Татьяна Труфанова «Лето радужных надежд»

Навигатора у Степы не было, покупать его для поездок по изученному насквозь Домску он считал лишней тратой денег, но к его услугам были Яндекс и Гугл. Он полез за мобильным… опа! А Сети-то не было.

— В чем задержка? — спросил отец. — Мой сын таки не умеет пользоваться Интернетом?

— Ха-ха два раза.

Степа показал ему свой телефон. Отец взглянул на свой – та же история, не ловит.

— Что сидеть, поехали, – мотнул головой отец. – Будем полагаться на мое безошибочное чутье.

— Это то чутье, извини, извини, благодаря которому твой бизнес отбросил коньки в трубу, угу? И у тебя подчистую, подчистую пропали твои золотые яйца? — не сдержался Степа.

— Два остались. Не надо грязи, Степаша. Мы, погоревшие бизнесмены, должны держаться заодно.

— Чего? Я не погоревший. Не погоревший я бизнесмен, – нахмурился Степа.

Отец посмотрел на него загадочным взглядом и пожал плечами.

Они поехали по навигатору в лице Богдана Анатольевича Соловья. Сначала прямо. Протащились по дороге, будто бэтээрами разбитой, мимо обвалившихся коровников со слепыми окнами, мимо заброшенной деревни из трех темных домов и десятка заросших бурьяном остовов. Здесь отец повеселел: «Помню! Деревня Свербилки. В мое время здесь самогонщики-затейники жили. В каждом доме – свой фокус. То зверобой добавят, то боярышник, то почечуй какой-нибудь… Все ясно. Мы полчаса назад засупонились не туда. Головотяпство обычное, поправимое. Потому что – тебе повезло! – от Свербилок я знаю маршрут».

Они съехали с гравийной дороги на грунтовую, хлюпавшую после дождя. Здесь Степа вел особенно осторожно – все-таки у него не джип, а старая «девятка». Въехали в лес, елово-сосновый, темный. Тишина здесь была такая, от которой Степа в городе давно отвык, а в то же время в глубине леса что-то скрипело, иногда ухал неизвестно кто – зверь, птица? И было полное ощущение, что до цивилизации отсюда не докричаться. Здесь Степе стало не по себе. Застрять в таком месте было бы кисло.

— Не дрейфь, Степашка. Я с тобой.

— Хм. Я само это, само спокойствие. А если тебе нужен подгузник, у меня имеется, угу. В багажнике.

— Это мы еще поспорим, кто примерит подгузник!

Три часа назад Степа увидел отца разбитым на части. А теперь тот собрался, ожил и даже вернул себе привычную язвительность. Степа этому был только рад. Что удивительно – он как-то стал свободнее себя чувствовать рядом с отцом.

Между тем дорога через лесную тень продолжалась. Сосны протягивали ветки над узкой колеей. С полусухих елей осыпалась серая хвоя.

— Я понял: это бесконечный лес. А Свербилки – мираж, – сказал отец. – Каждому мерещится то, что он хотел бы увидеть. Знакомые места, ручьи и ивы твоего детства. Стог, в котором кувыркался с дояркой.

— Бедный. Колко в стогу, угу?

— Колко, но сладко.

— Прямо ух, пятьдесят оттенков соломы! – поежился Степа. – Я вот думаю. Свербилки – где? Где было написано, что Свербилки? Таблички – нема. Угу. Это, это что угодно могло быть. Хохлома, Париж… Большие Перегары.

— Обижаешь меня недоверием! – со вкусом сказал отец. – Ай-яй-яй. А кроме того, пора почистить уши от поролона. Вер! Вер-билки! А не Свербилки.

Степа был уверен, что до сих пор отец говорил: «Свербилки». Он хмыкнул и медленно обогнул ямищу посреди склизкой дороги.

— Мой поролон, поролон в ушах – это детский, детский лепет по сравнению с гречневой кашкой у тебя во рту. Папочка.

— Моя гречневая кашка – это капли драгоценного нектара, которые я перекатываю во рту и смакую. Со времени вчерашней ночи.

— Ага. Похмелизмус вульгарис.

— Но-но! Похмелизмус гениалис! Как все, что я делаю.

— И лажаешь, лажаешь ты тоже гениально.

— Я лажаю с фанфарами.

— С фейерверками. Угу. И меня петардой того, маленько пришибло.

— Ай бэг пардону, что разорился.

— Пардон в контракт не всунешь. Чую, что Like Ventures так это не это. Так не оставят.

Отец только пожал плечами.

— Будет драка, будешь плакать.

Дорога чуть повернула и впереди между елей показался просвет. Серо-зеленый, мрачно молчащий лес здесь кончался, в просвете уже было видно пожелтевшее поле. Степа обрадовался и чуть прибавил хода. В рыжеватой глинистой дороге колесами проходивших грузовиков были выдавлены две колеи, по ним он аккуратно вел «девятку». Ближе к выходу лес расступался, ветви больше не накрывали дорогу. Стало светлее, но и дорога здесь от дождя серьезно раскисла. Колеи впереди заполняла желто-рыжая вода. Степа кое-как выбрался из колей на гребень, поехал тихонько.

— Проскочим, — буркнул себе под нос Степа.

И тут же склизкий, размокший, размятый предыдущей машиной гребень пополз под его колесами, машина с плеском соскользнула в правую колею, накренилась и встала.

— Прототип твою мать! – с чувством сказал Степа.

Отец крякнул.

Сначала Степа пытался выехать, непонятно на что надеясь, но «девятка» лишь беспомощно буксовала колесами в грязи.

Ничего не попишешь, угу. Степа, кривясь, вылез из машины в глиняное месиво. Отец открыл правую дверь и недовольно уставился вниз.

— Мои виттоны этого не выдержат, – сказал Богдан и опустил кроссовки в лужу. Мутная вода покрыла их целиком.

Осмотр показал, что «девятка» легла днищем на гребень рядом с колеей, ее правые колеса наполовину погрузились в воду.

— Надо толкать. Охо-хо, – вздохнул Степа.

— Не вижу рядом Ивана Поддубного.

— Как, а ты? Девятьсот, девятьсот кило. Одной левой.

— Берегу левую для концертов.

— Тогда правой.

— Берегу правую на случай целибата.

— Кроме нас, тут это. Никого. Барсучка разве? Или енота позвать.

— Эвакуатор зови, пока песец не пришел.

Степа фыркнул, но вытащил мобильный. Естественно, сеть в этом глухом лесу не ловилась.