Андрей Кушко, Виктор Таки, при участии Олега Грома.Бессарабия в составе Российской империи (1812—1917) Москва. НЛО, 2012

«РИТУАЛЫ» ИМПЕРИИ И НАЦИИ В БЕССАРАБСКОМ КОНТЕКСТЕ

В НАЧАЛЕ ХХ в.

ЮБИЛЕЙ 1912 Г. И СОЦИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ИМПЕРСКОГО ДИСКУРСА

Во времена существования Молдавской Советской Социалистической Республики историография «бессарабского вопроса» вызывала особый интерес в периоды, совпадавшие с очередной годовщиной вхождения Бессарабии в состав Российской империи в 1812 г. Советская историография считала события 1812 г. одной из вех становления «молдавской советской государственности». Это подтверждается и многочисленными работами местных историков, приуроченными к этой дате. В то время как ритуальные образы, используемые в таких случаях, отсылали к центральному советскому мифу «дружбы народов», они также имели безусловное сходство с символическим наследием имперского периода. Это наследие имело косвенное отношение к советской риторике и, конечно, не могло быть воспринято в первоначальном виде в рамках советского дискурса, основанного на совершенно других принципах легитимации. Все же положительное отношение советской официальной историографии к некоторым аспектам российского имперского опыта, характерное для послевоенного периода, не привело к похожему пересмотру «ритуалов империи». Как ни парадоксально это звучит, элементы советской «политики памяти» по отношению к событиям 1812 г. во многом напоминали имперские церемонии. Это объяснялось общими чертами, вытекавшими из фундаментального значения таких церемоний как в имперском, так и в советском контексте: подтверждение окончательного включения Бессарабии в символическое пространство государства, управляемого из Петербурга или Москвы. Несмотря на значительные различия в области риторических приемов и символически значимых сценариев, «ритуалы включения» бессарабской окраины в общее пространство империи сохранили важное место в качестве инструмента интеграции центра и периферии. Мы уделим особое внимание «ритуалам империи», то есть церемониям и политическим мероприятиям, которые должны были закрепить статус Бессарабии как неотъемлемой части национализирующегося пространства империи. В этом смысле празднование столетия присоединения Бессарабии к Российской империи в 1912 г. знаменует собой высшую точку усилий властей империи и российского общественного мнения сконструировать цельный образ бессарабской окраины. Успех этих попыток оказался в конечном итоге весьма сомнительным, что было обусловлено несколькими основными факторами. Во-первых, неоднородность и противоречия в самовосприятии российских элит, а также растущее влияние национализирующих тенденций начиная с царствования Александра III во многом усложнили задачу определения критериев принадлежности к идеальному «российскому» (или «русскому») отечеству. Лояльность по отношению к монарху все еще воспринималась прежде всего в династических и традиционалистских терминах, даже если сама династия стремилась описать самое себя как воплощение пока еще туманно очерченного национального сообщества. В бессарабском случае эта двойственность очевидна как на поверхностном уровне риторики, так и на более глубоком смысловом уровне языков самоописания. Язык династии и православия часто совмещался (не всегда удачно) с элементами усиливавшейся национальной риторики, которая стремилась к символическому включению Бессарабии не только в «ментальное пространство» Российской империи как полиэтнического и «наднационального» образования, но и в более узкие рамки «русской нации». Расплывчатость и незавершенность проекта «большой русской нации» во многом обусловила сохранение влияния традиционных критериев политической легитимности даже в начале ХХ в. Эта особенность ярко проявилась в контексте праздничных церемоний, связанных с юбилеем 1912 г. В то же время все более частое появление и усиление национальных мотивов указывает на возможное направление развития российской политики, прерванное Первой мировой войной и ее последствиями. Безусловно, этот гипотетический сценарий не может служить доказательством некой «преемственности» между Российской империей и СССР в сфере управления «окраинами». Он лишь подтверждает противоречивость и спорную сущность российского имперского дискурса, а также попытки его создателей преодолеть дилемму полиэтничного характера Бессарабии путем идентификации империи с династией и официальной версией православия. В том же ключе стоит упомянуть особую роль духовенства в организации и интерпретации юбилейных церемоний в 1912 г. Эти особенности, однако, связаны не только с местным бессарабским контекстом, но и с более масштабными изменениями в репрезентации российской монархии, которые стали очевидными после восшествия на престол Александра III в 1881 г.