Доминик Смит «Последняя картина Сары де Вос»
Издательство:
Азбука-Аттикус
|
На опушке леса (1636)
Холст, масло
30 × 24 дюйма
Сара де Вос
Голландия, 1607–16??
Зимняя сцена в сумерках. На переднем плане стоит рядом с серебристой березой девочка, приложив к коре бледную руку, и смотрит на конькобежцев на замерзшей реке. Их около полудюжины, все тепло закутаны, крапинки бурой и желтой одежды скользят надо льдом. Мальчик катится по широкой дуге, рядом с ним собака тигрового окраса. Вскинув одну руку в варежке, он машет девочке и нам. Выше по реке — сонная деревенька, из труб поднимается дым, светящиеся окна кажутся еще ярче из-за свинцового неба. Единственный водопад света на горизонте, луг под просветом в облаках, затем, словно озарение, — босые ноги девочки на снегу. Ворон — фиолетовый и чуть мерцающий — каркает на ветке рядом с ней. В одной руке она держит растрепанную черную ленту, зажатую между тонкими пальчиками; подол ее платья, выступающий из-под длинной серой шали, изорван. Лицо видно почти в профиль, темные спутанные волосы рассыпались по плечам. Взгляд устремлен вдаль, но что удерживает девочку на месте — страх или странный ореол зимних сумерек? Она то ли не хочет, то ли не может дойти до замерзшей реки. Ее следы идут по снегу из леса, из-за края рамы. Она как будто вошла извне картины, выступила на полотно из нашего мира, не из своего.
Верхний Ист-Сайд
Ноябрь 1957 г.
Картину украли в ту неделю, когда русские запустили собаку в космос. Сняли со стены над супружеской кроватью во время благотворительного обеда в пользу сирот. Так Марти де Гроот будет излагать эту историю все следующие годы, рассказывать партнерам по юридической фирме, вставлять как комическую интермедию за обедами и за выпивкой в сквош-клубе. Мы окунали креветок в коктейльный соус, вынеся лучший фарфор Рейчел на террасу, потому что для ноября погода была необычно теплая, а тем временем грабители, переодетые официантами, заменили подлинник безупречно сделанной копией. Он будет особенно гордиться последней
частью фразы: «безупречно сделанной копией».
Эти слова он будет употреблять в разговорах с друзьями, страховыми агентами и частным детективом, поскольку они создают динамичную
завязку истории — подразумевают, что некий преступный гений долго готовился украсть его картину, в точности как русские все эти годы
тайно готовились колонизировать стратосферу. Кроме того, эти слова помогают замаскировать тот факт, что Марти несколько месяцев не замечал подмены.
О чем он будет умалчивать, рассказывая эту историю, так это что «На опушке леса» принадлежала его семье больше трех веков и перешла к
нему от отца. Не станет он упоминать и того, что это единственная сохранившаяся картина Сары де Вос, первой женщины, принятой в голландскую Гильдию святого Луки. Да и кому он мог бы рассказать, что любил смотреть на бледное загадочное личико девочки на картине, медленно, медитативно занимаясь любовью с женой в годы ее депрессии после второго выкидыша? Нет, это Марти будет держать при себе, как личную веру в капризного бога. Он агностик, но подвержен приступам дикого суеверия — черта, которую старается скрыть. Он убедит себя, что пропажа картины исцелила Рейчел от депрессии и помогла ему наконец-то стать партнером в фирме.
И что над картиной тяготело проклятие, объясняющее триста лет подагры, ревматизма, инфарктов, инсультов и бесплодия в его роду. Где
бы она ни висела — в Лондоне, Амстердаме или Нью-Йорке, — предыдущие владельцы не доживали до шестидесяти лет.
Рейчел заказала «битников напрокат», чтобы встряхнуться. Она с тоской представляла, как патентные поверенные с запонками в манжетах,
слегка захмелев, беседуют о недвижимости и нантакетском яхт-клубе, и вдруг вспомнила рекламную заметку, которую вырезала из журнала для выпускников и положила в свою коробку с рецептами. «Добавьте огонька вашему торжественному банкету… возьмите напрокат битника. В комплект входят: борода, черные очки,старая армейская куртка, джинсы „Левис“, потертая рубашка, кеды или сандалии (опционально). Скидки за отсутствие бороды, немытость либо отсутствие обуви. Доступны также битницы».
