Франсуаза Фронтизи-Дюкру. “Женское дело”. Текст. 2012

Читать анонс книги «Женское дело»

Прекрасные творения

Достоинство женщин составляют в физическом отношении красота и стать, а в нравственном — целомудрие и трудолюбие без несвободы». Весьма известное утверждение принадлежит Аристотелю (Риторика, I, 5, 1361 а). Вспомним его контекст. Философ пространно рассуждает об условиях сча­стья как о цели, к которой стремятся люди. Достичь счастья можно при наличии условий: хороше­го происхождения, богатства, репутации, здоро­вья, друзей… Есть среди условий и такое, как об­ладание удачным потомством, хорошими детьми. Аристотель уточняет: стать и красота (megethos kai kallos) есть телесные достоинства обоих полов, це­ломудрие, или умеренность (sōphrosunē), — духов­ное достоинство. Для детей мужского пола важ­ны при этом сила и дух соревнования — (dynamis agōnistikē), а также храбрость (andreia). Что же ка­сается девочек, то их специфическую добродетель составляет «трудолюбие без несвободы» (philergia aneu aneleutherias). Определение получилось до­вольно путаным, похоже, философ испытывал в этом месте известное замешательство.

Дело в том, что здесь обнаруживается важ­ный стереотип греческой культуры. Главными достоинствами женщины, начиная с эпических времен, считались красота и мастерство в про­изводстве «прекрасных творений» (erga kala). Именно этот критерий определял ценность плен­ницы. Героини: большая часть богинь, царицы и царские дочери, их служанки и рабыни — все должны были мастерски обрабатывать шерсть. Восходившая к Гесиоду традиция утверждала, что это боги придали такое неизменное качество женщине. Зевс приказал Гефесту слепить пре­лестную деву по образцу бессмертных богинь —«мужам на погибель» (Гесиод. Теогония, 608). Афродите он велел «обвеять ей голову дивной / Прелестью, мучащей страстью, грызущею члены заботой». Гермесу — вложить в ее грудь «льсти­вые речи, обманы и лживую, хитрую душу». А Афине, которая «все украшенья на теле оправи­ла», Зевс поручил «научить ее ткать превосхо­дные ткани» (Гесиод. Труды и дни, 59–81. Перевод В.В. Вересаева).

Так появилась Пандора, праматерь всех жен­щин; это боги создали ее способной обрабатывать шерсть. Происходящие от нее женщины, таким образом, «запрограммированы» пряхами и ткачи­хами. Впрочем, кажется, они унаследовали и лю­бовь к этому ремеслу.

В Кабинете медалей Национальной библиоте­ки Франции в Париже хранится краснофигурный лекиф (илл. 3), т. е. флакон для масла или арома­тических притираний, V в. до н. э. (BNP, ARV2, 624,81). Изображение женщины с прялкой сопро­вождается надписью: «трудолюбивая» (philergos). Прядильщице приписывается как раз та доброде­тель — philergia, которую так ценил Аристотель.

Однако в V и в IV вв. до н. э. слово, обозначав­шее любовь к труду, звучало уже не так, как в эпи­ческих поэмах или как у автора «Трудов и дней». Гесиод очень высоко ценил повседневный труд крестьянина (erga), изнурявший мужчину, в то время как его супруга, как правило, наслажда­лась отдыхом. Эпос противопоставлял женскому рукоделью усердие мужчин в ратном труде. В то же время физическая работа не бесчестила героя. Одиссей был одновременно прославленным вои­ном и царем-пахарем, царем-плотником. С топо­ром он обращался так же ловко, как и с луком.

Речь не идет о том, чтобы использовать понятие philergia для характеристики представлений гре­ков о труде, это было бы анахронизмом (Vernant 1965). Вместе с тем полезно подчеркнуть, что труд в демократическую эпоху подвергался некоторому обесцениванию. Свободный человек мог быть ре­месленником или торговцем, подобно персонажам Аристофана, но осознавал он себя прежде всего гражданином, участником политической жизни. Ручной труд считался уделом рабов. И philergia по­читалось качеством, свойственным рабу или… женщине. Ибо, не участвуя в политической жизни, жена или дочь гражданина сама по себе не явля­лась гражданкой, и, следовательно, ее ручной труд не имел никаких негативных коннотаций. Даже напротив. Нужно же ей было чем-то занимать­ся. Это обстоятельство настойчиво подчеркивал Ксенофонт, когда давал советы мужьям молодых жен и призывал их следовать примеру рассудитель­ного Исхомаха (Ксенофонт. Домострой, VII).

