Саймон Кричли «Книга мертвых философов»

Иммануил Кант

(1724–1804)

Жизнь философа часто похожа на жизнь обсессивного невротика. Особенно справедливо это в случае Канта. Каждое утро в 4:55 в комнату к философу заходил его лакей Ламп и восклицал: «Герр профессор, время пришло». Когда часы били пять, Кант уже сидел за завтраком. Он выпивал несколько чашек чая, выкуривал свою единственную за день трубку и начинал готовиться к утренней лекции.

Затем он спускался в лекционный зал и вел занятия с 7 до 9 утра, после чего возвращался наверх и садился писать. Ровно в 12:45 Кант вызывал кухарку словами: «Пробило три четверти»; это означало, что пришло время подавать обед. Он принимал немного спиртного и ровно в час садился за стол. Кант всегда предвкушал время обеда, единственной полноценной трапезы за день, как повод для беседы (что было важно, с учетом его общительности).

Кант был уверен (и я с ним согласен), что беседа способствует пищеварению. Он следовал правилу лорда Честерфилда о том, что гостей за столом должно быть не меньше, чем граций, и не больше, чем муз, то есть от четырех до восьми. Кант никогда не приглашал к столу женщин и за обедом никогда не говорил о философии.

После еды Кант выходил на свою знаменитую прогулку, по которой жители Кенигсберга могли определять время (он пропустил прогулку единственный раз, когда увлекся чтением «Эмиля» Руссо).

Он гулял один, чтобы иметь возможность дышать через рот, что считал более здоровым. Пот вызывал у него отвращение, и во время летних прогулок Кант порой абсолютно неподвижно стоял в тени, пока пот полностью не высыхал. Кроме того, он не носил подвязок на чулках, опасаясь, что они могут нарушить кровообращение.

Проведя вечер за чтением, письмом и мыслями, он отправлялся спать ровно в десять. В постели он пеленал себя как тутового шелкопряда в кокон, и несколько раз повторял имя Цицерона. Спал он прекрасно.

Здоровье Канта ухудшалось медленно и мучительно. Закат философа детально, хоть и несколько однообразно описал Васянский — его бывший слуга и ученик. Мемуары Васянского с комментариями перевел на английский язык Томас де Квинси под названием «Последние дни Иммануила Канта».

Кант годами страдал от заболевания желудка, которое, в конце концов, лишило его аппетита. Он ел исключительно хлеб с маслом и английским сыром. По ночам его часто мучили кошмары, ему казалось, будто у постели стоят убийцы. Хуже того, Кант полностью осознавал свой недуг и стремился как можно меньше видеться с друзьями и наслаждаться их обществом.

В последний свой день Кант молчал, а Васянский поил его с ложечки сладким вином, смешанным с водой, пока философ не прошептал свое последнее слово: «Suffi cit» («Достаточно»). Кант хотел обычных похорон, но, несмотря на его пожелание, через шестнадцать дней после его смерти состоялись роскошные похороны, на которые пришли тысячи людей. Страсть преклонения перед Кантом быстро распространялась в немецкоязычном мире и в остальной Европе.

Несмотря на то что Кант временами был великим стилистом, большая часть его философии скрывается за формальными академическими драпировками того времени. Кант был первым из современных философов, зарабатывавшим на жизнь преподаванием своего предмета. Позже за ним последуют Фихте, Гегель и другие (впрочем, помимо философии Кант преподавал огромное количество предметов: географию, физику, астрономию, геологию и естествознание). К сожалению, профессиональная деформация сделала многие из его трудов невероятно трудными для понимания.

Если постараться резюмировать философию Канта одним предложением, то лучше всего подойдет выражение видного специалиста по Канту У.Г. Уолша, который сказал: «Он настаивал на авторитете науки, но при этом стремился сохранить автономность морали». Перед нами по-прежнему стоит крайне важная задача: как можно объединить крушение иллюзий о Вселенной, подаренное нам Коперником и Ньютоном, с человеческим опытом существования в мире, наполненном моральными, эстетическими, религиозными и культурными ценностями? Возможно ли это объединение в принципе, или же наука и мораль призваны отдаляться друг от друга и стремиться к нигилизму? Я считаю, что на этот вопрос у нас до сих пор нет ответа. Великий немецкий поэт Гёльдерлин называл Канта «Моисеем нашей нации»; это заставляет задуматься о том, кто из его последователей возомнил себя Христом.

