Юрий Лугин «Отведи всему начало»
Издательство:
ИД «Городец»
|
1. День святого Валентина
— Витька, привет! С выздоровлением!
Виктор, разглядывавший расписание уроков, от неожиданности вздрогнул. Он не заметил, как они подошли и остановились рядом — Светка Белова и Алька Кабирова.
— Бледненький какой! Слабенький! Губенками шевелит…
— Здравствуйте, девушки! — подчеркнуто вежливо поздоровался с одноклассницами Виктор, почему-то испугавшись, не догадаются ли девушки про его интерес к расписанию уроков отнюдь не родного 10-В, а параллельного 10-А, и торопливо включил чувство юмора. — Это у меня осложнение после болезни. Нервный тик.
— Возьми направление к невропатологу, — посоветовала Алька.
— А может, сразу к психиатру?
Светка, вспомнив, наверное, что она блондинка, кокетливо поправила белокурые локоны и рискнула над Тороповым приколоться:
— Без невропатолога еще туда-сюда, а к психиатру возьми обязательно. И вообще я думала, ты давно у психиатра на учете.
В натуре блондинка: полгода проучилась с ним в одном классе, а все еще не поняла, что нельзя вот просто так прикалываться над Тороповым!
— Увы, — с легкостью согласился Виктор. — Вынужден признать, я действительно бываю не совсем адекватен, когда ты так близко рядом. Не могла бы ты отойти от меня метра на полтора, а лучше на два?
— С чего бы? — удивилась Белова.
— Понимаешь, Светка, кажется, у меня гормональный взрыв…
Светка, услышав про «гормональный взрыв», отпрыгнула в сторону — не на два метра, естественно, и не на полтора, но на метр точно.
— Ничем помочь не могу, извини!
— Тебе повезло: день сегодня для твоих гормонов подходящий, — улыбнулась Алия.
— Да ну?! — удивился Виктор. — Или я чего не догоняю? Просветите отсталого одноклассника, а то стою и тупо думаю, чем сегодняшний от прочих дней отличается?
Алька указала Виктору на плакат, который он почему-то сразу не заметил: «14 февраля, в День святого Валентина, поздравляем всех влюбленных».
— То-то, я смотрю, цирк в школе. И ведь что характерно, нам-то святой Валентин с какого боку? Типа мы католики? — Виктор театрально всплеснул руками. — Блин, как быстро меняется мир! Стоит человеку проболеть пару недель и заявиться преисполненным жаждой знаний в стены любимой школы, а тут черт-те что творится. Клоуны какие-то ряженые бегают…
— Посланники Амура. Каждый может через них передать «валентинку» тому, кто ему нравится, — пояснила Алия, а Светка ехидно добавила:
— Для тех, у кого гормоны, — самое то!
Виктор ахнул, развернулся и уставился на Светку.
— Чего глаза выпучил? — спросила та, как всегда, не подумав о последствиях.
За что очередной раз и поплатилась:
— Про «самое то» — это предложение? Вообще-то ты не в моем вкусе, но я подумаю…
Алия прыснула.
— Нахал! — возмутилась Светка. — Да я с тобой!..
Виктор тут же сделал виноватый вид:
— Не продолжай! Понял. Осознал. Больше не буду.
В школе праздничное настроение реально чувствовалось. Девчонки, даже пигалицы из младших классов, ходили нарядные, сосредоточенно-серьезные. У парней, как обычно, эмоции проявлялись в тумаках, беготне, резких движениях. Адресные номерки у ряженых почтарей брали все, и почти каждый держал ворох «валентинок» в руках.
Виктор от номерка отказался категорически. А почему — объяснил только давнему другу и нынешнему соседу по парте Сашке Карпинскому в кабинете литературы после того, как они от души отволтузили друг друга в честь тороповского выздоровления:
— Смысла не вижу. Письма́, которое хотел бы, мне не получить, а другие… хм!
— А ты сам ей напиши!
— Легко сказать, — вздохнул Виктор и замолчал, делая вид, что занят приготовлением к уроку.
Прогремел звонок.
— Готовился? — спросил Сашка.