Вот этим и объясняется не слишком внятное определение Аристотеля. Главное достоинство жен­щин, дочерей на выданье, радующее отцов, фило­соф видит в трудолюбии (philergia). Но внимание: усердие к труду ни в коем случае не должно связы­ваться с целью, недостойной свободного индиви­да. Для уточнения этой важной подробности тре­буется двойное отрицание: «без несвободы» (aneu aneleutherias). Речь идет о девицах из хороших се­мей. Здесь не может быть речи о выгоде, рентабель­ности стремлении заработать. Подобно эпическим героиням, молодая супруга Исхомаха прядет и ткет, производит прекрасные вещи, но она умеет, кроме того, управлять служанками и распределять между ними работу.

Суждение Аристотеля относится к его совре­менницам, дочерям и будущим супругам афинян. Они в полной мере наделены перечисленными философом достоинствами. Счастье мужчин зави­сит от красоты женщин, их целомудрия и послу­шания, но также и от их усердия в выделке шерсти. Можно предположить, что эта точка зрения была весьма распространена задолго до Аристотеля и еще долго после него.

Но применимы ли критерии философа к герои­ням легенд? Между эпохами архаики и классики, между миром мифов и социальной реальностью, на которую опирается Аристотель, — дистанция огромного размера. В то же время «Греция вооб­ражения» (Buxton 1996) остается существенной составляющей внутреннего опыта древних греков.

Итак, соответствовали ли хоть в чем-то мифо­логические образы женскому идеалу демократи­ческого периода? Вне всякого сомнения, они ве­личественны и прекрасны. Но как обстоит дело с их моральными качествами? И прежде всего —со столь желательным согласованием целомудрия и трудолюбия (sōphrosunē и philergia)? Вопрос по­буждает нас пересмотреть некоторые традици­онные женские образы под особым углом зрения, через посредство рукоделья, которым занимаются героини. Мы посмотрим на вещи «через насечки челнока», чтобы попытаться понять смысл слова philergia. Составляет ли трудолюбие самостоятель­ное достоинство девушки? Или же оно призвано обеспечить второе, дополнительное качество — целомудрие? Ведь прядение и ткачество занима­ют руки и ум, препятствуя праздности и дурному поведению? А само изделие, выходящее из рук женщины, — оно имеет какое-нибудь значение? Обладают ли «добавленной стоимостью» произ­ведения мастериц? Наконец, можно ли оцени­вать «прекрасные творения» (erga kala) на равных с произведениями мужского мастерства — укра­шениями, оружием, предметами мебели, вы­делка которых вызывает восхищение? Рискнем употребить анахронизм и назвать erga kala про­изведениями искусства. Так вот, связывалось ли художественное творчество с женщинами в во­ображаемом и в коллективном бессознательном греков? Ибо само понятие художественного твор­чества в применении к античности анахронизмом не является. Мы встречаем его уже у Гомера, когда он говорит о столь важном для аэда поэтическом вдохновении. И совершенно отчетливо оно прояв­ляется в эпизоде со щитом Ахилла; здесь речь идет об изобразительном искусстве.

С нашими вопросами мы обратимся к женским образам, которые в повествовательной тради­ции прядут и ткут шерсть. Это Пенелопа, Елена, Филомела и ее сестра Прокна. Наконец, это, разу­меется, Арахна.

В то же время мы включаем в список Ариадну, разматывающую клубок, — в ее нити тоже содер­жится свидетельство обработки шерсти. Подбор наших персонажей может показаться разнородным. В самом деле, о некоторых из них сохранилось множество текстов, образы их трак­товались по-разному на протяжении античных времен. А о других сохранились лишь редкие, фрагментарные свидетельства, с трудом поддаю­щиеся датировке. Но наш подбор станет еще па­радоксальнее, когда мы прибавим к списку совсем малозначительную героиню. На первый взгляд она вообще не имеет ничего общего с работами по шерсти. Это молодая коринфянка, которой тра­диция приписывает определенную роль в изобре­тении искусства. И как раз именно она, вопреки хронологии, откроет наше путешествие, несмотря на признанную древность и знаменитость главных героинь. Ибо именно история скромной дочери горшечника, что появляется у истоков искусств, высвечивает вопросы, важные для современного понимания вещей. Она ценна тем, что отвечает тайным мечтаниям женщин-художников сегод­няшнего дня.