Арно Шмидт «Ничейного отца дети» Перевод с немецкого Татьяны Баскаковой

I.

 

(Февраль 1939)

 

На звезды нельзя показывать пальцем; нельзя рисовать буквы на снегу; ко­ гда гремит гром, нужно дотронуться до земли : что ж, я заострил руку вверх, обвитым шерстью пальцем проломил «К» в серебряной коросте рядом со мной (грозы, к сожалению, не было, иначе я бы и для нее чтонибудь придумал !) (В портфеле хрустнул пакет с бутербродами.)

 

Лысый монгольский череп луны придвинулся ближе. (Дискуссии только тем и ценны, что потом, задним числом, в голову приходят хорошие мысли.) Шоссе (к вокзалу), выложенное серебряными полосами; по краю зацементировано снегом и приподнято, diamonddiamond (макадамизировано; — Макадам, между прочим, был зятем Фенимора Купера). ГигантскиШтраммовые деревья стояли навытяжку, ноги услужливо шагали подо мной. (Сейчас лес слева отступит назад, а поля подойдут вплотную.) Луне тоже, видно, приспичило подгонять меня в спину : потому что иногда сквозь угольное ушко черноты просверкивал на удивление острый луч. Далеко впереди маленький автомобильчик вперил отечные глаза в утроночь; вздрогнув, медленно огляделся и неуклюже повернулся ко мне пылающе-красной обезьяньей задницей : хорошо, что он все-таки убрался восвояси !

Моя жизнь ? ! : вовсе не континуум ! (не просто разломана днями и ночами на белые и черные куски ! Потому что даже днем каждый раз какое-то другое из моих «я» идет на вокзал; сидит в конторе; копается в книгах; по-журавлиному пробирается через пустошь; совокупляется с женщиной; болтает с приятелями; пишет; Тысячемысленник, распадающийся веер, который бегает, курит, испражняется, слушает радио, говорит «Герр ландрат» : вот что такое я !) : поднос, наполненный блестящими фотоснимками.

Не континуум, не континуум ! : так бежит моя жизнь, и так же — воспоминания (так дрожащий видит ночную грозу) :

Пламя : скалится голый крестьянский дом в ядовито-зеленых зарослях : ночь.

Пламя : зияют белые лица, языки коклюшничают, пальцы зубятся : ночь.

Пламя : многочленно стоят деревья; гон мальчишек и обручей; женщины скуковарят; барышни шельмовничают, блузки рас-… : ночь ! Пламя : Я : с болью : Ночь ! !

Но ощущать свою жизнь как величаво текущую ленту я не могу; я — нет ! (Обосновать.)

Дрейфующий лед на небе : льдины; какое-то поле. Льдины; и поле. Черные трещины, в которых затаились звезды (морские звезды). Мерцающебелое рыбье брюхо (луны-рыбы). Потом :

Платформа Кординген : снег на стенах вокзала слегка пощипывал; черная гибкая проволока дрожала и дышала по-гавайски; (рядом со мной возникла Волчица, вся обсыпанная серебряной крупой. Для начала сесть в электричку).

Большая Белая Волчица : пробурчала приветствие, по-дикарски устроилась на сиденье и вытащила за краешек школьную тетрадь; потом вытрясла из авторучки много зубчатых чернильных линий, наклонилась и заглянула круглыми глазами в невидимую дыру. Красный рой моих мыслей немного покружил вокруг нее — скрипящей пером, с круглыми глазами, обведенными желтым. (Но потом вылетел другой рой, черный, и я, выпятив губы — отвергнув соблазн, — уставился на грязные деревянные скамьи : поблескивали латунные винты с массивными головками, round­ heads, жемчужились сквозь нас : как от такого ускользнешь ? ! Волчица процарапала в инее на окне глазок, чтобы подружка села в ее вагон : значит : уже Вальсроде.)

 

«Хайль, герр Дюринг !» : «Доброе утро, Петерс»; и он сразу рассказал анекдот : «Цветы, мил’стивый государь ? ! : — : Спасибо, не надо. Эта дама моя жена !». Хахахихи. (Снаружи серебряная когтистая лапа высунулась из-за туч, порвала самую тонкую и втянулась обратно) : хахахихи. Его взгляды бродяжничали вокруг школьниц : накренившихся шелковых блузок; юбок, набитых тугой плотью.

