Колонка автора: Фёдор Сваровский

ГАДКИЙ ОБРАЗ ПОЭТА В ГЛАЗАХ НЕЛИТЕРАТУРНОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТИ 

Называться поэтом в России стыдно. Сколько я читал интервью с разными поэтами, и каждый второй, наверное, поясняет, что поэтом себя не называет, что, вообще, не важно, как этот вид деятельности называется. Один автор, помню, даже рассказал, что поэтом его обзывает только жена, когда на него сердится. Ну, может быть, какие-нибудь престарелые члены Союза писателей СССР себя открыто называют поэтами или одиозный Евтушенко. А так – нельзя, неприлично.

Смущение и отвращение

Я сам не то чтобы скрываю этот факт, но, конечно, с людьми далекими от литературы стараюсь это не афишировать. Собственно, дело в том, что по моим наблюдениям, быть знакомыми с поэтом людям нелитературным очень часто кажется участью совершенно незавидной. Слово «поэт» обычно у русского человека ассоциируется с чем-то неадекватным, занудным, пьяным, безнадежно влюбленным, суицидальным, жалким, бессмысленным, бесполезным, навязчивым, тщеславным, заумным, высокопарным… Список можно продолжить еще на три страницы.

Вот, например, недавно одна моя знакомая узнала, что я поэт. Причем эту знакомую я помню с малых лет. Первый раз я ее увидел, когда ей было лет одиннадцать. Теперь это совсем взрослая, умудренная опытом женщина. Однако из-за того, что она меня знала с детства, она всегда сохраняла ко мне какое-то обязательное, дежурное уважение как взрослому, старшему. Теперь от этого уважения ничего не осталось. Оказалось, что эта дама – родственница одного из моих знакомых коллег-поэтов. И он ей при встрече рассказал, чем я занимаюсь в свободное от работы время.  Узнав ужасную правду, она на каком-то совсем нелитературном мероприятии подошла ко мне и сказала, с трудом превозмогая неудобство, смущение и отвращение одновременно: «Так ты поэт». Я кивнул. «Понятно», — сказала она, — «Надо будет как-нибудь почитать». После этого она сразу ретировалась.

Теперь предлагаю заменить в этой сцене слово поэт на, скажем, художник.

Итак.

 «Так ты художник». Я кивнул. «Понятно», — сказала она, — «Надо будет как-нибудь посмотреть на твои картины».

Поведение женщины в случае с художником выглядит каким-то совсем уж неадекватным, невежливым. Во-первых, художник – вполне себе уважаемая профессия. За это даже платят деньги. Во-вторых, снисходительное замечание о том, что надо бы как-нибудь посмотреть картины, отчетливо говорит о том, что данная особа сомневается в их ценности. И верно. Художнику бы никто такого не сказал. Так говорят именно с поэтом.

За поэта всегда как-то стыдно. А его стихи читать невыносимо. И, между прочим, денег он не зарабатывает. За поэзию в России не платят, потому что это не товар. Она, по сути, никому не нужна. У меня есть масса знакомых, которые давно знают, что я поэт, но никогда не просят подарить или хотя бы почитать ни одной моей книги. Они боятся. Им неприятно. И я понимаю.

Интересно, что это именно русский феномен. В США, например, совершенно нестыдно называть себя поэтом. Это вызывает лишь характерные ассоциации с университетской средой, с чем-то книжным, иногда с некоторым, может быть, бунтарством. В Европе слово поэт может ассоциироваться со словом «чудило», но не более того.

Так что позор поэзии – чисто русское изобретение. Попробуем разобраться, где, так сказать, генезис этого удивительного явления.

Гаденыш Северянин и советская власть

Гнусный образ поэта, как мне кажется, был сформирован на основе разработок поэтов Серебряного века при последующем и весьма значимом участии советской интеллигенции. Пройдем по списку.

Один из главных виновников – гаденыш Игорь Северянин.  Его успешные попытки медиатизации образа поэта, его эстрадные приемы и эстрадный же успех во многом сформировали отношение публики к поэтам как дешевкам, клоунам, заламывающим руки истерикам, одновременно циникам и т.п.

Еще один виновник – Маяковский или футуристы в целом. Чувства меня у них не было. И это запомнилось.

Ну, и конечно, все эти богемные метания Волошина, Цветаевой, Белого тоже сыграли свою роль.

Но все вышеперечисленные факторы не сработали бы, если бы не случилась революция, и не произошло смешения и смещения классов и сословий.  Новая советская элита, произошедшая от смеси комиссаров, рабочих, крестьян с представителями других сословий, и совершенно потерявшая всякие культурные ориентиры, изначально презирала тонкие виды искусств, к которым, безусловно, относится и поэзия. Отвратительный образ поэта – порождение советской пропаганды и нового класса потребителей советской культуры. Изнеженный идиот, пичкающий окружающих своими убогими виршами. Умственный калека, напивающийся до потери сознания, охочий до женщин, хамоватый и при этом ужасной ранимый. Бессмысленная амёба неспособная ни к какому труду, тщеславный тунеядец. Это поэт.

Положительный образ советского поэта был иным – покрытый боевыми шрамами участник войны, бодрый сталинский соловей, нравоучительный старец или, скажем, даже нравоучительный и почетный слепец типа Эдуарда Асадова. А так до пятидесятых годов прошлого века даже рубаху-парня Есенина записывали в список литературных деградантов. Удивительно, что до сих пор плоды этой пропаганды и отзвуки того уже давно умершего советского общественного мнения работают.

Кстати, очень похожее отношение советское общество выработало к священникам. До сих пор большинство членов нашего общества считает этих людей жирными и сладострастными лжецами, занимающимися лишь вытягиванием денег из прихожан, полное избавление от которых пойдет на пользу обществу.

На кого похож поэт

Невозможно отрицать, что некоторые представители поэтического цеха, как, думаю, и некоторые священники, увы, подходят под эти нелестные определения. Бывает всякое. Люди несовершенны. Но, вообще-то, большинство моих знакомых поэтов где-то успешно работают, вступают в брак, кормят свои семьи, и даже преданно любят своих жен и подруг, не забывая о детях. Мало кто из знакомых мне поэтов навязывают окружающим свой поэтический статус, и, вообще, не заговаривают о поэзии с людьми незаинтересованными. И еще: никаких внешних признаков у поэтов теперь нет — ни горящих глаз, ни блоковской шевелюры, ни неземной тоски во взгляде, ничего.

Русский поэт теперь никогда практически не похож на поэта. Он нераспознаваем. Например, мой друг-поэт, покупая текилу где-то на острове Лонг-Айленд, на вопрос о том, чем он занимается, спросил американскую чернокожую продавщицу: «На кого я, по-вашему, похож?» Она ответила: «Вы, мистер, похожи на профессора».  А несколько лет назад, когда работал в газете, во время легкомысленной обеденной болтовни я задал тот же вопрос одной своей сотруднице. Она запнулась, а потом честно ответила: «Ты похож на бандита». Но буду честен. Есть у меня один приятель-поэт. Он всегда был похож на поэта. Длинные вьющиеся волосы. Большие карие глаза. Мягкий подбородок. Но недавно с трудом его узнал. Волосы коротко пострижены. Мягкий подбородок закрыт бородой. 

— Что такое?

— Семья настояла.

Человеку уже далеко за сорок. Всю жизнь выглядел поэтом. Но семья все-таки не выдержала.

Федор Сваровский