Артур Шопенгауэр

(1788–1860)

Пожалуй, никто среди современных философов не писал о смерти больше, чем Шопенгауэр. Его безжалостный пессимизм оказал огромное влияние на философию. Отголоски этого влияния чувствуются и в работах Фрейда, и у экзистенциалистов, и в творчестве таких писателей, как Джон Грей.

Шопенгауэр — ослик Иа континентальной философии, настаивавший на том, что бытие это, в некотором роде, ошибка, а жизнь есть искупление греха рождения. В его словах есть своя логика: если смысл человеческого существования не заключается в страдании, то люди плохо приспособлены к своей истинной цели. Страдания, боль, недуги и горе преследуют нас повсюду.

Согласно Шопенгауэру, жизнь человека сопряжена с постоянным беспокойством и изменчивостью, которые особенно отчетливо проявляют себя в связке с трагикомедией сексуальных желаний.

«Мы начинаемся с безумия плотских желаний, нами движет похоть, а конец наш — разложение и трупный запах», — пишет он.

Шопенгауэр был известным женоненавистником. Он писал, что жениться — значит запустить руку в мешок со змеями в надежде найти угря. В 1820 году он был признан виновным в оскорблении действием некоей швеи. Шопенгауэр был крайне чувствителен к шуму, и громкий голос швеи под дверью привел его в ярость – причем такую, что он спустил даму с лестницы. По решению суда он должен был до самой ее смерти выплачивать ей ежемесячное пособие. Когда спустя двадцать лет она все-таки скончалась, Шопенгауэр написал: «Obit anus, abit onus» («Баба с возу — кобыле легче»).

Смерть для него представлялась основанием философствования, а жизнь – постоянным умиранием и вечным страданием. Человек – это «естественный метафизик», а наши метафизические нужды уходят корнями в попытку посмотреть в лицо смерти. Следовательно, жизнь – это закладная, контракт со смертью.

Жизнь следует расценивать как заём, данный нам смертью, а сон – как ежедневную выплату процентов по нему.

Шопенгауэра беспокоила проблема самоубийства: его отец покончил с собой в 1805 году. Однако если жизнь так несовершенна, как утверждает Шопенгауэр, почему бы просто не покончить с ней?

Разве есть какая-либо причина жить? Дейл Жакетт верно рассуждает о том, что Шопенгауэр сам ставит себя в позицию защитника самоубийств. Однако при этом он настаивает на том, что самоубийство — акт трусости. Почему же?

Ответ кроется в его метафизике. Основной тезис его величайшего труда «Мир как воля и представление» заключается в том, что мир представляет собой серию ускользающих видений. За этими видениями скрывается огромная, иррациональная и беспощадная Воля. Иными словами, у нас нет индивидуальной воли, мы подчиняемся бессознательной силе, над которой не имеем власти. К этой же мысли склонялся и Фрейд.

Проблема с самоубийством в этом случае заключается в том, что оно сохраняет иллюзию свободы воли. Единственным допустимым для Шопенгауэра самоубийством было голодание аскета. Этот вариант мы рассмотрим позже на примере Симоны Вейль.

Шопенгауэр делает из своего описания Воли довольно интересный вывод о возможности жизни после смерти. Если нами действительно управляет безжалостная и бессмертная Воля, если все материальные объекты, включая нас самих, есть порождение Воли, то существование Воли не может прекратиться с нашей смертью. Таким образом, смерть – не аннигиляция, но разложение и преобразование существ в новые формы.

Это явление Шопенгауэр называет палингенезией (перерождением), что отсылает нас к стоикам и даосам. Исходя из этой теории, кусочки Шопенгауэра, да и кого угодно (хоть бы и ненавистной им швеи) могут скрываться внутри вашего карандаша,

пиджака или утреннего кофе. Материальное воплощение Шопенгауэра подверглось палингенезу в результате легочной инфекции и второго сердечного приступа. 21 сентября 1860 года философа обнаружили мертвым в кресле.

