Фредерик Ленуар «Радость»

Глава 1

Наслаждение, счастье, радость

Природа подает нам конкретный знак,

что мы достигли своего собственного предназначения.

И этот знак — радость.

Анри Бергсон

Самый распространенный и самый непосредственный опыт удовлетворения — это опыт наслаждения. Мы все переживаем этот опыт, когда удовлетворяем ту или иную потребность, то или иное желание повседневной жизни. Меня мучит жажда — я пью, я испытываю наслаждение. Я голоден — я ем, я испытываю наслаждение, даже огромное наслаждение, если яства изысканные. Я устал — я могу, наконец, отдохнуть, я испытываю наслаждение. Я смакую утренний кофе или чай, и это момент наслаждения. Это самые распространенные чувственные наслаждения. Существуют и другие наслаждения, более интимные, которые связаны с сердцем и разумом. Я встречаю друга, я любуюсь прекрасным пейзажем, я с головой погружаюсь в чтение книги, которая мне нравится, я слушаю музыку, которая производит на меня сильное впечатление, я выполняю интересную работу, это тоже доставляет мне наслаждение, то есть удовлетворение. Нельзя жить без наслаждений. В противном случае наша жизнь превратилась бы в бесконечный тяжкий труд.

Проблема наслаждения, которую философы обсуждают со времен Античности, заключается в том, что оно весьма непродолжительное. Я ем, пью, а через несколько часов я снова хочу есть и пить. Друг, которого я встретил, уходит, музыка обрывается, книга заканчивается, и я больше не испытываю наслаждения.

Наслаждение связано с внешними стимулами, которые необходимо постоянно возобновлять. Впрочем, наслаждение часто бывает испорчено. Мы все знаем, что такое неудовлетворенные желания и потребности. Порой достаточно пустяка, чтобы лишить нас наслаждений: теплая вода, невкусная пища, плохое настроение друга, которого мы встретили, или плохая компания, которая не дает любоваться прекрасным пейзажем. В действительности очень трудно испытывать длительное удовлетворение, если опираться только на один ориентир наслаждения.

Вторая проблема, с которой все мы сталкивались, заключается в том, что отдельные наслаждения могут доставлять нам приятное в настоящем, но причинять неприятности в будущем. Слишком жирные или слишком сладкие, но, безусловно, вкусные блюда, съеденные в большом количестве, негативно влияют на состояние нашего здоровья. Миленькая девица или красивый юноша, которые доставят нам непосредственное сексуальное наслаждение, могут в дальнейшем разрушить нашу семейную жизнь. Бокалы вина, которыми мы радостно чокались, сидя за праздничным столом у друзей, на следующий день вызовут похмелье. В среднесрочном или дальнесрочном плане, если не сказать в более глобальном видении существования, удовлетворение непосредственных желаний порой происходит из-за плохих расчетов.

Эти два подводных камня создают проблему, с которой столкнулись мудрецы Востока и Запада: существует ли продолжительное удовлетворение, которое выходит за пределы скоротечного и амбивалентного характера наслаждения? Удовлетворение, которое не было бы ограничено во времени, не зависело бы от внешних обстоятельств, не стало бы в конечном счете плохим спутником? В некотором смысле, более глобальное и более продолжительное наслаждение. Для определения подобного состояния было придумано особое понятие: понятие счастья. В середине первого тысячелетия до нашей эры именно это положило начало в Индии, Китае, равно как в Средиземноморском бассейне, философским поискам, в ходе которых мудрецы и мыслители, пытавшиеся преодолеть слабости и границы наслаждения, получили различные ответы.

Но хотя ответы были разными, большинство из них сводилось к трем главным пунктам: нет счастья без наслаждения, но, чтобы быть счастливыми, мы должны научиться распознавать и обуздывать наши наслаждения.

«Никакое наслаждение само по себе не есть зло; но средства достижения иных наслаждений доставляют куда больше хлопот, чем наслаждений», — говорит нам Эпикур. Эпикур предстает перед нами в облике философа наслаждения. Однако на самом деле Эпикур был великим философом воздержанности. Он не запрещал наслаждения, не проповедовал аскезу. Нет. Но он считал, что избыток наслаждений убивает само наслаждение. Что человек получает намного больше наслаждения, если он умеет ограничивать количество наслаждений и отдавать предпочтение качеству того, что доставляет ему это самое наслаждение. Что человек намного более счастлив среди друзей, объединившихся вокруг стола с простыми, но вкусными яствами, чем на пиру, где изобилие блюд и сотрапезников мешает ему наслаждаться качеством первых и обществом вторых. В определенном смысле Эпикур был предвестником тенденции, которая в наши дни развивается в нашем обществе, пресыщенном материальными благами и наслаждениями, — less is more (меньше значит больше), которую можно было бы истолковать как «меньшее есть лучшее» или охарактеризовать выражением «счастливая умеренность», этой самой умеренностью, столь дорогой сердцу крестьянина-философа Пьера Раби и перекликающейся с «силой воздержанности».

