Джеймс Фелан «Карантин»

Утро выдалось холодное и сырое. Пронизывающий ветер нес в лицо мокрый липкий снег. Придавленный свинцово-серым февральским небом, под завывания ветра, я шагал на юго-восток сквозь хлеставшие меня ледяные струи. За эти дни я научился «читать» погоду. При сильном снегопаде рано темнеет, так что не понять, сколько на самом деле времени, и невольно поддаешься ложному чувству спокойствия, потому что ничего не видишь и не слышишь, даже если где-то притаилась опасность. Что готовит мне сегодняшний день? Выделится ли он из череды других?

Я спрятался под навесом, чтобы немного отдышаться. Под таким же мы однажды укрылись от непогоды с девушкой. Ее звали Анна. Мы поцеловались. Это был мой первый поцелуй: в этом городе, с девушкой, которую я больше никогда не увижу. Меня тогда обдало жаром, засосало под ложечкой. Может, я такого больше никогда не испытаю. Ее губы пахли клубникой. На лице невольно появилась улыбка, я облизал пересохшие, потрескавшиеся губы, и на мгновение мне показалось, что я снова чувствую тот вкус.

Как и многим другим, Анне не суждено было вернуться домой. Она погибла во время атаки одной из первых. Но ее смерть хотя бы оказалась быстрой. Я не знаю, верила она в Бога или нет, но очень надеюсь, что она оказалась там, где тепло и солнечно… А я обещаю, когда вернусь домой, в Австралию, не забывать о ней и о других. Когда вернусь. Дом казался далеко, как никогда.

Сквозь низкие зимние тучи пробилось солнце и залило ярким светом дорогу. Возле Гудзона я повернул на юг и теперь шел по улицам западного Манхэттена – впервые. Мне здесь нравилось: да, те же пустынные пейзажи, что и везде, но они обещают что-то новое, неизведанное. Появилось ощущение, что я не случайно оказался здесь. Ноги несли меня на юг.

Еще два квартала мне кое-как удавалось пробираться через искореженные машины и груды обломков, а потом дорога исчезла окончательно. Но что-то будто вело меня этим утром. Я не просто шел по городу – у меня была цель. Раньше я гнался за призрачной надеждой, вел поиски вслепую, а теперь я точно знал, что ищу целую группу здоровых людей, и пусть единственное свидетельство ее существования – слова Калеба.

Если люди, о которых друг рассказал мне, еще в Челси Пирс, я приложу все усилия, чтобы убедить их покинуть Нью-Йорк. Надеюсь, у меня получится. За последние две недели я узнал человеческую натуру – ее лучшие и худшие стороны – гораздо лучше, чем за все шестнадцать лет жизни. Пожалуй, слишком наивно полагать, что эти люди поверят мне лишь потому, что мы выжили, что у нас есть общая цель? Но ведь я должен убедить их, правда? Должен доказать, что нужно обязательно выбираться из города, если мы не хотим умереть. Мы с ними заберем из зоопарка Рейчел и Фелисити и вместе отправимся на север.

Я вышел на перекресток и то, что я увидел, сразу вывело меня из состояния задумчивости. Прямо посреди дороги на утоптанном снегу лежало три тела. Они появились здесь совсем недавно: их еще не засыпало снегом, лица не успели приобрести мертвенно-бледный оттенок, а пятна крови были ярко-красными, даже не начали чернеть на морозе. Они совершенно точно не были Охотниками, как и не казались их жертвами – уж слишком «чисто» их убили.

Я всегда знал, что во время атаки не могли погибнуть и заболеть все, должны были остаться люди, просто я их не видел. Вполне вероятно, нью-йоркцы поступали именно так, как их учили после событий 11 сентября: сидели и не высовывались. Они забаррикадировались в квартирах с набитыми водой и едой кладовками, наглухо законопатили окна, превратив свои жилища в бункеры. Эта версия казалась мне вполне правдоподобной. Но сколько человек способен так прожить? Может, в ответе и таится разгадка? У этих троих элементарно кончилось терпение: они устали ждать и ринулись искать свободу, искать других таких, как я, искать выход. Только у них не получилось. Заметит ли кто-нибудь, что их не стало, будет ли страдать без них?

Я постарался отогнать от себя эти мысли и прибавил шагу, будто я опаздываю, а меня ждут там, куда я иду, надеются, что я доберусь в целости и сохранности.

Но далеко мне уйти не удалось. Я замер от страха. Слух уловил скрип снега под быстрыми шагами нескольких пар ног: людей было много, они бежали, охотились. Я прислушался, попытался их рассмотреть. Наверное, ветер донес звук издалека. Или осыпалась очередная куча обломков, а я решил что… Меня просто пугает мертвый город…

Но нет, мне не показалось. Охотники были где-то рядом.

Я спрятался в перевернутом школьном автобусе. Ветровое стекло и стекло сзади уцелели, а на месте двери зияла рваными металлическим краями обугленная дыра. Через выбитые боковые окна, находившиеся почти вровень с землей, намело снега.

Я посмотрел на руку: перчатка разорвана – еще один порез, а ладони и без того искалечены. Я не мог рассмотреть рану, только чувствовал, как сочится под перчаткой липкая, теплая кровь. В пустом автобусе каждый вдох и выдох отдавались шумным эхо. Сквозь грязное, покрытое сажей и пеплом лобовое стекло я увидел, как прошаркали мимо Охотники.