— Не так чтобы очень. Но у меня отмазка: я болел.
— А на Митрича отмазки не действуют!
— Как-нибудь перебьемся.
— Только бы меня, ешкин кот, не спросил: что-то мне Достоевский в лом…
— Теперь обязательно спросит.
— Не каркай, ворона!
Виктор, изображая сочувствие, горестно вздохнул.
— При чем здесь я? От тебя такие флюиды ужаса и неуверенности в себе исходят — за километр видно.
Вошел слегка растрепанный и весьма энергичный Максим Дмитриевич Чимбарцев — учитель литературы, личность для школы колоритная. Даже слишком: его язвительные замечания и шутки, на которые он был великий мастер, били по самолюбию нерадивых учеников весьма болезненно.
— Приветствую, красавцы и красавицы, садитесь! Итак, поговорим о двойниках Раскольникова, — Митрич зловеще помолчал, выбирая жертву, а потом продолжил: — Для начала послушаем нашу умную Машу. Потом кого -нибудь из тех, кто попроще… — И с выражением заранее ожидаемого разочарования уставился на Николаеву.
Маша, вспыхнув, вскочила…
На Чимбарцева не обижались. И не потому, что обижаться на таких — грех. Назвав Машу умной, он отнюдь не издевался: «Кому многое дано — с того и спросится».
Издевался он над теми, кто попроще.
— В рамках метода фантастического реализма в произведениях Федора Михайловича Достоевского огромную роль играют второстепенные персонажи, в характере которых отражаются отдельные черты, присущие главным героям. Их можно условно назвать двойниками, потому что благодаря им точнее раскрывается идея романа. Двойников мы видим и в окружении Родиона Раскольникова, и в окружении Сони Мармеладовой… — затараторила умная Маша, заглядывая в рабочую тетрадку.
Виктор усмехнулся. Предположить, что Николаева когда-нибудь окажется не готовой к уроку, можно с такой же степенью вероятности, как снежную метель в африканской пустыне Калахари. Поэтому он слегка расслабился и, как выяснилось, напрасно. Митрич по поводу Николаевой, похоже, был того же мнения:
— Достаточно! Почетное право назвать «двойников» поименно предоставляется… Александру Карпинскому.
Сашка встал, возложил длань на плечо Виктора: «Прощай, друг, не поминай лихом!» — и обвел тоскливым взглядом стены.
— Ну, к двойникам Раскольникова относится… этот… как его… — Он наморщил лоб, демонстрируя временное помрачение памяти.
— Который? — ласково спросил Митрич.
— Ну, этот… Разумкин?
— Разумихин, чучело! — подсказал шепотом Виктор.
— Ага, — подхватил Сашка. — Извините, я оговорился… Разумихин.
— Кто еще? — продолжал вопрошать настырный Митрич.
С подачи Виктора Сашка назвал Лужина и Свидригайлова.
— И какую же роль играют Лужин и Свидригайлов в сюжете романа?
Сашка молчал.
— Все-таки как-нибудь охарактеризуйте их, юноша. Хоть одним словом.
Сашка встрепенулся.
— Одним словом могу! — терять Сашке было нечего, и он довольно похоже спародировал небезызвестного политического деятеля. — Все они подонки, однозначно!
— Садитесь, Шурик. — Митрич вздохнул, скорбя от бестолковости подрастающего поколения. — Выдвинутый предыдущим оратором тезис развить попытается… Торопов Виктор.
Теперь уже Сашка сочувственно пожал приятелю руку.
Виктор встал.
— Повторите, пожалуйста, вопрос, Максим Дмитриевич.
Митрич величественно откинулся на спинку стула.
— Соблаговоляю повторить! Извольте, сударь, на примере одного из поименованных Александром Карпинским подонков, исключая Разумихина, естественно, объяснить, как они помогают нам, читателям, правильно понять и оценить характер Раскольникова и сущность его теории.