Эпикур продолжает: «Поэтому когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждения распутства или чувственности, как полагают те, кто не знают, не разделяют или плохо понимают наше учение, — нет, мы разумеем свободу от страданий тела и от смятения души. Ибо не бесконечные попойки и праздники, не наслаждение мальчиками и женщинами или рыбным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение, исследующее причины всякого нашего предпочтения и избегания и изгоняющее мнения, поселяющие великую тревогу в душе. Начало же всего этого и величайшее из благ есть разумение». Слово «разумение», phronesis по-гречески, не имело для философов Античности того значения, которое оно приобрело в наши дни. Для них «разумение» означало добродетель ума, которая позволяет нам правильно распознавать, судить и выбирать. Аристотель, живший на несколько десятилетий раньше Эпикура, говорит, как и Эпикур, что эта интеллектуальная способность играет главенствующую роль при распознавании: надо понимать, что для нас хорошо, а что плохо. По мнению Аристотеля, именно благодаря способности разума распознавать мы можем стать добродетельными и жить счастливой жизнью. Аристотель превращает добродетель в неустранимый элемент для достижения счастья. В своей «Никомаховой этике» он определяет ее как середину между двумя крайними противоположностями, которая ведет к счастью через наслаждение и благо: «Серединой же по отношению к нам я называю то, что не избыточно и не недостаточно. <…> Поэтому избытка и недостатка всякий знаток избегает, ища середины и избирая для себя [именно] ее, причем середину [не самой вещи], а [середину] для нас»6. Например, храбрость есть золотая середина между страхом и безрассудной удалью, этими крайностями, которые — каждая на свой манер — могут поставить нас в неприятное по меньшей мере положение. Точно так же воздержанность — еще одно свойство, которое высоко ценит Аристотель, — является золотой серединой между аскезой (отказом от наслаждений) и распутством, двумя путями, исключающими возможность обрести счастье.

За два века до Аристотеля, на этот раз в Индии, Будда на собственном опыте познал, что такое крайности, чтобы затем констатировать их пустоту. Прежде чем стать великим мудрецом, Сиддхартха — это его настоящее имя — был правителем, погрязшим в наслаждениях. Однако он не был счастлив. Отказавшись от титула, семьи и имущества, он присоединился к аскетам, которые жили в лесах на севере Индии, умерщвляя свою плоть. Но, прожив с ними десять лет, он убедился, что по-прежнему не был счастлив. Эти два жизненных опыта привели его к «пути золотой середины», срединному пути, пути воздержанности и равновесия, который и является источником счастья. Китайская традиция называет этот путь путем гармонии, состоянием равновесия, позволяющим энергии, присутствующей в природе, плавно циркулировать и проявляться в любой человеческой деятельности.

Итак, нет счастья без наслаждения, но наслаждения умеренного и тщательно выбранного. Но поскольку наслаждение является скоротечным и зависит от внешних, неподвластных нам причин, то встает новый вопрос: как сделать счастье продолжительным? Иначе говоря, как оставаться счастливым, если я потеряю работу? Если от меня уйдет мой партнер? Если я заболею? Философы Античности отвечали, что нужно научиться отделять счастье от внешних причин и находить для него новые причины, но на этот раз внутренние, в себе.

Это высшая стадия счастья, называемая мудростью. Быть счастливым означает принять жизнь и любить ее таковой, какая она есть. Это означает не стремиться любой ценой изменить мир в соответствии с собственными желаниями. Это означает радоваться тому, что у тебя есть, и не желать большего. Прекрасное высказывание, приписываемое Августину Блаженному, в полной мере подтверждает эту мысль: «Счастье — это вожделение того, чем ты уже обладаешь». Оно также перекликается с моралью стоиков, которая побуждает нас отличать то, что от нас зависит, от того, что не зависит от нас. Можно попытаться изменить то, что зависит от нас. Я пристрастился к алкоголю и азартным играм, но я могу изменить свои привычки. Я встречаюсь с людьми, которые плохо на меня влияют; я стану реже встречаться с ними. Но как реагировать на то, что не зависит от нас? Что делать, если жизнь подвергает нас суровым испытаниям, когда происходит несчастный случай, умирает близкий нам человек, разражается катастрофа? Стоики говорили, что мудрость состоит в том, чтобы принимать все, на что мы не можем повлиять.

