Франсис Малька «Торговец зонтиками»

Пролог

История, которую я собираюсь вам рассказать, вовсе не история торговца зонтиками. Больше того, история, которую я собираюсь вам рассказать, даже и не моя собственная, потому что мне тут отведена, в общем-то, второстепенная роль — роль пострадавшего при кораблекрушении. Волею обстоятельств я оказался брошен на произвол судьбы, и меня унесло потоком событий.

 На самом деле это просто-напросто история первого, кому не повезло встать на пути проклятого манускрипта. Главный же герой моего совершенно невероятного рассказа — не человек, а рукописная книга. Книга, за которой ведется нескончаемая охота: тысячи людей и доныне рыщут по всем шести континентам. Будьте предельно внимательны — и вы сразу опознаете охотников за манускриптом по торопливости, с которой они пытаются выудить хоть какую-то информацию, по вспыхивающим в их глазах и выдающим злонамеренность искоркам, по алчности, что толкает их от двери к двери в надежде обнаружить хотя бы ниточку, — потянув за нее, они смогут наложить лапу на бесценное сокровище… Говорят, после многих лет бесплодных поисков их душами постепенно завладевает немое бешенство, и невысказанная эта ярость туманит рассудок, изгоняет всякую способность к сочувствию, причем настолько успешно, что они без малейшего колебания устранят любого, кто попытается помешать завладеть добычей.

 И все-таки не бойтесь, ведь ни один человек — от самого просвещенного историка до самого хитроумного искателя, никто, в том числе и самый высокооплачиваемый наемник, лапы на манускрипт, о котором речь, не наложит. Ибо книга эта — из предметов особенных: их нельзя присвоить, ими нельзя овладеть, их нельзя ни купить, ни продать, ни украсть. Кое-кто в своих предположениях доходит даже до того, что наделяет манускрипт некоей волей — основываясь на якобы имеющейся у него странной способности влиять на свою судьбу и выбирать себе хозяина.

Но чем настолько уж хороша и настолько особенна пресловутая рукопись? Почему все готовы любой ценой заполучить ее и, как сказано выше, наложить на нее лапу? Потому что, если верить легенде, она одаряет своего владельца немыслимым могуществом, дает ему огромную власть, причем никому уже этой власти не перехватить, никому хозяина книги себе не подчинить.

 Мне и самому довелось встречаться с манускриптом, и — поскольку приручить я его не сумел — я научился жить с ним по соседству, уважать его, а главное, переживать непредсказуемые приступы его гнева.

 Парадоксально, но могущество книги — не в словах, которые в ней написаны, но в тех, которых там еще нет.

Часть первая

Все началось в Арле в 1039 году. В полдень среды.

 Укрепленный город, всего-то несколько десятилетий назад столица королевства Прованс, переживал теперь бурные времена. Несмотря на то что от главных своих врагов — сначала сарацин, потом мавров — Арль недавно избавился, влияние, которое он прежде оказывал на все королевство, распространялось сегодня лишь на собственные его предместья. Маркиз Гильом I*, который когда-то, развивая земледелие, отодвигая границы города дальше на север и на юг, осушая окружавшие Арль болота, добился определенного процветания родных мест, умер в расцвете сил, тридцативосьмилетним, и власть перешла к его наследникам, людям куда более слабым, чем сам маркиз, и разобщенным. Эти последние оказались не способны справиться с народными волнениями и постоянно вели борьбу с возникавшими то здесь, то там бунтами.

 * Гильом I Благочестивый (860/865—918) — граф Оверни, Макона, Буржа и Лиона с 886 года, герцог Аквитании с 893-го, фактически не зависел от короля Франции, пользовался в своих владениях неограниченной властью и чеканил собственную монету. — Здесь и далее, если специально не оговорено, — примеч. перев.

 Шли годы, очередной мятеж привел к очередной передаче права на графскую власть, и Арль погрузился в хаос. Разные группы заговорщиков из знати начали оспаривать это право одна у другой, графы, права на власть лишившиеся, окружали себя вооруженными людьми, создавали ополчение, в чьи задачи входило и защищать своего хозяина, и не давать покоя его соперникам. Подобная «военизация» Арля раздробила бывшую столицу Прованса до такой степени, что внутри городских стен выросли новые, внутренние, эти стены облегчали защиту отдельных бастионов, сдерживали вражду, и благодаря им противоборствующие мятежные группировки могли соседствовать, не истребляя друг друга.

 В то мрачное безвременье рассказы старших об Арле, ослепительно сиявшем в центре Прованса, звучали как удивительные небылицы. Молодые с самого своего появления на свет росли среди нищеты, их с младенчества всячески стращали, и им зачастую казалось, что эпоха благоденствия и процветания, о которой говорят родители, всего лишь прекрасная сказка, цель которой — поддерживать у них надежду.

Но вернемся в ту среду. Дело шло уже к вечеру, когда в дверь сапожной мастерской грохнул кулаком лакей графа де Порселе. Грохот заставил меня кинуться к двери, буквально выскакивая из башмаков. Я открыл.

