Ник Срничек, Алекс Уильямс «Изобретая будущее»

Как выглядят социальные утопии сегодня? Манифест популярных ультралевых интеллектуалов Ника Срничка и Алекса Уильямса описывает дивный мир, в котором не нужно трудиться, — людей повсюду сменили роботы, культурный и этический статус труда уничтожен, все человечество получает безусловный базовый доход, а сама возможность работать ограничена государством. И это лишь первый шаг на пути освобождения человека, которому, считают авторы, необходимо преодолеть и свою биологическую природу, и законы физики.

1
НАШ ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ: ВВЕДЕНИЕ В НАРОДНУЮ ПОЛИТИКУ

Следующий ход был за нами, а мы просто стояли и ждали, пока что-нибудь произойдет, как совестливые уклонисты, ожидающие наказания за свой чисто символический жест.Дэвид Митчел

Сегодня очевидно, что для достижения самых малых изменений необходимы огромные усилия. Миллионы выступают против войны с Ираком, но она идет по плану. Сотни тысяч протестуют против мер жесткой экономии, но беспрецедентные сокращения бюджета продолжаются. Несмотря на постоянные студенческие протесты, захваты и демонстрации против повышения платы за обучение, она продолжает неумолимо расти. По всему миру люди разбивают протестные лагеря и борются с имущественным неравенством, но разрыв между богатыми и бедными все увеличивается. В новых формах протеста — в антиглобалистской борьбе конца 1990-х, антивоенно-экологических коалициях начала 2000-х и, наконец, новых студенческих волнениях и движениях площадей, начавшихся в 2008-м, — прослеживается общий паттерн: сопротивление стремительно нарастает, мобилизует большое число людей, но вскоре затухает, уступая место апатии, меланхолии и чувству поражения. Несмотря на мечты миллионов о лучшем мире, итог этих действий оказывается минимальным.

Забавный случай на дороге к протесту

Весь этот цикл протестов оказался провальным, из-за чего многое в тактике сегодняшних левых носит ритуальный характер и отмечено изрядной долей фатализма. Главные тактические элементы — протесты, марши, захваты и разные другие формы прямого действия — составили устойчивый нарратив, где народу и полиции предназначены определенные роли. Границы этих акций особенно хорошо видны в те краткие моменты, когда происходит смена сценария. Вот что рассказывает один из участников протестов на Саммите Америк 2001 года:
20 апреля, в первый день демонстраций, мы в количестве нескольких тысяч прошли маршем до ограды, за которой
собрались 34 главы государств, чтобы заключить торговую сделку всего полушария. Под градом плюшевых мишек из катапульт активисты в черном быстро при помощи кусачек отделили ограждение от опор и под приветственные возгласы зрителей крюками опрокинули его на землю. На мгновение нас ничего не отделяло от конференц-центра. Мы вскарабкались на поверженную ограду, но дальше почти не продвинулись, как будто нашей главной целью было заменить государственный забор из проволоки и бетона на человеческий нашего собственного изготовления.
Мы видим здесь символическую и ритуальную природу протестных акций в сочетании с восторгом от того, что ты наконец что-то сделал, но также и глубокую неуверенность, которая появляется при первом же сломе ожидаемого нарратива. В роли участника протеста не было прописано, что делать после падения барьеров. Зрелищные политические волнения, подобные антивоенным маршам, уже привычным стычкам, затеваемым противниками «Большой двадцатки» или ВТО, трогательные сцены торжества демократии во время «Захвати Уолл-стрит» — все это кажется очень значимым, словно что-то действительно стоит на кону. Однако в итоге ничего не меняется — вместо долгосрочных завоеваний удается лишь зафиксировать свое возмущение.
Для сторонних наблюдателей зачастую даже не очень понятно, чего добиваются эти движения, помимо выражения общего недовольства мироустройством. Современный протест превратился в смесь диких и очень разных требований. Во время саммита «Большой двадцатки» в Лондоне в 2009 году лозунги протестующих варьировали от высокопарных антикапиталистических до скромных, более локальных требований. В тех случаях, когда эти требования вообще различимы, они обычно не выражают ничего конкретного. Часто это просто общие лозунги — не более осмысленные, чем призывы к миру во всем мире. В более недавних манифестациях уже сама идея требований подвергается сомнению. Движение «Оккупай» не сумело сформулировать никаких значимых целей, поскольку опасалось, что добавление конкретики приведет к разобщению3. И вслед за этим широкий фронт студенческих захватов по всему Западу подхватил эту мантру отсутствия требований, ошибочно полагая, что не требовать ничего — это радикально4.
Когда участников акций спрашивают, что же было их главным итогом, они дают самые разные ответы: одни признают тщетность протестов, другие указывают на радикализацию участников. Если задача сегодняшних протестов в том, чтобы повысить осведомленность общества, их успех окажется в лучшем случае переменным. Посыл протестующих искажается недружелюбными медиа: даже если СМИ вообще признают такую форму протеста, которая сама по себе становится все более скучной и предсказуемой, журналистов шокирует уничтожение собственности. Некоторые считают, что эти движения, протесты и захваты, или «оккупаи», не преследуют никакой определенной цели, а по сути существуют только ради себя самих. В таком случае цель — изменить самих участников протеста и создать отдельное пространство вне поля, на котором оперирует власть. Хотя в этом и есть доля истины, такое явление, как протестные лагеря, остается мимолетным и незначительным, оно не представляет угрозы несущим конструкциям неолиберальной экономической системы. Это скорее политика, мутировавшая во времяпрепровождение, политика как наркотрип, а не что-то, способное преобразовать общество. Такие протесты остаются только в сознании участников, не производя никаких изменений в социальных структурах. Хотя эти усилия по радикализации и информированию общества до какой-то степени важны, всегда остается вопрос: когда они принесут результаты? Есть ли какая-то точка, в которой рост самосознания достигнет критической массы и приведет
к действию? Протестная деятельность может создавать связи, воодушевлять, напоминать людям об их собственной силе.
Однако помимо этих сиюминутных настроений политика требует применения этой силы, чтобы возникшие эмоциональные связи не пропадали втуне. Если не начать действовать в разгар одного из крупнейших кризисов капитализма, то когда еще?
Акцент на эмоциональной стороне протеста соответствует более широкому тренду на выделение эмоционального как зоны настоящей политики. Телесные, эмоциональные и чувственные элементы замещают собой и блокируют более абстрактный анализ, вместо того чтобы его дополнять и расширять. Ландшафт социальных медиа, к примеру, замусорен едким осадком из неиссякающего потока ярости и гнева.
Учитывая индивидуализм современных платформ социальных медиа, связанный с необходимостью поддерживать онлайн-идентичность, не стоит удивляться, что онлайн-«политики» стремятся выглядеть морально безупречными. Нам важнее чувствовать свою правоту, чем думать о предпосылках политических изменений.

Купить книгу на сайте Издательства