Иэн Макьюэн. Солнечная. Эксмо, 2011

Проблема пугающего всех смертных глобального потепления заключена в том, что природное топливо (газ, нефть, уголь), сгорая во имя тепла и энергии для человечества, выделяет углекислый газ, который и нагревает атмосферу — чем дальше, тем больше. А ведь есть ещё одна – параллельная – беда. Богатства недр, увы, конечны, и когда топливное «малокровие» поразит кровеносную систему цивилизации, то сильно, очень сильно «похолодает».

Обладатель кучи премий и званий Иэн Макьюэн, меломан, атеист и уже классик британской литературы, написал роман, по определению «The Guardian», «об учёном, который надеется спасти мир». От энергетического кризиса и глобального потепления, как вы поняли. Только не подумайте, что перед вами героический производственный роман. Тут, как бы это выразиться, герой – штаны с дырой. И с миром у него отношения сложные, и с самим собой – не лучше.

Мы знакомимся с 53-летним Майклом Биэрдом, физиком и лауреатом Нобелевской премии, в 2000 году. Его замечательное открытие — в далёком прошлом, у него нет новых идей, в профессии он катился по наклонной, «всё волнующее и непредсказуемое осталось только в личной жизни», — там трещит по швам и распадается пятый брак Майкла. Он давно «не верит в глубокие внутренние перемены», а верит только «в медленный внутренний и внешний распад». Биэрд уже больше бюрократ, чем учёный, паразитирующий на собственном славном прошлом. Он хоть и возглавляет Центр возобновляемой энергии в Рединге, но не очень верит в исчезновение Гольфстрима, пустыню на месте Амазонки и таяние ледников. И тут происходят, дайте посчитаю, пожалуй, три зигзага судьбы, кардинально меняющие его жизнь.

Во-первых, он отправляется на некий семинар по глобальному потеплению, свершающийся прямо на корабле, где-то у полярного круга. Во-вторых, из-за этой поездки его развод окрашивается просто-таки в детективные тона. В-третьих, первое и второе вдруг вновь делают его по-настоящему практикующим учёным, упирая пути его в участок на юго-западе Нью-Мексико, где монтируется установка по выработке электричества фотосинтезом. Энергия Солнца — вот идея, вроде как реанимирующая Биэрда и вместе с ним, по логике, дружную — я, ты, он, она — семью человечества.

Но пафос «Девяти дней одного года» на протяжении всего романа подвергается жесткому ироничному контролю. Допустим, на Севере диком Биэрд много думает. От: «Что такое жизнь без высоких целей? Ответ был именно такой — ещё одна ночь незапоминающихся бессонных мыслей». До (после чуть не состоявшейся встречи с белым медведем): «Как же раскрепощает открытие, что в современном мире он, городской житель, кабинетный человек, живущий с клавиатуры и монитора, мог быть выслежен, растерзан и съеден целиком — мог стать пищей для другого». Итог (думаю, хорошо знаком многим из тех, кому хорошо за тридцать): начать жизнь заново, сбросить вес, жить организованно и просто, заняться всерьёз работой. При этом уже тогда, наблюдая за тем, как два десятка идеалистов, убеждённых, что искусство откроет миру глаза на его катастрофическое состояние, решительно неспособны повесить одежду на свой крючок, единственный «технарь» на этом ковчеге скептически удивляется: «Как они спасут Землю, если она настолько больше гардероба?» Человеку, приходит к выводу Биэрд, надо полагаться не только на науку, искусство и идеализм, — гардероб спасут только законы и уважающие закон.

Дальше — только хуже. Врачу в ответ на его критику Биэрд уже раздражённо замечает: «Мой образ жизни… состоит в том, чтобы подарить миру искусственный фотосинтез в промышленных масштабах. Если, конечно, мир с его склеротическим кредитным рынком позволит ему это сделать». А где-то в середине текста обнаруживаеся и вовсе тупиковое: «Человечество в массе своей демонстрирует торжество алчности над добродетелью».

Однако Макьюэн не столько сатирик и социофоб, сколько психолог. Его Биэрд – антигимн не злодейству, и уж тем более не ничтожеству, а индивидуальной слабости. «Он был самодостаточен, поглощён собой, а голова его была занята разного рода желаниями и туманными грезами». Он знает, что ему нельзя есть чипсы, но не может отказаться от них. Он знает, что такое «хорошо», но не в силах победить искушающих его больших и маленьких «плохо». Кто, кто создал это человеческое тело?! «Какой бог, если он чего-то стоит, мог быть столь беспомощным у верстака». А каковы иллюстрации всех этих печальных мизантропических выкладок! Чего стоит одна только сцена поездки на снегоходе! Это какой-то физиологический триллер, сразу же напоминающий о скандале вокруг макьюэновской пьесы «Стереометрия», в центре которой — история героя, хранящего в столе химически консервированный пенис в банке.

На финише романа клубок проблем, страхов, комплексов, чаяний, устремлений и разочарований белого британского мужчины за пятьдесят из интеллектуальной элиты, вырастет и запутается так, что впору вспоминать пушкинское «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Вот только что делать, если отсутствие другой воли — воли что-то менять хотя бы в своей жизни — лишают и тебя, и, почти неминуемо, других каких-либо надежд на покой? Спасение человечества отменяется, если оно состоит из человечков.

Павел Тимошинов