не кра­савицей. Присущие ее натуре качества, такие, как ре­шительность и самообладание, сформировали яркий характер, но из этого вовсе не следовало, что молодой человек, к тому же едва знакомый, будет чувствовать себя рядом с ней легко и непринужденно. Она была высокой, в платье какого-то спокойного тона с отдел­кой из старинного желтоватого кружева, на которое бросал алые блики один-единственный драгоценный камень. Денем догадался, что именно Кэтрин, хоть большей частью помалкивала, здесь настоящая хо­зяйка, она моментально реагировала на малейший на­мек о помощи со стороны матери, но все же для него было очевидно, что ее участие в происходящем лишь внешнее. Ему вдруг пришло в голову, что ее роль за чайным столом, среди всех этих пожилых людей, не так проста, как кажется, и он решил пересмотреть свое первое суждение о ней как об особе, явно к нему нерасположенной.

Разговор тем временем перешел от Манчестера, который уже обсудили достаточно, на другой предмет.

— Что-то я забыла, как это называется — Тра­фальгарское сражение или Непобедимая армада**, Кэтрин? — обратилась к дочери миссис Хилбери.

— Трафальгарское, мама.

— Ну разумеется, Трафальгарское! Как же я так… Еще чашечку чаю, с тонким ломтиком лимона, ну а потом, дорогой мистер Фортескью, не могли бы вы объяснить, почему мужчины с благородным римским профилем всегда вызывают доверие, даже если встре­чаешь их в омнибусе…

Тут в разговор вступил мистер Хилбери — в чем в чем, а уж в этом Денем разбирался — и со знани­ем дела заговорил о профессии стряпчего и о тех из­менениях, которые эта профессия претерпела на его памяти. Денем приободрился, ведь именно благодаря статье на юридическую тему, которую мистер Хилбе­ри опубликовал в своем «Обозрении», они и познако­мились. Но когда минутой позже объявили о прибы­тии миссис Саттон-Бейли, хозяин дома занялся новой гостьей, а мистер Денем, лишенный возможности сказать что-либо умное, остался сидеть рядом с Кэт-рин, которая тоже помалкивала. Поскольку они были примерно одного возраста, обоим до тридцати, они не могли прибегать к избитым, но удобным фразам, которые позволяют плавно вывести разговор в тихое русло. Замешательство усугублялось еще и тем, что Кэтрин нарочно решила не помогать упрямцу, в по­ведении которого она усмотрела нечто враждебное ее окружению, и воздержалась от обычных дамских лю­безностей. Так они и молчали, Денем едва сдерживал­ся, чтобы не сказать какую-нибудь резкость, которая, может быть, пробудит ее к жизни. Но миссис Хилбери чутко улавливала любую заминку в разговорах — как паузу в инструментальной партитуре — и, чуть подав-шись к ним над столом, заметила, в этакой трогатель­но-отстраненной манере, которая всегда придавала ее фразам сходство с бабочками, перепархивающими с одного солнечного пятна на другое:

— А знаете, мистер Денем, вы так напоминаете мне милейшего мистера Рёскина…*** Как по-твоему, Кэтрин, это из-за галстука, или из-за прически, или из-за того, что он сидит в такой же позе? Признайтесь, мистер Денем, вы поклонник Рёскина? Недавно мне сказали: «Ах нет, мы не читаем Рёскина, миссис Хил­бери». А вот вы что читаете, интересно знать? Ведь невозможно все время летать на аэропланах и погру­жаться в земные недра.

Произнеся все это, она весьма благожелательно посмотрела на Денема, который не смог выдавить из себя ничего путного, затем перевела взгляд на Кэтрин — та улыбалась, но тоже не ответила, после чего миссис Хилбери, похоже, осенила прекрасная идея и она воскликнула:

— Думаю, мистер Денем захочет посмотреть нашу коллекцию, Кэтрин! Уверена, он не таков, как тот ужасный молодой человек, мистер Понтинг, который заявил мне, что, по его мнению, жить следует исклю­чительно настоящим. В конце концов, что есть насто­ящее? Половина его — в прошлом… Причем лучшая половина, я бы сказала, — добавила она, обернув­шись к мистеру Фортескью.

Денем встал, собираясь откланяться, — он решил, что повидал здесь все, на что стоило посмотреть, од­нако Кэтрин в ту же самую минуту тоже поднялась с места и предложила:

— Может, вы хотите взглянуть на картины?

И повела его через всю гостиную в комнату по­меньше, которая к ней примыкала.

Эта небольшая комната походила на часовню в соборе или нишу в пещерном гроте — глухой улич­ный шум в отдаленье звучал словно тихий шорох прибоя, а овальные зеркала с серебряным исподом напоминали глубокие озера, подрагивающие при свете звезд. Но сравнение с храмом все же уместней, ибо эта комнатушка была буквально забита релик­виями.

 

*«Спектейтор» («Наблюдатель») — английский еженедель­ный журнал консервативного направления. Издается в Лондоне с 1828 г. (Здесь и далее примеч. переводчика.)

** Трафальгарское сражение — историческая битва времен наполеоновских войн — произошло в 1805 г. Непобедимая ар­мада — военный флот Испании — была разгромлена англича­нами в 1588 г.

***Джон Рёскин (1819–1900) — английский писатель, ис­кусствовед, литературный критик. Оказал большое влияние на развитие искусствознания и эстетики второй половины XIX — начала XX в.