Анна Берсенева «Кристалл Авроры»

«Ничего себе у Веры родственнички! – подумала она. – Вот так вот приедут навестить, и не разберешь, дома ты или на международных переговорах».

Но возможность послушать разговорный английский – вернее, американский, Маша сразу это поняла, не зря же сериалы смотрела, — была во всяком случае поинтереснее, чем еда, даже такая аппетитная, как сейчас на столе.

— У моей бабушки было похожее кольцо, — сказала Марина. — Она вообще похожа была на тебя.

— Лестно слышать, — ответила Вера.

— Я ее помню только очень-очень старой, но и тогда она была так же, как ты, самодостаточна.

Маша обрадовалась, что поняла это непростое слово.

— Я – самодостаточна? – удивилась Вера. – Хотя… Теперь, наверное, да, ты права.

Ее сын поднял глаза от айфона и посмотрел на нее непонятным взглядом.

— Представь, моя прабабушка могла стать алкоголиком, — сказала Марина.

— Ну, это многие могут, — усмехнулась Вера.

— Но она почти стала. – Марина улыбнулась тоже. – Не потенциально, а реально.

Улыбка была прекрасная. Естественность ее облика больше всего на улыбке и держалась.

— Как же с ней это получилось? – спросила Маша.

Ей было до того интересно, что она даже не побоялась ошибиться, задавая вопрос. Правда, она и вообще этого не боялась. Ее английские курсы в Брайтоне начались с того, что  преподаватель сказал:

— Самое глупое, что вы можете делать, это бояться речевых ошибок. Представьте, что в Москве к вам подходит иностранец и спрашивает: как моя будет проходить на Красный площадка и Кремль? Ведь вы поймете, чего он хочет, правда? И не станете над ним смеяться, а просто покажете дорогу. Ну и над вами никто не станет смеяться в Англии. Говорите как можете и не беспокойтесь совсем.

— В юности моя прабабушка была флэппер, — ответила Марина, глядя на Машу с доброжелательным интересом. – Эмансипированная, платье до колен. Все это шокировало общество. А она вдобавок работала в офисе, была финансово независима и ходила на коктейльные вечеринки в тайные клубы. Тогда как раз ввели сухой закон, алкоголь стал запретной роскошью. И тогда же придумали коктейльные кольца.

Маша невольно взглянула на Веру, хотя кольцо с бледно-зеленым камнем видела на ее руке сто раз, а вернее, всегда. Ее удивило, что та слушает рассказ, казавшийся Маше интересным, с совершенно бесстрастным лицом. Тоже сто раз уже слышала, наверное. В руке она держала бокал, вино отражалось в камне, и от этого он переливался, меняя цвет.

— Если девушка ходила на коктейльные вечеринки и носила такое вызывающе огромное кольцо, то она будто бы говорила «давай выпьем вдвоем», — объяснила Марина. – Так к этому относились тогда. И конечно, это означало, что она независима.

— Почему? – спросила Маша.

Все остальные молчали.

— Потому что сама купила себе дорогое кольцо.

— Не обязательно сама купила, — заметила Маша. – Мог и муж подарить.

— Считалось, что мужья не дарят коктейльные кольца, — сказала Марина. – И даже считалось, что коктейльное кольцо – антитеза обручальному.

— А Вера… — начала было Маша.

Она хотела сказать, что Вера-то как раз носит свое кольцо на правой руке, как обручальное, но осеклась.

— На правой руке носят обручальные кольца только в России, — сказала Вера. – А в Европе, в Америке – да, антитеза.

Маша уже не удивлялась, что та угадывает ее мысли, и даже не мысли, а намерения мыслей, и даже не угадывает, а будто бы слышит. Но кристальная бесстрастность в Верином голосе все-таки показалась ей необычной.

— То прабабушкино кольцо потом носила и моя бабушка, — сказала Марина. – В шестидесятые годы они снова стали невероятно популярны. Это неудивительно.

— Да, тогда в моде был вызов, — тем же бесстрастным тоном произнесла Вера. – Везде в мире все менялось на глазах. Во всяком случае, нам так казалось. Маша, почему ты не ешь? – спросила она. – И ты тоже, Кир.

— Я сыт, мама, — по-русски ответил Кирилл. – И жду варенья с ядрышками. Это не значит, что пора перейти к чаю, — уточнил он.

— Варенье мы сварили, — кивнула Вера.

— Кто — мы? – спросил он.

— Мы с Машей.

— Я только по банкам разливала, — возразила Маша. – И то разбила одну.

Все перешли на русский и стали говорить про варенье и прочее подобное. Оказалось, что Верин сын вовсе не мрачный, а такой же непринужденный, как его жена, просто у него отстраненная манера держаться. Он вспоминал про сад каких-то Левертовых с улицы Сурикова, про смородиновые кусты, которые в нем росли, и как Евгения Вениаминовна Левертова приносила из своего сада смородину размером с вишню всем соседям, потому что урожай с этих по науке выращенных кустов получался небывалый, а бабушка Люся делала страшно вкусный мусс и тоже всех соседей угощала, и только он, родной внук, мусс этот есть не мог, потому что в детстве на смородину у него была аллергия.

— Для меня это всегда было феерией, — сказала Марина. – Я говорю о домашней еде, невероятно вкусной в России, — пояснила она Маше, которая смотрела на нее во все глаза.

И как было не смотреть!

«Если бы я была наполовину такая красивая, — думала она, слушая историю о том, как Марина впервые попробовала икру из запеченных баклажанов, — то Женя, может, и на съемки без меня не поехал бы».

Стоило ей подумать о Жене, даже таким случайным образом, как печаль охватила ее. Нет, печаль неправильное слово. От того, что его нет рядом и так долго еще, невозможно долго рядом не будет, Маша чуть не заплакала.

— Я вернусь к чаю, — сказал Кирилл, вставая. – А сейчас должен отвлечься. Интернет по-прежнему быстрее работает в саду?

— Да, — ответила Вера. – Это плохо?

— Приемлемо. Я сяду в беседке.

— Удача, что Кир вообще смог приехать в Москву, — сказала Марина, когда ее муж вышел через балконную дверь на веранду, а оттуда в сад. – Он работает так много, что это много даже для Америки. Друзья-немцы, с которыми мы учились в Стэнфорде, недавно уехали домой. Сказали, что американцы крэйзи, а они нормальные люди и хотят не только работать, но и жить.

«Кирилл что ли ненормальный и жить не хочет?» – подумала Маша.

Из Марининых слов следовало именно это, но такое впечатление могло возникнуть и от того, что русский не был ей родным. Это было понятно, несмотря на ее русское имя и на то, что не все русские говорили по-русски так грамотно, как она.

Но что означают слова Вериной невестки, как работает ее сын, нормально это или нет, — все не имело значения по сравнению с тем, что неделя это все-таки не очень долго, она пройдет, и Женя улыбнется мимолетной своей улыбкой, и обнимет прямо на пороге, потому что Маша выйдет ему навстречу, потому что, конечно, будет ждать его в этот день и не захочет пропустить ни одной минуты, которую уже можно будет провести с ним.

Она смотрела сквозь стеклянную дверь на августовский сад, на разноцветные флоксы, на Вериного сына, сидящего за ноутбуком в беседке, увитой актинидией, и улыбалась той улыбкой, которой может улыбаться только бесконечно счастливый человек.