Олег Ермаков «Голубиная книга анархиста»

Большой автомобиль

 

…Большой автомобиль проплывал мимо, отъехав от кафе, да вдруг начал тормозить, хотя они и не махали, надеясь на дальнобойщиков или какую-нибудь «буханку» из райцентра, это Вася заметил по поводу одной такой машины, что, мол, «буханка», а девушка сначала подумала вообще о каком-то древнем транспорте, ну, там, о какой-то телеге, что ль, с будкой, как в кино про Русь босую, лапотную или даже недавнюю советскую. Он ей объяснил. Она засмеялась, он тоже:

— А ты подумала, что ржаная?

Вася иногда картавил слегка.

— Хуу-угу! — откликнулась она, кивая, лишь бы позабавить этого остроносого рыжика.

— Ты прикольная, — заметил Вася.

— Нет, живая, — возразила она.

— В смысле? — спросил Вася.

— Слетевшая с иголки! — выпалила она.

Он удивленно вытаращился на девушку.

— Так ты… торлчала? Вальчонок?

— Была пришпилена. В коробке под стеклом.

— Хм, меня вон тоже хотели замариновать…

И в этот момент внедорожник и затормозил, проехав в туманном сиянии фонарей, фар. Вася глянул и отвернулся. И тогда водитель сдал назад, поравнявшись с молодыми людьми, остановился. Сквозь стекло ничего не было видно. Но Вальчонок-то видела — вдруг увидела.

 

Вот что это было.

 

Первобытная река, мутная, текущая где-то в степи или в саванне, с редкими толстоствольными деревами, желтоватой, пыльной, и в этих водах кто-то плыл — звери, мощные гривастые львы, олени; а другие животные шли берегом, шли, куда-то шли и шли, пока не появились столбы, ворота, это был вход, и вспыхнула догадка, что это знаки покинутой цивилизации, но кто же сейчас здесь всем распоряжается? — как тут же явился ответ: Черные обезьяны! И сразу вдали запылило, клуб пыли приближался — это был джип, за рулем сидела черная обезьяна, а позади еще несколько черных обезьян, и они горланили по-человечески: «Вешать! Вешать и стрелять! Вешать! Вешать и стрелять!»

 

Ну, это обычное у Вальчонка.

 

Она покосилась на спутника. А вдруг и он?.. Ведь она знала его всего каких-то два-три часа. Она с любопытством смотрела, смотрела. Но он ничего не говорил, не удивлялся, не прятался. Ей-то, пожалуй, и захотелось куданибудь шмыгнуть — вон, какие-то склады у дороги, что ли. Да Вася стоял. Ей всегда, конечно, странно было, что никто не обращает на такие вещи внимания.

 

Вдруг стекло, туманное и как будто жидкое, поехало вниз, в глубине автомобиля замаячило лицо и послышался голос:

 

— Ребята, куда путь держим?..

— Мы? — спросил Вася.

— Автостопщики?

— Мы?.. А… Ну да. — Вася никак не мог собраться с мыслями. — В сторону… в сторону… этого… Брлянска. После некоторого молчания голос вновь раздался:

— До самого Брянска не довезу, но по дороге подброшу. Вася оглянулся на девушку.

— Ты… поедешь, Вальчонок?

Она обернулась, как будто за нею стоял кто-то еще.

— Хахаха, — засмеялась она и полезла на заднее сиденье.

Вася открыл переднюю дверцу и сел. — А рюкзак? — спросил водитель. Вася оглянулся.

— А!..

 

Он забрал рюкзак, поставил его рядом с девушкой и наконец уселся. Автомобиль тронулся.

 

В салоне было тепло, уютно. Вальчонок хихикала. Водитель, темноволосый мужчина средних лет в «аляске», ловил ее отражение в зеркале. Но молчал. Лицо его было хмурым, каким-то замороженным. Вальчонок — а хорошо ее назвал сразу, как только услышал имя, Вася — старалась не смотреть на его отражение. Она глядела в окно. За окном туманилась поздняя зима, унылая, плачущая уже. Вася глядел вперед. Что у него на уме? Как только они познакомились на Соборном холме в городе, куда этот Вася притащился с рюкзаком, чтобы встретиться с тем фотографом и взять у него денег, потому что у него не было денег совсем и он убегал, она узнала, где он ночует. Ночевал Вася на чердаках

 

…пятиэтажных домов, скрываясь от людей. Они его преследовали из-за одной вещи. Но никак не могли захватить врасплох. И как-то подослали гулящую, она пыталась соблазнить его, но сообщники выдали себя, закашляв. И Вася кинулся к выходу на крышу. Они ворвались на чердак и погнались за ним. Он побежал по гремящей железной крыше, они — следом. Закричали, что он сейчас разобьется. Расшибется в лепешку!..