Прекраснобровая : старшеклассница с гладкими лицевыми тайнами, серьезные неподвижные глаза; мальчиковые стрижки песочного цвета непрестанно вертелись на тонких шеях, тогда как ее фарфоровая рука аглицкимелко писала что-то, в синей тетрадке. (Сейчас бы чуть-чуть утреннего солнца ! : И вот оно появилось, пунктуально, красное из желтой прорехи в тучах; Ху­гу­у — зов железной дороги, будто гортанно выдохнутый самой Вселенной, безучастный и экстрагалактический.)

Станция Такая­то : (Двери хоть закрой !. «Задраить переборки !».) Восход солнца : и багряные копья. (Но сзади всё пока оставалось стылым и льдисто-голубым, как бы высоко Он ни воздевал лососево-розовые пустотные гобелены.)

Из окна вагона : совершенно застывшие леса ! (А за ними — светло-розовое и голубое); тишина такая, что Никто не прошел бы через них (разве что, широко раскрыв глаза и согнув в локтях руки, балансировал бы на цыпочках; (и, может, все равно врос бы в землю ! Меня охватило бессмысленное желание стать этим Идущим : дернуть ручку аварийного тормоза, оставить портфель здесь, и, балансируя руками, хрустальные глаза, int & crown…)).

Фаллингбостель : «Хайль !» : «До свидания !» : «До свидания : —» : «Хайл’иттлер !»

Окружное управление ( = скала Прометея). Коллеги : Петерс; Шёнерт; (Рунге еще в партийном отпуске); фройляйн Крэмер, фройляйн Кнооп (машинистки); Отте, стажер; Гримм, стажерка.

 

Фройляйн Крэмер : маленькая и змеино-изящная. Она встала возле картотеки, хитро взглянула на нас и потерлась бедром о край стола; распахнула зеленый вязаный жакет — в нашем перегретом центральным отоплением воздухе, — так что выступили вперед субтильные, размером с яблоко, грудки, и в задумчивости уставилась на тонкую спаржу собственных пальцев, перебирающих каталожные карточки.

 

«Хотел бы я побывать в вашей шкуре, фройляйн Крэмер !» (Шёнерт, тяжело вздохнув. И еще раз) : «Именно в вашей шкуре охотно бы побывал». Она недоверчиво посмотрела на него длинными сощуренными глазами (у нее небось забот тоже хватает). — «Правда-правда, — серьезно подтвердил он. — Даже если бы мне удалось проникнуть туда лишь настолько : —»; и показал : 20 примерно сантиметров. — Ее рот, сперва от удивления сложившийся в плиссе, расслабился, вокруг пробежала рябь, in eddies and dimples, и она слизисто прыснула (даже я ухмыльнулся, с начальническим достоинством : ох уж этот Шёнерт, свинья. Что с него возьмешь, не женат !), а потом подошла к подруге, шепнула ей на ушко пару фраз, показала — : (разведя руки сантиметров на тридцать), и та тоже звонко и нервно рассмеялась (но, слушая про эту оферту, продолжала коммерчески-продуктивно загибать уголки бумажных листов. Потом : ее взгляды все-таки осторожно зазмеились между предметами — к нему, Шёнерту).

 

Моли­и­итесь и труди­и­итесь, труди­и­итесь, труди­и­итесь : «Хламбауэр !» — сердито проворчал Петерс (силезец), склонившийся над актами гражданского состояния; потом пожевал карандаш, прикусил нижнюю губу и задумался. (Интересно ! Мне уже много раз доводилось слышать его допотопную речь : то, что я в ней не понимал, на поверку оказывалось либо ороговевшими славянизмами, либо французским времен наполеоновской оккупации Силезии, 1808–1813. Так, он обычно говорил : «Решили-и-сэпе» = не «себе», а c’est fait, «сэфэ» : «Решили, и кончено»; «Паршив-а-а-зебла» — не «паршивая зебра», а «паршиво всё вообще, как ансамбль — „ensemble“». А теперь он обозвал своего ближнего Quidam’а «хлам-бауэром». Позже, полистав словарь Закса– Виллатта, я нашел объяснение: ambart (фламбар) = «весельчак, остряк», происходит от слова «молния»).