Если каждый год собирать деньги для городских сирот — сама эта фраза отдавала диккенсовской сентиментальностью, — то почему бы
не впустить к себе сам город, не добавить красок Нижнего Ист-Эн да и Гринвич-Виллидж? На звонок Рейчел ответила насморочная женщина, явно читавшая по бумажке. За двести пятьдесят долларов, монотонно пробубнила она, в назначенное время к вам прибудут два художника, два поэта и два интеллектуала. Рейчел представила подвал в Квинсе, где разведенки в наушниках сидят под лампами дневного света, словно африканские фиалки. Представила, как безработные актеры едут из Хобокена с ее адресом, записанным на спичечном коробке. Женщина спросила: «Сколько битников вы хотите, мэм?» и «Предпочитаете девушек в мексиканских шалях или в болеро?» К концу разговора Рейчел выбрала весь гардероб вплоть до балеток, беретов, солнечных очков и серебряных сережек. Это было три недели назад, и сейчас — в день приема — Рейчел гадает, не совершила ли ошибку.
Русская собака летает над планетой, и невинный хозяйкин розыгрыш могут счесть легкомысленным и непатриотичным. Она размышляет об этом все утро, не решаясь сказать Марти, что ров но в девять, после коктейлей, к ним явятся богемные личности. Марти тоже запланировал маленькую шутку для гостей и коллег. Он держит свою затею при себе, покуда Рейчел суетится среди официантов.
К пяти все три этажа довоенного пентхауса благоухают лилиями и свежим хлебом, и от этого все чувства Марти странно обострены. Он стоит у стеклянных дверей на террасу верхнего этажа и смотрит, как комнату золотит вечерний свет.
Есть что-то ностальгически уютное в наступлении сумерек. В это время дня и года все кажется невозможно реальным и основательным,
каждая вещь исполнена значения. В детстве комната всегда казалась ему музейной, неживой. Мрачные деревянные интерьеры — фон голландских портретов семнадцатого века — действовали угнетающе, лаковые восточные шкатулки казались суровыми и высокомерными, но теперь, когда все это — его собственность, ему приятно смотреть на эти вещи в час до того, как зажгут первую лампу. Закрывая глаза, Марти чувствует запах олифы от морских пейзажей; турецкие коврики для намаза почему-то пахнут прогретым сеном. Он наливает себе на два пальца односолодового виски и усаживается в кожаное голландское кресло, которое Рейчел называет «гамлетовским». Десятилетний бигль Керреуэй вбегает из коридора, скользит по паркету, позвякивая жетоном. Марти опускает руку, и пес лижет ему пальцы. Тут-то он и видит через двери кухни-столовой Рейчел среди официантов в накрахмаленных белых фартуках. Склонив голову, теребя нитку жемчуга, она отдает распоряжения так серьезно, будто речь о национальной безопасности, а не о плове и семге. Она всегда бывает на пике формы при подготовке — к путешествию, к обеду, к приему. Дальше наступает тихая усталость, которую они оба старательно не замечают. Она все время напряжена, как будто вот-вот судорожно вздохнет, и, прежде чем войти в комнату, внутренне собирается, словно актер перед выходом на сцену. Если Марти поздно возвращается с работы, он иногда застает ее спящей в гостиной при включенном свете; рядом, свернувшись, дремлет Керреуэй. А иногда Марти находит в доме пустые винные бокалы, в библиотеке или рядом с кроватью, и русский роман, засунутый между подушками или брошенный на террасе выцветать и трепаться на ветру.
Рейчел ловит его взгляд и подходит. Он чешет Керреуэя за ухом, улыбается ей. Последние пять лет стали рубежом очередного двадцатилетия. Весной ему исполнилось сорок — веха на пути его заглохшей карьеры, а также их с Рейчел неспособности иметь детей. Все надо было начинать раньше — учебу, профессиональную деятельность, семью. Из-за унаследованного богатства Марти ни с чем не спешил, пока ему не перевалило за тридцать. Он в фирме седьмой год — вполне могли бы уже сделать его партнером. Он чувствует на себе взгляд приближающейся Рейчел — зачем мы так долго откладывали?
Она на восемь лет младше его, но менее жизнестойкая. Не столько хрупкая, сколько опасливая и ранимая. Долю секунды ему кажется, что
она собирается одарить его благостным супружеским поцелуем — это один из отрепетированных жестов, который Рейчел иногда извлекает
из складок своей депрессии. Но нет, она говорит, чтобы он не набрал на парадные брюки собачьих волос. Марти успевает почувствовать запах бургундского у нее изо рта и внезапно ловит себя на мысли: интересно, что думают о ней официанты? Устыдившись, он провожает Рейчел взглядом, пока та не исчезает в двери спальни дальше по коридору. Довольно долго он сидит в сгущающихся сумерках, потом встает и идет по комнате, щелкая выключателями.