— Извините, но я первый день после болезни и…
— Поздравляю с выздоровлением! Юноша, вы молчали так сосредоточенно, что нам показалось, будто вы способны изречь нечто умное. — Митрич посмотрел в журнал. — А между тем у вас были целых две недели на ознакомление с шедевром Федора Михайловича в наиблагоприятнейшей обстановке — авторитетными людьми (в том числе и мной) неоднократно проверено: лучше всего художественный текст усваивается в горизонтальном положении. И оценку я поставлю, соответствующую глубине ваших знаний. И необязательно «два», о чем некоторые подумали. Я готов дать вам шанс, юноша, изменить мое нелестное мнение о ваших умственных способностях. Если ответите на один-единственный вопрос. Скажите, что вам показалось наиболее удивительным и непонятным в этих героях, чем они, может быть, вас поразили?
Виктор задумался.
— Вот Свидригайлов, например. Я не считаю его подлецом. Как можно называть подонком того, кто совершил больше добрых дел, чем все прочие, вместе взятые?
Про добрые дела Свидригайлова Виктор прочитал в одной умной книжке — а книги он любил, еще в начальных классах сообразив, что любовью к чтению при прочих равных достоинствах (и даже отсутствии таковых) способен заслужить особое уважение сверстников, — но мнение свое озвучил как внезапно снизошедшее на него озарение.
Митрич заулыбался и стал похож на кота Матроскина, рассуждающего о том, что две коровы лучше, чем одна.
— Браво, Торопов! Классная тема для доклада: «Свидригайлов — русский человек в его развитии». Вот и займитесь. К следующему уроку, аюшки?
— Постараюсь, Максим Дмитриевич.
— А уж постарайся, голубчик! — Митрич посмотрел на Виктора поверх очков и многозначительно постучал указательным пальцем по классному журналу.
— …Итак, красавцы и красавицы, «двойники» в романе — важнейшее доказательство тому, что теория, оправдывающая преступление, преступна. Жить и процветать по ней могут лишь законченные и прожженные подлецы, вроде Лужина — кстати, обратите внимание на говорящую фамилию вышеназванного господина. Потому что даже Свидригайлов, не будучи законченным
подлецом — о чем весьма справедливо изволил упомянуть мсье Торопов, — не выдержал и покончил с собой…
Взгляд Виктора устремился в окно, на памятник красноармейцу с поднятой в руках шашкой, на покрытую снегом гладь пруда, сопки на горизонте. До конца урока оставалось меньше пятнадцати минут. Еще немного — и он увидит ее.
С первого сентября, когда в актовом зале на торжественной школьной линейке их взгляды случайно пересеклись, мимолетные встречи с Галей для Виктора превратились в смысл существования. Вернее, он убеждал себя, что ему, кроме этих встреч, больше ничего и не надо. Видеть ее хотя бы мельком, хотя бы раз, но каждый день — и уже можно жить. О прочем он старался не думать. Прочего просто не могло быть.
В тетради его рука непроизвольно выводила четыре буквы ее имени, и он сразу заштриховывал их, пряча даже от Сашки, которому полтора месяца назад на новогоднем школьном балу открылся, как на исповеди.
Моя любовь проходит мимо,
Как стороной проходит дождь;
Она тебя не опалила —
Что не горит, не подожжешь…
С удивлением посмотрев на написанное — он все еще не переставал удивляться недавно открытому в себе умению оформлять мимолетные мысли рифмованными строчками, редко признавая их чем-то похожими на настоящие стихи, — Виктор косым крестом зачеркнул написанное и с досадой захлопнул тетрадь.
Митрич продиктовал домашнее задание уже после звонка, но задержке Виктор обрадовался. Так легче удавалось выйти
из класса последним. Он словно невзначай уронил дневник, долго и тщательно укладывал в рюкзак учебник, тетрадь,
потрепанный библиотечный томик Достоевского…
И дождался: в кабинет по одному потянулись «ашники».
В дверях Виктор церемонно поручкался с Костей Илониным, давнишним своим знакомым еще по младшей группе детского сада:
— Буэнос диас, амиго Константэн!
Костя притянул его за лацкан пиджака и оттащил на шаг в сторону:
— Слушай, Виталька с тобой хотел поговорить! Он тему придумал, послушай. — Костя напел: — Та-да-ти-та та-та та-да-ти-та-та… Та-да-ти та та-та та-та-та… Классная песня может получиться!