 

Перерыв на завтрак (потом будет наплыв посетителей) : разговоры о фильмах, футболе, фюрере; анекдоты : «Кто по молодости ершист — сам с усам, усы щеточкой, — тому в старости гребешок без надобности» (Петерс); партийный съезд, местные интриги, полистать журнальчики, пожевать, пошептаться : «А, Шёнерт ?» —

 

Весьма любопытно ! : Шёнерт, неплохо подкованный и по классической части, зачитал вслух отрывок из «Одиссеи» XXIII, 190 сл., и оспорил возможность того, о чем там говорится : такая кровать сгнила бы очень быстро ! Даже забитый в землю столб держался бы гораздо дольше (потому что у пня по еще не поврежденным капиллярам постоянно поднимается вверх влага, как знает любой крестьянин). «Их кровать никак не могла бы сохраняться на протяжении 10 или 20 лет !» Значит : Гомер невежа ? ! Или ?

 

У окна : белогривые лошади стояли перед длинными телегами; выглядывали из стойл; тянулись к мальчишеской руке; били копытом о мостовую; из них выпадали зеленоватые смоквы; они думали о чем-то своем и пофыркивали. (Стянутые кожаными путами. А пестрые возчики кричали на них по-человечьи. Все это происходило зимой.)

 

И вразвалку крутолобые клиенты… (правда, только с 10 до 12-ти. И сегодня было спокойно). Поставить печати. На два удостоверения. «Да, вам надо пройти в комнату-э-э — 14. Этажом выше. — Да ?»

 

Молоденькая девушка хотела вступить в брак (красная юбка, желтый пуловер; с пышными бедрами — таким легко рожать); и я снисходительно объяснил, что ей не хватает еще некоторых «бумаг», «в соответствии с новыми распоряжениями», — например, свидетельства о рождении дедушки с материнской стороны; а вот здесь, на свидетельстве об обручении, отсутствует подпись (О, оказалось, ребенок у нее уже есть, оттого и шасси так раздались, Gran Cañon : мог ли я сказать ей : лучше не выходите замуж ? !)

 

Никакого взаимопонимания между поколениями ! Мои дети для меня чужие; чужими были мне и родители. Потому и в литературных биографиях родственники всегда менее значимы, чем возлюбленные или друзья. Мы все кучкуемся друг возле друга, как кельнеры в ресторане. (Дети разрушают брак еще скорее. В наших кругах.)

 

Еще одну печать : «А вы просто закройте дверь, фройляйн Крэмер !» Обеденный перерыв : пора подкрепиться бутербродами. Потом — немного пройтись.

Не знаю почему (перед магазинами); не знаю : но у меня «универсальный магазин» всегда ассоциируется с «семейной баней»; эротические неоновые волны там и тут, все как-то неестественно и слишком ярко освещено. Стайка девочек возникла откуда­то, их языки радостно порхали. (Петерс хочет к моменту выхода на пенсию купить себе пианино. И учиться играть на нем. Ну-ну.)

СА, СС, военные, гитлерюгенд и т. п. : люди ни при каких обстоятельствах не бывают докучливее, чем когда играют в солдат. (Это случается с ними периодически, раз в двадцать примерно лет, как приступы малярии, а в наши дни — еще чаще.) В конечном счете только худшие из худших выбиваются наверх : то есть становятся начальниками, шефами, директорами, президентами, генералами, министрами, канцлерами. Порядочный человек стыдится быть начальником !

 

Темно­красный автобус с гудением подкатил сзади, неторопливо объехал меня, и секунду я смотрел в лица : их было около десяти, все располовинены никелированной штангой, в матовых пятнах от набегающих встречных стекол, равнодушные и большеглазые. (Потом я еще прогулялся до мельницы на реке Бёме и до памятника Квинтус-Ицилиусу.)