С юга дул сильный ветер. Будем надеяться, он разгонит тяжелые снеговые тучи и унесет бурю, а то и вообще очистит небо над Манхэттеном. Когда опасность миновала, я вылез из автобуса, достал из рюкзака и порвал запасную футболку, чтобы перевязать руку. Надо было собрать в дорогу аптечку. Закончив с перевязкой, я подтянул стропы рюкзака и зашагал на юг.

На следующем перекрестке резкий порыв ветра принес едкий запах горящего пластика и бензина. Закрыв воротом свитера лицо, чтобы хоть как-то защититься от ядовитого дыма, я побежал и сбавил темп, сделав глубокий вдох, только через два квартала. Чистый морозный воздух наполнил грудь, обжигая легкие. Вперед. Не останавливаться. Нужно скорее убраться с этих улиц.

Меня ждала неизвестность. Знакомый, как свои пять пальцев, центральный Манхэттен остался далеко позади. Да, конечно, с каждым шагом надежда становилась все реальнее, только вот когда не знаешь, что ждет за поворотом…

На перекрестках, прежде чем выйти на открытое место, я останавливался и тщательно осматривал дорогу. Главное было держаться подальше от темных фасадов и подъездов, потому что оттуда в любой момент мог напасть Охотник, и ступать очень осторожно, чтобы вновь не угодить в замаскированную снегом дыру.

На востоке стреляли: за несколькими одиночными выстрелами последовали автоматные очереди. Я сразу же распознал вид оружия, хотя до Нью-Йорка не отличил бы на слух пистолетный выстрел от выстрела из автоматической винтовки. В Австралии я не держал в руках ни того, ни другого и уж тем более даже подумать не мог, что моя жизнь будет во многом зависеть от того, насколько хорошо я умею обращаться с огнестрельным оружием. Но желание остаться в живых научило меня разбираться в винтовках, ружьях и пистолетах. В памяти всплыла прошлая ночь: военные с грузовика стреляют по Охотникам, дрон заходит на атаку…

            Стрельба смолкла, вернулось ощущение времени и пространства. Не останавливаться.

            На Пятьдесят шестой улице я повернул на запад. Я не ходил по этой улице раньше – никаких сомнений, но она как две капли воды напоминала десятки других таких же: волна разрушений сделала манхэттенские улицы одинаково серыми и безжизненно-холодными, будто безумный художник огромной кистью разукрасил весь город страшным орнаментом. Я прошел мимо почтового грузовика: возле такого же мы познакомились с Калебом. Внутри было пусто, ни одного живого существа: только снег и пепел.

На следующем перекрестке я краем глаза заметил шевельнувшееся отражение в треснутой витрине магазина. Я как раз повернулся спиной к противоположной стороне улицы, и вдруг по блестящей зеркально-черной поверхности скользнула тень.

Люди? Нормальные люди, которые пытаются разобраться в том, в чем разобраться нельзя? Как они отреагируют на меня? А если мои ответы на вопросы, которые они зададут, не придутся им по душе?

Теперь я мог рассмотреть их. Охотники. Заразились совсем недавно и еще не научились драться и убивать. В теплой зимней одежде, к тому же, дорогой: в прежней, нормальной жизни эти люди привыкли следить за собой и выбирать лучшее. Но они стали Охотниками, и даже в самых роскошных шмотках выглядели дикими, свирепыми животными. Я невольно улыбнулся. Вот они вышли на открытое место. Успею убежать… Как и следовало ожидать, мое появление их обрадовало. Эти шестеро были из когорты тех, кто искал крови. От вынужденного заточения они совершенно обезумели.

Я помчался по Седьмой авеню, а Охотники за мной. Им было трудно: за две недели мышцы отвыкли работать, но боль и напряжение во время бега только злили моих преследователей, а жажда безжалостно гнала вперед.

Заворачивая на Сорок четвертую улицу, я поскользнулся на льду и споткнулся о дорожный знак: согнутый и засыпанный снегом, он перегораживал тротуар. Вперед! Подняться и бежать вперед! На Девятой авеню я притормозил и оглянулся: Охотники нагоняли меня.

На юг, мне нужно на юг! Я бежал на пределе возможностей, скользил и ловил равновесие, спотыкался, падал, вставал и возобновлял бег. Руки и ноги работали как поршни, сердце толчками качало кровь. В конце квартала я свернул налево и оглянулся: пока не видно…

Вдруг они показались на дороге. То ли зрение сыграло со мной злую шутку, то ли воображение, но казалось, что они ни капли не устали – просто бежали, с каждым шагом сокращая расстояние между нами.

Ноги налились свинцом, но я заставил их повиноваться. Отшатнулся за угол, повернулся и побежал.

На углу Десятой авеню торчала нелепая уродина в полсотни этажей: наверное, здание построили в семидесятых годах, оно казалось совершенно чужим в этом районе. К нему я и направился.

Я успел прочитать на козырьке слова «банк» и «театр», проскочил мимо входа в кафе, развернулся и влетел внутрь. Пригнувшись, я попытался найти засов, но дверь запиралась только на ключ. Я отступил от входа и замер.

Внутри кто-то был. Я чувствовал за спиной присутствие человека…

Покашливание. Мужчина, крупный, взрослый мужчина.

Оборачиваться не хотелось: если мне суждено умереть сейчас, то пусть это произойдет быстро…