Эми Шумер «Девушка с тату пониже спины»

…По какой-то причине меня всегда тянуло к старым, похожим на кошмар мягким игрушкам. Это началось еще в раннем детстве. Я никогда не любила новеньких хорошеньких плюшевых зверушек — таких, с радугами и сердечками, которые обычно предназначаются для маленьких девочек. Моих любимцев в жизни не увидишь всей толпой в витрине игрушечного магазина. Нет. Я люблю жутких, потрепанных созданий из прошлой жизни.

Хочу вас с ними познакомить — без особого порядка. (Я не хочу, чтобы они думали, что у меня есть любимчики. Хотя они, конечно, есть). Когда-нибудь я планирую попросить в твиттере, чтобы все запостили фотографии своих детских мягких игрушек, которые по-прежнему хранят и любят. Для ясности: если вы все еще спите с этими игрушками, и при этом вы — женщина за тридцать, то вы странная. Вот я совершенно НЕ делаю этого каждую ночь. Нет. И заткнитесь.

Мыша я обрела лет в десять на гаражной распродаже у подружки с Лонг-Айленда. Я помогала расставлять вещи на продажу и глаз с него не сводила все утро. От него просто шла правильная волна, и мы совпали. Про него спорили, мышь он или медведь, но я всегда чувствовала, что он явный Мыш. Еще один приводящий в замешательство факт о нем: он из войлока и велюра, но каким-то образом покрылся ржавчиной.

Кроля вошла в мою жизнь, когда мне было около семи. Единственная из моих игрушек, которая была совсем новенькой — и ее только что купили в магазине. Это такой плоский кролик-марионетка, они тогда были в моде. Несмотря на то, что она из всей компании самая попсовая, с этим ее обаянием массового рынка, я Кролю люблю, без вопросов. Я зову ее девочкой, но только что поняла, что вообще-то никогда не приписывала своих мягких друзей к определенному полу.

Панду я получила в восемь. Она тоже была довольно новая, но такая мягкая, что ей от меня досталось сильнее, чем остальным. Я ее быстро поистрепала. И опять же, никогда не думала, девочка Панда или мальчик. Просто панда.

Пенни я увидела в антикварном магазине, когда мне было семь. У нас с ней самая могучая история о запретной любви. Я ее так полюбила, так сразу. Пока мама что-то покупала, я обнималась с этой маленькой фетровой пандой с твердой головой, набитой соломой, и томными выпученными глазами. Когда мама отказалась ее купить, сердце мое было разбито; она стоила сорок долларов. Но через пару недель мы воссоединились, когда мама неожиданно принесла ее домой. Увидев ее, я заорала: «Пенни!!». Мама так растрогалась, что я дала имя существу, которое мне еще не принадлежало. Как-то я потеряла Пенни на год, а в итоге обнаружилось, что она была у этой цыпочки Рейчел. Рейчел сказала, что думала, будто я подарила ей Пенни, а я объяснила, что у нее крыша поехала, потому что я никогда бы не рассталась со своей любимой малышкой Пенни. Второе воссоединение с Пенни было особенно сладким. По-моему, Пенни девочка, но ее суть не в этом. Она маленький воин.

Ну а наиболее ценным членом команды, конечно, будет дама — Поуки. Поуки была маминой, когда мама была маленькой, так что она у меня с рождения. При виде нее все мальчики, которых я приводила, неизбежно откладывали тонну кирпичей. Когда я была маленькая, меня не приглашали в гости с ночевкой, если я не обещала, что оставлю Поуки дома. Ее называли «невестой Чаки» и генератором ночных кошмаров. Но я в ней этого не вижу. Я ее люблю и все так же обнимаю себя за шею ее рукой, когда мне нужно утешение — как делала, когда была маленькой. А еще я не уверена, что Поуки — телочка, хотя точно знаю, что количества слез, которым я ее полила, хватило на то, чтобы она полиняла. Она — или он, или оно — прошла со мной все. Поуки набита такой же жесткой соломой, как голова Пенни. И, несмотря на то, что я очень гибко воспринимаю ее гендер, я выбрала розовую ткань и кружево, чтобы ее переодели, когда относила ее к кукольному врачу (это что-то). Я сама всю жизнь не очень обращаю внимание на гендерную принадлежность. У нас была — все еще есть — кошка по имени Пенелопа, она живет с мамой и сейчас уже двумя лапами в могиле. Я назвала ее Пенелопой до того, как мы узнали, что она вообще-то мальчик, но имя мы ей менять не стали, и до сих пор зовем ее «она».

За годы у меня перебывало и много других мягких игрушек. У меня есть двухголовый медведь, которого я никак не назвала. Мне его подарил бывший. Мягкий и стремный, как я бы описала саму себя. Я его храню. Он слишком идеален; так бы он сам себя описал. За годы бойфренды передарили мне кучу мягких игрушек. Я из тех, кто стирает все напоминания о бывшем, едва мы расстанемся. Я пытаюсь убрать их «Вечным сиянием…» из своей жизни. Стираю с телефона все фотографии, выкидываю все подарки. Оставляю отпечатанные фотки, но — в коробке в кладовке.

Тот же бывший, который подарил мне двухголового медведя, подарил и огромную — то есть, на самом деле огромную — плюшевую гориллу на день Святого Валентина. Мы назвали его Карлос. И не ищите в этом расистский подтекст. Мне просто приглянулось имя Карлос. Мы все шутили, что он мне дарит огромные подарки, хотя квартирка у меня крошечная. Он покупал огромные вещи, которые не вписывались в квартиру, иногда делая это нарочно. Как-то подарил здоровенное растение, почти дерево, из-за которого моя квартира стала вроде тех мест, где любила бывать Джейн Гудолл. Мне пришлось вытащить его на задний двор, а в Нью-Йорке это просто жуткий переулок, где резвятся крысы и жрут все, что ты там сложишь — в моем случае, доски для серфинга.

Последняя мягкая игрушка, которую мне подарил парень, это маленькая лошадка. Моя двухлетняя племянница увидела ее и стала звать «Игого» — это такой звук, который издает лошадь, если вы вдруг выросли в городе. Теперь она спит с Игого, а мне приходится ждать, пока она перерастет это увлечение, но пока у них все серьезно. Надеюсь, с парнями у нее будет не так, когда она вырастет. Или с девушками. Или, может, она не будет считать себя женщиной. Что бы она ни выбрала, нас все устроит. Или он. Черт, как трудно написать книгу, чтобы на тебя никто не наорал.

Я знаю, вы только начали читать, так что пока еще знакомитесь со мной и, возможно, сомневаетесь в моей преданности этим зверушкам. Думаете, небось, что я пишу пафосную фигню об этих старых забавных существах. Но я на сто процентов искренна в своей к ним привязанности. Где закончится моя одержимость ими? Уж точно не в отвратительном нью-йоркском мусорном контейнере, откуда я как-то заставила своего парня их спасать, когда грузчики, работавшие у нас на переезде, совершили страшную ошибку и выбросили все игрушки. (Грузчиков можно понять: у Поуки и правда такой вид, что место ей в темном переулке разоренной войной деревни, а не в симпатичной спальне взрослой тетки). Вам, наверное, хочется меня спросить: «Эми, ты заказывала партнеру Тильды Суинтон, Сандро, групповой портрет своих зверушек, чтобы запечатлеть их навеки?» Нет, это было бы слишком — то есть, погодите, я хотела сказать: да, вашу мать, я это сделала.

Они этого стоят. Все они — потрепанные свалявшиеся куски ткани, сшитые кое-как, но я люблю их больше, чем большую часть своих родственников…