Но Вася ушел. И на улице потом старательно очищал куртку от прилипшего голубиного помета и пуха, всякого сора.

Как же ему это удалось? Вальчонок хотела у него спросить, да забыла, а сейчас вспомнила.

— Вася, Вась, — тихо зашелестела она губами, приближаясь к нему. — Куда ты подевался с крыши тогда?

Он оглянулся, шмыгнул носом.

— Чего?.. Когда?.. Ты что?

Водитель посмотрел в зеркало.

— Ну, ну… с крыши, когда на чердак они вылезли? Ты что, не помнишь? Забыл, да?

Вася шмыгнул носом.

— С крыши? — напряженно спросил он. — Отстань, не знаю.

Она отстала, поняв, что Вася остерегается водителя. Да, ему надо было осторожничать. Видимо, в этом и было дело, ага. Ему нельзя было ночевать на чердаках, а он это делал постоянно, жевал булку, читал книжку под гульканье голубей. Жаль, что ей пока не удалось поучаствовать в этой его жизни. Он понравился бы Мартыновне. Но к моменту его появления на Соборной горе Мартыновна уже исчезла, как и обещала. Ее любили птицы, голуби, потом эти… воробьи и синички. К ней всегда подходили люди с фотиками и щелкали, а однажды даже на кинокамеру снимали, наверное для кино. Перед возвращением Матушки в Дом из Москвы, где Ее поновляли, лечили, чистили, хотя Она и так чиста, как первый снег на ветке и даже чище. Но такую игру устроили. А Мартыновна уже сказала, что как Матушка вернется, она исчезнет совсем, бросит всех нищих соборных, надоевших ей хуже редьки, и попов, и ментов, гоняющих братию из угла в угол, да вон еще и казаков каких-то в лохматых шапках, с сизыми носами. «Я тебе брошу!» — грозил ей Мюсляй, забиравший у ней почти всю денежку, что дали добрые и злые люди. И показывал кулак. Этот Мюсляй откуда-то притащился с Генералом, доходягой при деньгах. Жили все тогда под землей, в теплом большом туалете с кафельной плиткой, c дверями, там был такой коридорчик длинный, туда и приносили свои мешки, картонки, да спали. В самом сердце города — в туалете возле собора на горе. У Генерала были деньги и медали, но ничего не осталось, все раздербанили внуки и правнуки, разворовали, а самого Генерала убили, повезли в деревню и убили, сбросили в подвал, да он выжил, вылез и пошел по земле. И где-то и повстречал этого Мюсляя. За то прозвали его, что глаза его как мюсли, это Белочка сказала, а он считает, что они нарочно искажают его истинное прозвище — Мыслитель. Ибо любит говорить много и непонятно. И если услышит, что его так кличут, по-Белочкину, то и прибить может, а кулак у него аховский, зимой он в кожане, в унтах, как летчик, голос громовой.

 

— Не самое лучшее вы время выбрали, — сказал тяжело водитель, опуская стекло. Он распечатал пачку, видимо только что купленную в кафе, щелкнул зажигалкой и закурил.

— В смысле? — переспросил Вася.

— Даже март не начался.

— А мы… мы поближе к югу и тянем, — сказал Вася.

— Брянск… А дальше? — спросил водитель. — Там Украина. В Крым?

— Нет, — сказал торопливо Вася и засмеялся. — Зачем нам Крым?

Водитель посмотрел на него.

— Интересно. Всем он нужен, а вам — нет?

— Земли и так хватает, — отозвался Вася. — Можно и в Сочи погреться у моря.

Водитель покачал головой и ответил:

— Не-эт, земли всегда мало.

— Вы не космонавт? — спросила Валя.

Водитель посмотрел на нее в зеркало, с шумом выпустил струю табачного дыма: — Пфф-фа!..

Вася кивнул.

— Вот именно.

— В космосе тоже идет борьба, — сказал водитель.

— Между землей и небом война, — напел Вася. — Все как в «Левиафане».

— Это по Звягинцеву, что ли?.. — поинтересовался водитель. — Он же обманщик и русофоб. Север другой. Север не знал крепостного права. Люди там сильнее, а у него сплошь хапуги и алкаши. На севере свет.

— Нет, это по Гоббсу, — заметил Вася.

— А вы, дяденька, с севера? — спросила Валя. Водитель хмыкнул.

— Нет, — сказал он. — Но бывал там, в Архангельске и на Соловках, на экскурсии. Монахи, конечно, основательно устроились. Каналы, башни. Особенно красиво, когда подплываешь: эти все купола вылупляются из моря.

— Красота гулаговская, — сказал Вася. — Солж расписал ее здорово.

— Это кто?

— Солженицын.

— Ну… Тут надо смотреть вперед, а не ковыряться в прошлом.

