Антуан Володин «Бардо иль не Бардо» перевод Валерия Кислова

Последний бой до Бардо

 

Куры, по своему обыкновению, мирно кудахтали за оградой, когда раздался первый выстрел. Одни затрясли гребешками, другие прервали неуклюжую поступь и задержали в воздухе сероватые лапки, не решаясь опустить их в зерна и помет, остальные продолжали клохтать как ни в чем не бывало. Пистолеты их не волновали. Ножи — пожалуй, а макаровы или браунинги — нет. Вскоре послеполуденную негу нарушил второй выстрел. Кто-то с разбегу рухнул на ограду курятника, чья конструкция, не рассчитанная на подобные испытания, немедленно просела. Рейки прогнулись, один насест развалился, и на этот раз все птичье сообщество охватила паника. Большей частью рыжие и белые, а также две-три черные куры, громко возмущаясь, беспорядочно разбежались. За металлическую сетку цеплялся раненый мужчина. Он пытался одновременно перемещаться и удерживаться в вертикальном положении, но это ему не очень удавалось. Накренившись вперед, он плелся, безучастный к кудахтанью и озабоченный лишь приближающимися шагами. Ибо его уже торопливо нагонял преследователь, перед которым из стороны в сторону, волоча брюхо по земле и судорожно взмахивая недоразвитыми крыльями, металась одна из клуш. Убийца настиг раненого и какое-то время молча рассматривал его, словно раздумывая, что делает здесь, перед уже пораженной и даже сраженной целью, затем, почти не целясь, выстрелил в третий раз, развернулся и скрылся из вида.

Цель звали Коминформ.

Итак, в центре уже унявшегося птичьего двора находился Коминформ, трижды продырявленный и агонизирующий. Он был весь в крови. Он был коммунистом-революционером; падая, он снес курятник и теперь, у покореженной калитки, истекал кровью.

Расправа произошла без свидетелей. Хотя обычно это место было весьма оживленным: позади библиотеки большого ламаистского монастыря, посреди пустыря, который еще сто лет назад служил монахам для занятий боевыми искусствами, а в наши дни отводился под огородничество и животноводство. Но в тот день все собрались в другом месте. Послушники, ламы и гости сидели на не совсем чистых и не очень удобных подушках в просторном молитвенном зале северо-западного крыла, в противоположной от огорода стороне, и готовились к участию в одной из главных церемоний года: в освящении пяти драгоценных благовоний. Летний ветерок разносил гудение раковин и удары гонгов. А еще доносил коллективные молитвы. На таком расстоянии в многоголосых вероизъявлениях невозможно было отличить те, что воздавались искренне, от тех, что воспроизводились по привычке.

День выдался прекрасный.

Несколько секунд ситуация пребывала без изменений, затем один старый монах где-то хлопнул дверью, обогнул библиотеку, пересек плантацию стручковой фасоли и направился к месту преступления.

Убеленный сединами служитель культа был облачен в полинявшее сиреневое одеяние. Его тело уже достигло четвертого возраста. Он торопливо, насколько позволяли худые ноги и дыхание на девятом десятке лет, семенил в сторону курятника. Из-за кишечных неурядиц ему пришлось застрять в уборной и пропустить начало церемонии. Он услышал выстрелы; почуяв неладное, быстро подтерся, оправился и заспешил изо всех сил.

Как это с ним часто случалось, он разговаривал вслух, обращаясь и к себе, и к гипотетическим единоверцам.

— Эй! — кричал он. — За библиотекой стреляют! Вооруженные бандиты! Скорее! Там убивают! Он миновал грядку с фасолью, грядку с горошком. Курятник являл все признаки необратимого разрушения. Насесты обвалились. Смятая изгородь приказала долго жить. Обращенные к небу, торчали обрывки сетки, обломанные колья, наполовину искореженная калитка. При малейшем прикосновении все качалось и скрипело. Пришлось отогнуть изрядную часть металлических кружев, чтобы увидеть, кто там лежит.

— Сучий хрящ! — выругался старик. — Я его знаю! Это же Коминформ! Коминформа пристрелили!

Монах наклонился. На фоне железного поскрипывания слышались издаваемые Коминформом стоны. Монах ощупал раненого, выслушал его дыхание. Увидав следы от пуль, стиснул редкие зубы. Вынесенный диагноз оставил при себе.

Монаха звали Друмбог.

Вокруг Друмбога и Коминформа беспечно кудахтали куры.

— Эй! — крикнул Друмбог. — Скорее сюда! Коминформа настигли убийцы!

Никто не отозвался.

— Все там, на Пяти Благовониях! Монастырь пуст. В библиотеке тоже никого. Да и я, если бы… Если бы не застрял в сортире… А все из-за этой треклятой простокваши! Ведь уже не могу ее переваривать, а все равно пью… А как на вас действует простокваша? Монгольский йогурт домашнего приготовления? Ай-ай-ай! Как от этого проносит!

Коминформ шевельнулся.

— Это ты, Друмбог? — спросил он, не открывая глаз.

Его осекшийся голос не звучал дальше губ. Никто не сумел бы его расслышать. Он икнул.

— Этот гад продырявил мне живот, — проговорил он.

— Гемоглобин из него так и хлещет, — отметил Друмбог, который не разобрал и даже не услышал бормотание Коминформа. — Вряд ли выкарабкается.

— И легкие, — добавил Коминформ. — Мне конец…

— Коминформ, ты меня слышишь? — спросил Друмбог. — Ты меня слышишь, младший брат? Ты в сознании?

— Мне больно, — пробормотал Коминформ. — Они меня порешили… Мои прежние соратники… Раскаявшиеся… Теперь работают на мафию, на олигархов… Социал-демократы, нувориши и прочая шайка… Раскаявшиеся, это самые подлые…

Правым рукавом шинели он зацепился за проволоку и когда порывался что-то сказать, сетка начинала позвякивать. Будто кто-то ворочался на дешевом пружинном матраце.

— Береги силы, младший брат, — посоветовал Друмбог. — Дыши ровнее. Открой рот. Чтобы кровь не мешала воздуху.

— Это ты, Друмбог? — спросил Коминформ.

— Да, младший брат, я. Я собирался на церемонию пяти драгоценных благовоний, понимаешь? И вдруг услышал, что стреляют…

— Не возись со мной, — сказал Коминформ. — Иди. Не пропусти освящение. Оставь меня.

Его грудь прескверно выгнулась.

Он харкнул кровью.

Сетка звякнула.

— Осталось недолго, — просипел он. — Мне конец.

Он стиснул зубы и замолк. Он примкнул к коммунизму не ради показухи, он защищал его принципы не для того, чтобы оригинальничать в тюрьмах. Он был не из тех, кто перед лицом смерти распускает нюни.

В этот момент на дорожке затрещали сухие стручки, зашуршала трава. Какая-то курица мчалась прочь, возмущаясь на своем птичьем диалекте тем, что ее едва не пнули. Кто-то приближался.

— Ох, бычье вымя! — выругался Друмбог. — Убийцы возвращаются! Им надо убрать свидетелей; на их месте любой бы так и сделал… Настал мой черед, но увиливать я не собираюсь!

 

Он тяжело задышал. Внезапный страх сжал ему грудь. Кусты и загибы сетки скрывали от него возмущенную курицу и ногу, вызвавшую ее негодование.

— Когда-то, — продолжил он, — астролог предсказал, что меня изрешетят пулями и я умру у курятника, рядом с революционным коммунистом. Тогда я рассмеялся ему в лицо… Теперь все сбывается… Холодная простокваша, кишечник… Освящение Пяти Благовоний… Все предопределено…