 

«Атас, д­р Д. идет !», — успел прошипеть Петерс и глубже запустил руки в стопку лежащих перед ним паспортов; Крэмер быстрей застучала лесбийски-тонкими пальчиками по клавишам темной «Мерседес»; а стажер Отте, нарочито закашлявшись, поднял тяжелый каталожный ящик аж на высоту подбородка; скотине хозяйский пригляд на пользу, смотрите-ка : он пришел :

 

Ландрат д­р фон дер Декен : рослый, седовласый и жирный; суверенный покой в крупных складках затуманенного лица; тяжелый взгляд скользнул по столам и по нам — прочим предметам. Долго смотрел на мою правую руку (которая, пока я быстро просматривал почту, непрерывно вертела карандаш : это что, пробивает вашу броню, Serenissime ?; следующее письмо : и опять верчу карандаш. Он все еще стоял в той же позе : президентской, монументальной, вельможной, игуанодонтной — божежмой, как мы друг друга ненавидели, я и этот император страны Ароматы; следующее письмо : верчу карандаш). «Который час, герр Петерс ?» : «Э-э — 15.30, герр ландрат, полпятого». «Благодарю вас» (очень тихо и на гинденбургово-низких тонах), «Благодарю». Ушел наконец… Я продолжал читать письма и вертеть карандаш; фройляйн Крэмер изящно ковыряла в носу; а стажер Отте отъял каталожный ящик от груди. («Ну и рожу он скорчил», — Петерс, ретиво : «чистая обезьяна, сосущая клей !»; и мы засмеялись над такой героической метафорой : но наверняка это опять-таки силезианизм !)

 

Сегодня ранние сумерки. (Шёнерт слышал прогноз погоды и предсказал нам, что будет пасмурно и дождливо.) Настольная лампа окрасила зеленые формуляры в еще более мабузические цвета (I seen him serve the Queen /in a suit of ri e-green), и Отте принес мне папку с бумагами, где надо было 500 раз проставить подпись; еще одну; он только что их проштамповал (какое-то распоряжение всем здешним общинам; чтобы повесить на стену), и сам стал мне помогать, бессловесно и тоже как Стаханов. «Й. А. Дюринг». «Й. А. Дюринг». Пятьсот раз. (А кто-то еще завидует нашим пенсиям ! Боже мой !)

 

Кто его знает : дождь уже моросил; но электричка пришла, сквозь эти брызги, вовремя. (Петерс хотел еще успеть в кино.)

 

Тощий разносчик газет : я попал в отделение для «пассажиров с ручным багажом» и наблюдал, как он время от времени открывает окно и перед очередным одиноким домиком путевого обходчика «выталкивает ядро», то бишь выбрасывает пакет (чтобы обходчик потом распределил его содержимое между жителями деревни). «Ну, герр Зингер, как обстоят дела с турниром ?»; и он дал мне сдержанный, достойный гребенщика ответ. (Он был страстным шахматистом, этот угловатый бедолага, — из спортивного общества «Германия-Вальсроде»; и отличался столь восхитительным фанатизмом, что, когда «тренировался», вообще не курил.) «Хайл’иттлер, герр Зингер».

 

Тишайший болотный воздух : некий крестьянин вырисовался в десяти шагах от меня; поначалу сплошь серый, будто выдутый, как стеклянная фигурка, из дыма; (после мне показалось, что он носит голубые штаны; сгорбленная спина оставалась некрасочной); кисти рук медленно клубились под ним; потом он выпрямился, щелкнул бичом, так что воздух застонал от боли, гулко : тут лошадь из лоскутьев тени, рядом с ним, исчезла, и сам он тоже теперь уже не маячил передо мной. (Был, может, измельчен; и рассеян по ветру : как-нибудь.)

 

Огни поселка, и печаль, as the mist resembles the rain…

Обед как ужин : судьба моряка. Жареный картофель и эластичные черно-красные шайбочки колбасы. «У вас уже есть портрет Гитлера ?» — спросил «Эгерландский марш» и тут же торжественно поклялся : «Нет-нет, пока ни одного / но купим, купим мы его !» (И в пандан к этому, вспышкой, — воспоминание о последнем Рождестве : свечи сияли умело и рассеянно, кроткие золотисто-оплавленные личики на белых стройных шеях — наклонившихся, лживых, обманчиво-святых. Очень уютно пахнул подделанный с помощью гвоздики и корицы глинтвейн, красный в воскресных бокалах; и я тоже фальшиво сложил руки на коленях, выкурил одну из трех имевшихся у меня крепких сигар. Но потом все-таки не выдержал и схватился за старый атлас 1850 года, который раздобыл для себя, за пару пфеннигов, в Фердене. Диафрагма закрылась.)

 

Всего просмотров: