Махаммад-Реза Байрами: Понять страждущего

Махаммад-Реза Байрами: Понять страждущего

Беседу вели Алекс Громов и Ольга Шатохина

Махаммад-Реза Байрами — известный иранский прозаик, автор 13 эпических романов, председатель иранского литературного общества «Ханае дастан», лауреат литературных премий «Золотой медведь» (Германия) и «Синяя кобра» (Швейцария), а также международной Евразийской литературной премии. В России недавно был издан его новый роман «Жертвы заветного сада».

— Как вам кажется, почему ваши книги оказались востребованы в Европе и удостоены столь престижных премий?

— Думаю, одна из причин — это «локальность» «Сабаланских рассказов». Я не смог поехать в Швейцарию, когда рассказы получили первую премию, но приехал в Берн для получения уже второй. Из отзывов членов жюри я понял, что особенно важным для них было знакомство с чужой культурой, когда произведение кроме своей литературной ценности представляет интерес ещё и тем, что повествует о чем-то новом для них, о том, чего у них нет.

— Вы уделяете много внимания самым драматическим событиям новейшей истории Ирана – революции, ирано-иракской войне. Что заставляет вас выбирать эти темы?

— Я был солдатом и воевал в жутких условиях и опасных точках. По идее, я должен был попасть в плен к иракцам, когда их войска начали широкомасштабное наступление уже в последние дни войны, но мне удалось вырваться из оцепления. Этот случай подробно описан в моих мемуарах «Последние семь дней». Отдельные исторические факты, такие, как например, судьба демократической партии Азербайджана, запечатлены в коллективном сознании всех нас, азербайджанцев. Естественно, я испытал на себе влияние тех событий, живя бок о бок с этим народом.

— Вы тщательно и с любовью описываете деревенский быт. Насколько эта тема в целом актуальна для современной иранской литературы?

— Я родился в деревне и всегда любил её. Даже сейчас мечтаю о жизни в деревне. Каждое лето пытаюсь что-то предпринять в этом направлении. Городская жизнь изменила даже деревенский быт, теперь от деревни осталась одна природа. Всё чаще можно встретить горожан, приезжающих туда на дачу. Хлеб в домах уже не пекут; вместо лошадей и верблюдов — припаркованные у ворот машины. Рассказы о том, чего мы лишились, порой  притягательны, и это не всегда просто ностальгия. Но, как бы там ни было, я считаю, что «место» — это только фактор, опираясь лишь на который, нельзя создать что-либо значимое или добиться чего-нибудь стоящего. Существуют и другие факторы, которые тоже надо учитывать.

— Почему для вашего романа «Жертвы заветного сада» вы выбрали такое трагическое, непростое время и место?

— Семь — число удивительное. Не буду вдаваться в метафизические аспекты, скажу лишь, что даже в легендах оно встречается очень часто. Это и эволюция человека в семь дней, и «Семь подвигов Рустама» (легендарный герой персидского народного эпоса, одна из центральных фигур поэмы Фирдоуси «Шахнаме»), и «Семь городов любви» (философский образ, используемый великим персидским поэтом-суфием Фарид ад-Дином Аттаром в его поэме «Язык птиц»)… Не меньшее удивление вызывают и последние семь дней ирано-иракской войны, о которых я уже сказал. Что касается романа «Жертвы заветного сада», то и здесь есть важная «семёрка»: семь дней, в течение которых граница в Джульфе, Астаре, Ардебиле и других местах открыта и у членов партии есть шанс сбежать. В эти семь дней происходит много драматических событий. Естественно, я не мог не написать о них. Автор всегда старается выбрать всё самое лучшее. Как мне кажется, мне удалось, руководствуясь этим принципом, создать самый «жестокий» роман в истории персидской литературы. Но жестокость такой, какая она есть, показана только в сценах, основанных на реальных событиях расстрела офицеров, во всех остальных местах я постарался «сгладить острые углы». Балаш — это человек, которого убивают и тело которого расчленяют. И теперь душа его пытается собрать воедино части своего тела, быть может, это принесет ему покой.

— Использовали ли вы архивные материалы, личные воспоминания участников событий, тех, кто мог рассказать, как это было?

— Наверное, свидетелем, с которым я больше всего хотел наладить связь, был Балакиши — муж моей тёти. После распада СССР и, соответственно, падения «железного занавеса» он вернулся в родное село спустя полвека. История его ухода из дома поразительна. Он ушел за своими лошадьми. Правда это или вымысел, но партийцы, когда стали отступать, забрали его коней, уверяя, что вернут их, как только доберутся до границы. Балакиши пошел с ними, но вернулся через 50 лет!

Но, конечно, главным образом я использовал письменные свидетельства. Прочитал много аналитической литературы. Часто обращался к книге профессора Джамиля Гасанлы «СССР — Иран: Азербайджанский кризис и начало холодной войны (1941—1946 гг.)». Проштудировал архивные материалы и историческую литературу, посвященную данному периоду. Но в основу романа легли детские воспоминания моей матери. Воспоминания эти сопровождали меня всю жизнь. Это душераздирающая история человека, слова которого рефреном повторяются в течение всего повествования: «Я сгорел! О Боже, я горю…».

— У вас говорится, что беженцы из Ирана встречались с Мир Джафаром Багировым, главой Азербайджана, и когда они просили оружие, чтобы продолжать сражаться, то он отвечал примерно следующее: «Вы потому и потерпели поражение, что не порвали окончательно с центральным правительством». Он не сказал: «Вы потому потерпели поражение, что мы вырвали из-под вас опору». Действительно ли такое значение имела поддержка СССР для Азербайджанской демократической республики?

— Из той сцены предельно ясно, что Багиров оправдывается. Я точно не помню, на чьих воспоминаниях построил сцену — Пишевари (Прим. Сейед Джафар Пишевари — глава Азербайджанской Демократической республики, существовавшей на севере Ирана в 1945-46 гг.) или кого-то другого. Но в любом случае это — задокументированное свидетельство. Что касается СССР, то да, его поддержка имела большое значение, но под международным давлением СССР отступил и поступил точно так же, как до этого с Мирзой Кучек-ханом Джангали (Прим. Мирза Кучек-хан Джангали – иранский военный и политический деятель, один из руководителей национально-освободительного движения в Гиляне.).

— У вашего героя есть реальный прототип, или это собирательный образ?

— Несколько лет назад на каком-то сайте я прочитал, будто бы Балаш — это д-р Балаш Азероглу (Прим. Балаш Азероглу – азербайджанский поэт и общественный деятель, после падения Азербайджанской Демократической республики эмигрировал в СССР). Это ни в коем случае не так. Балаш — это я. Вернее, Балаш — это мы, деятели искусства, ставшие жертвой политических интриг. Политики, как всегда, выходят сухими из воды, а люди вроде Балаша гибнут. Балаш — абсолютно вымышленный персонаж, но, например, ночной переход через заснеженный перевал, покупка лошади и множество других эпизодов — это то, что происходило в действительности.

— Можно ли сказать, что в вашем романе описан конфликт поколений?

— Не совсем. В молодости я с упоением читал Достоевского. Если меня не подводит память, в «Преступлении и наказании», или может в каком-то другом своём произведении Достоевский говорит, что только страждущий может понять страждущего. Между Балашем и его отцом существует много разногласий, но события последних дней их сближают. Нет, они не становятся единомышленниками, но уже не противостоят друг другу.

— Над чем вы сейчас работаете?

— Я пишу роман о войне и её плачевных последствиях. В центре сюжета — бедная иракская семья.