Анна Брекар «Неторопливый рассвет»

 I

 

Где-то около полудня я добралась до пансиона «Колокол». Я узнала вывеску на фасаде и подня­ла взгляд к окну, которое было когда-то ее окном. Быть может, моя мать и сейчас там, открывает ящи­ки комода и раскладывает свою одежду, она совсем не постарела и все еще ждет меня, вечно появляв­шуюся, когда не ждали, то слишком рано, то слиш­ком поздно, пока она коротала время, окутанная ожиданием и укором.

Я толкнула дверь в этот июльский день, как тол­кнула ее впервые тридцать лет назад. Прохладный полумрак и запах мыла на лестничной клетке сразу напомнили мне консьержку с ее большим ведром, шорох щетки по каменным плитам. Я поднялась по лестнице, держась за длинные выгнутые перила, и страх, живший во мне в ту пору, вновь овладел мной.

 

— Послушайте, — сказала мне хозяйка панси­она, — послушайте, мы открываемся только в че­тыре. Комнаты еще не убраны, и вообще, пансион закрыт до вечера.

— Я устала после долгого перелета, на улице жарко, и куда мне девать багаж?

Эти слова, похоже, смягчили женщину, которая уставилась на меня, накручивая на палец прядь черных волос. Она смотрела своими накрашенны­ми глазами пристально, будто проверяя, какое впе­чатление производят на меня ее черные волосы и синий взгляд. Была ли она дочерью мадам Тюрташ, хотя ничем на нее не походила? Она распахнула дверь, и теперь, привыкнув к полумраку, я смогла увидеть коридор, который мало изменился. В сере­дине стояли все те же часы с маятником, поблески­вавшим под стеклом при каждом взмахе. Я узнала и диванчик, покрытый черной тканью, и потертый линяло-розовый ковер на полу.

— Послушайте, вы можете оставить ваш багаж здесь, а сами приходите через два часа, но не рань­ше, ладно? Комната все равно еще не готова.

Она показала мне угол за занавеской, отделяв­шей хозяйскую часть от предназначенной для по­стояльцев, после чего подтолкнула к выходу.

— Ступайте, это недолго, — и слегка улыбну­лась мне, видно подбадривая.

Спускаясь по широким каменным ступенькам, я услышала долетавший сюда уличный шум, при­глушенный, точно далекий прибой несуществую­щего моря.

За несколько недель до отъезда в город у озера я получила от матери письмо — она всем писала письма от руки, по привычке с тех времен, когда телефон стоил дорого, а компьютеров еще не су­ществовало, — которое удивило меня. Даже испу­гало. Это было похоже на крик о помощи. Она пи­сала о гостьях в черном, проходивших под окном ее комнаты между пятью и семью часами вечера, упоминала о маклерах, являвшихся к ней с пред­ложениями продать дом, — эти предложения она расценивала как угрозу выселения, будто судьба в очередной раз хотела лишить ее крова. Мир вокруг нее был враждебен, а в доме появились зловредные насекомые, выползшие из подвала и заполонившие кухню. Маклеры, странные гостьи и насекомые, вместе взятые, представляли угрозу, от которой я, единственная дочь, должна была ее защитить. Я обещала приехать, навести порядок в ее бумагах, прогнать маклеров, купить инсектицид и погово­рить с гостьями.

Но, уже заказав билет на начало летних кани­кул, я позвонила ей и узнала, что она не может «принять» меня — именно так она выразилась — раньше 8 июля, а ведь я специально освободилась, чтобы приехать к ней как можно скорее. Кому, как не мне, было знать, что переубедить ее невозмож­но, она «просто разрывается, моя дорогая», что означало множество непонятных дел, занимавших все ее время. Она записалась к своему остеопату, еще — к духовному наставнику, о котором соби­ралась мне рассказать, но я-то знала, что она не скажет толком ничего, разве что намеками. Мать была очень занята и почти раздражена моим при­ездом. Как в ту пору, когда я была ребенком, бес­численные таинственные занятия мешали ей по­свящать время мне, и она об этом жалела. Она «не знала, куда меня деть» и предпочитала, чтобы я приехала после ее «важных дел». Я даже не пы­талась понять, так мы «функционировали», еще одно, ничего не выражающее слово, которое она употребляла, говоря о нас с ней.

Она сама позвала меня на помощь, и это не противоречило тому, что теперь, освободившись и приехав, я стала обузой. Похоже, нам суждено было «функционировать» только таким образом, ей всегда брать верх, а мне, так или иначе, отни­мать время.

Однако я решила не менять свои планы, не ска­зав ей об этом, чтобы лишний раз не раздражать. Почему бы, в конце концов, не провести несколько дней в этом городе, накупаться вволю, выспаться, короче, отдохнуть?