Они стояли не в дверях, но все равно мешали входившим в кабинет «ашникам», и, разговаривая с амиго Константэном, Виктор видел Галю, о чем-то расспрашивавшую ряженого пятиклассника, который принес ей наверняка не первую уже «валентинку».
— Мелодия интересная. Послушай, если влет, может, так:
По асфальту стучало и капало,
По витринам и крышам мело…
— Круто! — оценил начало будущего шлягера Костя. — Ты, короче, на следующую репетицию подваливай. И желательно с готовым текстом, если сможешь. О` ка?
— Йес, сэр! — Виктор шутливо прикрыл правый глаз двумя сложенными вместе пальцами.
Они разошлись, и Виктор чуть не столкнулся с Галиной и поспешно — слишком поспешно — отвел глаза.
В рекреации он догнал «гонца Амура»:
— Эй, пацан, гоу ту до мэнэ!
Пацан остановился.
— Слушай, почта, ты девчонке записку передавал. У кабинета литературы только что. От кого?
Пятиклассник геройски надулся, как партизан на допросе в гестапо.
— Не скажу! Не имею права! Нас обязали хранить тайну переписки!
— Обязали, говоришь? Молодец, пацан! У тебя чистые «валентинки» есть? Да и номерок за одним давай.
Примостившись на подоконнике, он начертал прыгающими буквами: «Я счастлив тем, что есть на свете ты».
Подумал — и витиеватым росчерком подписался: «Свидригайлов, Аркадий Иванович».
Перегнув записку пополам, торжественно вручил «почтальону».
— Отдашь девчонке, про которую я тебя спрашивал. Запомнил ее? Смотри не перепутай. Не сейчас, а на следующей перемене. Да, и вот еще… Если она спросит, от кого, молчи. Сам говорил: фирма тайну гарантирует. Все, свободен!
На истории Сашка спросил:
— Ты в конкурсе «Сударь и сударыня» участвуешь?
Виктор вспомнил, как «сударем» обзывался на него Митрич, и удивился:
— А это что за на?
— Мероприятие к 23 февраля. Нужно подготовить сцену объяснения в любви из литературного произведения. Победители объявляются королем и королевой бала. Короче, мне Танька Кольченко предложила с нею выступать, и у нас проблема, какую сценку выбрать. Не подскажешь?
Виктор усмехнулся:
— Инсценируйте «Отелло».
—?!
— А что? Ты — вымазанный сапожным кремом, в белой простыне, она — в пеньюаре, на кровати. Ты подходишь, говоришь: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» — и начинаешь ее душить, а Танька красиво бьется в конвульсиях, эротично взмахивая ногами…
Сашка обиделся:
— Я серьезно спрашиваю!
— Ах, значит, ты серьезно?! Ладно, не нравится «Отелло», инсценируйте признание Базарова Анне Сергеевне Одинцовой. Митрич будет в экстазе.
— А вот это классно! Балшойе сепсибоу, дарагой таварисч! — одобрил его выбор Сашка и призадумался, прокручивая в уме, каким из него получится Базаров.
Задумался о своем и Виктор.
Он и не предполагал, что когда-нибудь решится на объяснение с Галей, и испытывал неожиданное облегчение, выплеснувшись наболевшим в «валентинке», как брадобрей в тростниковых зарослях из сказки про царя с ослиными ушами.
Вторая точка пересечения в расписании уроков 10-А и 10-В у кабинета математики не принесла ничего, кроме возможности увидеть Галю еще раз. Виктор не надеялся на ответ, наоборот, боялся его, но все равно испытал разочарование.
Перед шестым уроком ему передали единственную за день «валентинку»: «Мальчик! Почему ты всегда такой одинокий и печальный?» — и обратный адрес внизу, он же подпись: «№ 118–28–049–25». Прочитав и с ходу уловив интонационный отсыл столь вычурного своей сложностью номера к «Евгению Онегину», Виктор записку порвал, а клочки высыпал в мусорную корзину в рекреации третьего этажа.