 — Бертран? Твой визит делает мне честь, но чему обязан?

 — Господин граф велел передать тебе вот это.

 Перейдя к делу, Бертран подбросил в воздух матерчатый мешочек. Легкий перезвон металла, с которым тот упал на столешницу, прояснил, что в этом мешочке.

 — И сколько же там?

 — По словам моего хозяина, двадцать пять су и восемь денье*, как договорились. Граф доволен твоей работой, и эта сумма — расплата по долгу.

* Денье — разменная французская серебряная монета, ходившая в Средние века. Двенадцать денье равнялись одному су, двадцать су — одному ливру.

 — Отлично. Передай графу поклон. И напомни, чтобы грядущей осенью хорошенько натирал свои сапоги воском, если хочет, чтобы они прослужили больше сезона.

 Как только Бертран скрылся из виду, я бросился к кошельку и с шумом высыпал его содержимое на стол. Все было сосчитано правильно, Бертран не покушался на мой мешочек, и я, счастливый, распевая во весь голос, заплясал вокруг стола. Уже неделю единственным доступным мне блюдом была вареная капуста, больше я не ел ничего и теперь пускал слюнки от одной только мысли о том, что можно взять несколько денье и пойти наконец на рынок.

Вкусовые сосочки моего языка аж зашевелились: они-то ждали этой минуты с еще большим нетерпением, чем их обладатель.

 Я спрятал восемь денье в чулки — непременная предосторожность на случай, если встречу по дороге грабителей, а двадцать пять су решил хранить в мешочке: впервые в жизни в моем распоряжении оказалось больше серебряного ливра! Мешочек я тоже тщательно запрятал — пристроил подальше от любопытных взглядов под кровлей, где находился мой маленький тайник. Существовал один-единственный способ в него проникнуть — отодвинув доску потолка, из которой я заранее выдернул гвозди до самой кровати. И все равно, прежде чем лезть в тайник, я всегда проверяю, хорошо ли закрыл ставни, потому что прознай мои соседи о его существовании, пусть даже когда там шаром покати, — ох, сколько будет радости!

Полученными мной деньгами было оплачено несколько недель беспрерывного тяжелого труда. В тот раз граф де Порселе доверил мне двадцать семь пар сапог, попросив, как обычно, не просто их починить, нет — «чтобы стали как новенькие». Мой властелин командовал большим, в полсотни человек, отрядом ополчения, и это делало его одним из самых грозных арлезианских графов. Численность и мощь его воинства запросто помогли бы де Порселе распространить свое влияние на окрестные кварталы, не особо проливая кровь, но он был человеком мирным и спокойный сон ценил выше власти, кроме того, он не хотел завоевывать ничьи бастионы — зачем связываться? Соседи ведь могут отомстить.

 Однако для меня важным было другое: граф де Порселе понимал, что в лабиринте из стен и ворот, в который превратился город, главное преимущество солдата — не умение орудовать мечом и не прочность доспехов, но качество сапог. Хорошо обутый человек и впрямь может быстрее бегать, не поддаваясь усталости, может преодолевать бoльшие расстояния и передвигаться бесшумно, а ничего лучше не придумаешь — как в обороне, так и в нападении.

 Несмотря на то что семья моя была относительно бедной, я унаследовал от отца привилегию жить внутри стен, стало быть, ложась спать, мог не бояться, что окажусь к утру разрубленным на кусочки. Лишь немногие безусловно талантливые ремесленники, способные обеспечить тем, что делали, самые насущные потребности, получили и сохранили за собой эту означавшую покровительство дворян привилегию. Впрочем, графы вообще старались окружать себя людьми сведущими и умелыми: прежде всего затем, чтобы получать выгоду от плодов их труда, но в равной степени — чтобы их не переманили соперники. Некоторым самым почтенным из ремесленников удавалось даже устроить нечто вроде аукциона, подчеркивая недюжинность своих изделий и взвинчивая цены по самое некуда, а затем уже пойти на службу к тому из графов и виконтов, кто предложит наиболее высокую оплату. Так и сапожная мастерская моего отца оказалась под защитой семьи де Порселе.

 Однако эта привилегия была не основным в наследии отца. Отец — вне всякого сомнения, самый искусный из арлезианских сапожников — с кровью передал мне свой талант, свою ловкость рук и — уже обучая — секреты своего мастерства. Отец научил меня заделывать порванную кожу так, чтобы и следа от разрыва не осталось, прибивать подошву так, чтобы она стала крепче, чем была в самом начале, а главное — по тому, каким деформациям подверглась ношеная обувь, догадываться, ее простукивая, о форме стопы владельца. То есть одарил меня искусством, которое может передаваться только мастером подмастерью и столь же ценному в те времена, сколь искусство музыканта или художника.

 Вот почему после смерти отца я стал личным сапожником самой влиятельной семьи Арля. С той поры мощь графского войска зависела в том числе и от умелости моих рук.