В этот июльский день я шла к неведомому, сама того не зная. Мне казалось, я вернулась домой, к чему-то родному, куда могла забиться, как лиса в свою норку, и я не подозревала, что будет совсем наоборот.

Мне надо было убить два часа, пока в пансионе за­стелят постель и уберут комнату. Освободившись от багажа, я стала искать местечко в тени. Я шла по улицам, окутанным дремотой, асфальт кое-где плавился; из-за белых занавесок, тихонько колы­хавшихся в жарком воздухе, мне чудился смех. Наконец я остановилась на маленькой площади в тени трех лип. Посередине монотонно журчал фонтан. Я села на скамейку, потом легла, подложив под голову сумку. Равнодушные к жаре голуби вор­ковали в двух шагах от меня, кружась в чуточку смешном брачном танце. Убаюканная журчанием воды, я задремала.

— Можно?

Этот голос был мне знаком. Я открыла глаза. Рядом со мной сидела Альма. Альма, моя лучшая школьная подруга.

— Альма! Что ты здесь делаешь?

— Я могу спросить у тебя то же самое.

Альма мало изменилась, все тот же жесткий птичий взгляд и резковатая манера говорить. Прав­да, одета она была уже не в джинсы и футболку, с которыми в школьные годы не расставалась. На­пористым тоном она спросила меня, не хочу ли я навестить Валентину, женщину, которая когда-то, так давно, принимала нас с ней на ферме. Ей было теперь около восьмидесяти пяти лет, и Альме хо­телось ее повидать. Все это она выпалила разом, словно было самым обычным делом, что мы встре­тились двадцать лет спустя, на скамейке у фонта­на, жарким июльским днем. Я была согласна по­ехать с ней, но у меня вертелось на языке столько вопросов, я ведь думала, что…

Альма, однако, оборвала меня, обо всем этом мы успеем поговорить завтра, времени хватит, она будет ждать меня на вокзале в зале ожидания ровно в одиннадцать часов. Именно там лет тридцать назад мы встречались с рюкзаками за спиной, что­бы отправиться в путь.

Когда я встала, жара была удушающая, и у меня закружилась голова, глаза заволокло серой пеле­ной, в ушах зазвенело. Я пошла по направлению к озеру и на повороте улицы наконец ощутила влаж­ный и прохладный воздух, пропитанный запахом водорослей. По ту сторону шоссе вдоль берега тя­нулся парк, где старые деревья дарили свою тень желающим полюбоваться видом Альп, едва разли­чимых в жаркой дымке.

Я легла на траву у озера и вновь задумалась о столь неожиданной встрече.

С Альмой я познакомилась, когда мне было пятнадцать лет. Мы ходили в одну школу, хотя она жила в деревне, а я в городе. Я впервые заметила ее, когда она ела одна за столиком в буфете. Народу было много, но вокруг нее — пустота, словно ни­кто не решался приблизиться к ней.

Порой я встречала ее в коридорах или видела на школьном дворе; она всегда держалась особняком. Эта обособленность, судя по всему, была ей совер­шенно безразлична. Никогда я не видела, чтобы она искала общения, присоединившись к группе школьников или с кем-нибудь заговорив. Однажды, когда она убирала книги и тетради в свой шкафчик, у нее упал пенал. Я подняла его и протянула ей; она, казалось, искренне удивилась. Как будто я суме­ла пройти сквозь прозрачную стену, окружавшую ее. Ее темные пронзительные глаза уставились на меня, и она спокойно поблагодарила.

Вскоре после случая с пеналом она остановила меня в коридоре:

— Это ты на днях подняла мне пенал?

Как будто сомневалась, что узнала меня. А по­том в категоричной форме пригласила к себе в ближайший неучебный день. Я так удивилась, что у меня даже не хватило духу отказаться. Она уже протягивала мне бумажку с расписанием поезда, на который надо было сесть, чтобы добраться до деревушки, где она жила. На станции она меня встретит.

Так я впервые побывала у нее, а потом приезжа­ла еще не раз. Мне было хорошо с ней. Потому что мы не шлялись в городе по магазинам, потому что она никогда не делилась со мной любовными исто­риями. Между нами возникла близость, которая не нуждалась в словах.

Она жила в маленьком домике у старой фер­мы с родителями и тремя братьями. Странная у них в доме была обстановка, совсем непохожая на нашу. Ее отец, известный физик, был немно­го не от мира сего. Увлеченный человек, он был всецело поглощен своей работой, а у его жены просто не было желания обустраивать дом: везде еще стояли коробки, а из мебели имелось только самое необходимое. Альма, однако, сказала мне, что они с братьями жили в этом доме уже не пер­вый год.