Жан-Поль Сартр

(1905–1980)

За пару лет до своей смерти Сартр сказал: «Смерть? Я о ней не думаю. Ей нет места в моей жизни, она всегда будет вовне. Однажды моя жизнь закончится, но я не хочу, чтобы она несла тяжкий груз смерти. Я не хочу, чтобы моя смерть входила в мою жизнь и тем более предопределяла ее. Я хочу всегда взывать к жизни».

История последних лет жизни Сартра не из приятных. Его тело истощили последствия неумеренного употребления табака, алкоголя и наркотиков. Слепой, беззубый Сартр почти не мог работать.

Он обладал необъяснимой способностью – и желанием – окружать себя прекрасными хрупкими женщинами, которые зависели от него в финансовом смысле. Симона де Бовуар, или, как он называл ее, Бобер, оставалась преданной ему на протяжении всей его жизни. В последние десять лет жизни Сартра часто увозили в больницу, и в последний раз он спросил Бовуар: «Как же мы будем платить за похороны?» Прежде чем провалиться в кому, из которой он уже не вышел, Сартр взял Бовуар за запястье и сказал: «Я очень люблю тебя, мой дорогой Бобер».

После того как Сартр умер, Бовуар и несколько близких друзей предались воспоминаниям в компании его трупа. Они оплакивали его и пили виски.

Затем Бовуар захотела остаться с ним наедине.

Остальные ушли, и, по словам Хейзл Раули: «Она откинула простыню и решила лечь рядом с ним. „Не делайте этого!“ — крикнул санитар, а медсестра пояснила: „Дело в гангрене, мадам“. Бовуар не знала, что язвы Сартра были гангренозными.

Медсестра позволила ей лечь подле Сартра поверх простыни. Бовуар была настолько накачена наркотиками, что на некоторое время даже уснула. В пять утра пришли санитары и унесли тело Сартра».

Президент Франции Валери Жискар д’Эстен сам пришел в больницу и провел час с гробом Сартра.

Жискар описывает событие с долей черного юмора: «В больнице меня ждал директор. Я посмотрел налево и увидел два гроба. Больше никто не пришел. Снаружи царила суматоха: все обсуждали похороны, которые должны были состояться через два дня, но в палате с гробом Сартра я был один.

Уходя я подумал, что Сартр наверняка оценил бы холодность моих последних почестей».

Жискар даже объявил друзьям Сартра, что расходы на похороны возьмет на себя государство. Те Аналитики, континенталисты, немного агонии и околосмертельный опыт отказались от предложения. На похороны пришло около 50 000 человек. Клод Ланцман назвал похоронную процессию «последней демонстрацией 1968 года». Друзья Сартра также отказались от присутствия на похоронах полицейских, вследствие чего произошло несколько хаотичных сцен: так, один из присутствующих упал на открытую часть гроба. Множество людей передавали из рук в руки цветы, чтобы положить их на могилу.

Несмотря на атеизм, обязательный при его подходе к жизни и философии, в 1974 году в одном из интервью с Симоной де Бовуар Сартр заметил: «Я не ощущаю себя продуктом случая, песчинкой во Вселенной; я чувствую, что был ожидаем, приготовлен, задуман. В общем, такое существо, как я, могло появиться только волей Творца. Говоря о творящей руке, я имею в виду Бога».

Впрочем, как заметил один из моих студентов во время занятия, посвященного Гегелю, выпившие люди способны нести много всякой ерунды.

Жан Бодрийяр

(1929–2007)

В отсылке к профессиональной деформации профессора-социолога, а также к основателю дисциплины Эмилю Дюркгейму, Бодрийяр пишет: «Философия приводит к смерти, социология — к самоубийству».

В книге «Холодные воспоминания V», написанной после диагностированного у Бодрийяра рака, он пишет, что никогда не пытался представить себе смерть. Для него самым правильным было относиться к смерти как к сюрпризу, странному и волшебному сопернику в дуэли с жизнью.

«Смерть расставляет все на свои места, ведь сам факт твоего отсутствия делает мир гораздо менее достойным жизни местом», — пишет он.