— Не все прошлое говно, — сказал Вася.

— Это слишком нехорошо сказано, — ответил водитель. — Зачем же ругать все скопом?

— Так вы сами сказали.

— Я имел в виду Солженицына.

— А правда, нет ночей? И прям светло как днем? — спросила Валя.

Водитель хмыкнул.

— Правда. Неужели по телевизору не видела? Или вон по Ютубу?.. Светло, хоть шей. На куполах и крестах свет солнца даже в час ночи.

— Ой! — воскликнула Валя. — Вася, поедем туда.

— Там еще зима в полном разгаре, — ответил с неудовольствием Вася. — И полярная ночь вообще. Прлоклятье, — добавил он с отчаянием.

— А когда же наступит день, чтобы без тьмы? — спросила Валя.

— Летом, — сказал водитель.

Некоторое время все молчали, как будто прислушиваясь к ровной работе мотора, шуму дороги, ослеплявшей их радужными сполохами фар. Но встречных автомобилей уже было меньше. А вокруг простирались сероватые поля, уходящие в черноту. По холмам светились иногда деревни.

— А-у-нас-давно-уже-эта-ночь-давно, — пробормотала скороговоркой Валя. — Не-видать-ни-зги.

Водитель поймал ее изображение в зеркале.

— Ничего, утром рассветет, — сказал он.

— Нет-нет-нет, — затараторила Валя. — Нету-почти-света. Мартыновна улетела. Хотя Матушка вот и вернулась. Но там сейчас ее накроют. Рясами, платками, грязными поцелуями. Фу, пакость какая. На сто шагов не подпускала бы никого. Давно говорила Мюсляю, надо купить лампу, лампу керосиновую. Ходишь и спотыкаешься. Не видно. Нет свету. Так он не разрешил. Ага, а себе на табак берет сколько хочет да на вино. А мне на лампу не дал. Прибью, говорит, и тебя, и лампу. Потому как сам-то из угля весь, угля тьмы, а в сердце чернила. И глаза из гуталина. Страшный. Уже хватился и меня ищет.

 

—Чудно, — пробормотал водитель и посмотрел на Васю как только можно дольше.

— Чудно, что есть места с тем фаворским светом, а есть без него, — отозвалась Валя.

— Хватит тебе, — попросил Вася.

— Ребята, а вы вообще откуда едете? — спросил водитель. Они молчали. Так в молчании и ехали дальше. Вася

 

начал клевать носом, и Валя увидела, как мужик с бородой в подпоясанной рубахе спускается по камням к реке — к Днепру — и зажигает керосиновые лампы: одну, другую, третью, — и трепещущие огоньки тех ламп отражаются в темных водах…

 

Автомобиль мягко подпрыгнул, и Вася очнулся, ошарашенно вытаращился вперед, потом посмотрел на водителя и проговорил с некоторым удивлением:

 

— Лев Толстой приснился.

Водитель мельком глянул на него.

— Что говорил?

Вася подумал и пожал плечами.

— Ничего.

Помолчав, добавил:

— Керлосиновый сон.

Еще через некоторое время автомобиль начал тормозить и остановился.

— Все, — сказал водитель. — Здесь я сворачиваю. Дорога на Брянск — прямо.

— Спасибо, — ответил Вася. — Денег у нас нет.

— Я догадался, — сказал водитель.

— Хорошо, — сказал Вася и начал выбираться из автомобиля.

Пассажирка не двигалась. Водитель оглянулся. Девушка спала, положив голову на рюкзак.

 

Он соскочил с поезда возле открытой террасы со столиками, сразу подошел к светловолосой девушке, обнял ее. Она запрокинула голову: о, это ты? Он принялся целовать ее чудесное светлое лицо, расспрашивать: как ты здесь?

 

Голос диспетчера: «Это уже опасно, надо спешить!» Мы стоим, не разнимая рук.

Снова диспетчер: «Его качества могут рассеяться». Она: «Иди, иди».

 

Он: «Подожди, сейчас… Как это место называется?» Она: «Что?»

Он: «Как этот город называется?»

Она (с удивлением): «Основная Теория».

Он (всматриваясь в ее лицо и сопротивляясь силе, утягивающей в некое жерло): «Сколько лет вы здесь живете?»

Она (как бы не понимая): «Что?.. Сто сорок».

Он: «Сто сорок?»

Она: «Семьдесят».

И все, его затянуло обратно в поезд. По лицу потекли даже слезы. Смешно, он думал, что уже никогда не попадет на эту станцию. Никогда уже не попадешь туда, на эту станцию, и не увидишь светловолосую девушку. Он не знал, что все железные дороги соединяются и есть специальный атлас этих дорог, станций, полустанков. По ним можно все проследить. И она это знала, хотя и не была светловолосой девушкой.