Свои воззрения стоики иллюстрировали притчей о собаке, которую тащит за собой телега. Если собака будет сопротивляться и отказываться следовать за телегой, телега все равно силой потащит ее за собой, и к месту назначения собака прибежит измученной и израненной. Если собака не станет отбиваться, то последует за телегой и преодолеет тот же путь, но при этом будет меньше страдать. Поэтому предпочтительнее смиряться с неизбежным, а не отвергать его и бороться с судьбой. Если нет никакой возможности поступить иначе, лучше принять вещи такими, какие они есть, согласиться с жизнью. Разумеется, это не происходит по мановению волшебной палочки. Даже для большинства стоиков мудрость оставалась целью, которую тяжело достичь. Лишь немногим удается добраться до нее.

Идеал мудрости, определенный древними подобным образом, можно свести к одному слову: autarkeia, «автономия», то есть внутренняя свобода, благодаря которой наше счастье или наше горе больше не зависят от внешних обстоятельств. Именно автономия учит нас радоваться тому, что неизбежно наступит, приятному, равно как и неприятному. Но при этом мы должны осознавать, что чаще всего приятное, точно так же как и неприятное, есть не что иное, как простое восприятие. Мудрец же принимает все. Счастье, к которому он стремится, есть состояние, характеризуемое как глобальное и как можно более длительное, в отличие от скоротечного наслаждения. Мудрец знает, что подлинный источник счастья скрывается в нем самом. Прекрасной иллюстрацией этому служит история, тесно связанная с традицией суфизма: «Однажды старик сидел у городских ворот. Чужеземец, приехавший издалека, подошел к нему и спросил: “Я ни разу не был в этом городе. Какие люди живут здесь?” Старик ответил ему вопросом: “А какие люди жили в том городе, из которого ты пришел?” — “Это были эгоистичные и злые люди. Поэтому я и ушел”, — ответил ему чужеземец. “Здесь ты встретишь точно таких же”, — ответил ему старик. Немного погодя к старику подошел другой чужестранец. “Я приехал издалека, — сказал он. — Скажи, какие люди живут здесь?”

Старик ответил ему: “А какие люди жили в том городе, из которого ты пришел?” — “О, это были добрые и гостеприимные люди”, — ответил чужеземец. — У меня было много друзей. Мне было нелегко расставаться с ними.” Старик улыбнулся: “Ты найдешь таких же и здесь”. За этой сценой наблюдал продавец верблюдов.

Он подошел к старику: “Как ты можешь говорить двум чужестранцем две совершенно противоположные вещи?” Старик ответил: “Потому что каждый носит свою вселенную в своем сердце. Взгляд, которым мы смотрим на мир, не есть сам мир, но мир, который мы воспринимаем. Неважно, откуда ушел счастливый человек. Он будет счастлив везде. И неважно, откуда ушел несчастный человек. Он везде будет несчастен”».

Подобная концепция счастья прямо противоположна концепции, которая в наши дни господствует в западном обществе: там постоянно восхваляют нарциссическое псевдосчастье, связанное с внешними условностями и успехом. Посредством рекламы нам продают «счастье», в действительности ограничивающееся непосредственным удовлетворением наших наиболее эгоистических потребностей. Нам говорят о «моментах счастья», в то время как, по мнению философов и мудрецов, счастье не может быть скоротечным. Это длительное состояние, конечный результат работы, воли, усилия. На самом деле мы путаем наслаждение со счастьем. Мы находимся в поисках скорее постоянно возобновляющегося наслаждения, чем глубокого и длительного счастья.

Помимо наслаждения и счастья существует третье состояние, о котором говорят гораздо реже. Тем не менее в жизни оно является источником безграничной удовлетворенности: мы имеем в виду радость. Радость — это эмоция, или чувство, которое два французских психиатра, Франсуа Лелорд и Кристоф Андре, описывают как «интенсивный психический и одновременно физический опыт, возникающий как реакция на какое-либо событие и имеющий ограниченную продолжительность». Особенность радости состоит в том, что она всегда носит интенсивный характер и целиком охватывает человека: тело, разум, сердце, воображение. Радость — это своего рода усиленное наслаждение, более интенсивное, более глобальное, более глубокое. В большинстве случаев радость, как и наслаждение, является ответной реакцией на внешний стимул. «Как с неба свалилась» — так мы обычно говорим. Мы с успехом сдали экзамен, мы радуемся. Мы выиграли соревнования, мы упиваемся радостью. Мы нашли решение сложной проблемы, мы преисполнены радости. Я встретил друга, с которым давно потерял связь, меня охватывает радость. Язык жестов наслаждения очень часто бывает скупым, медленным: мы довольно улыбаемся, свободно дышим, потягиваемся от удовольствия, как сытая кошка, лежащая около сильного огня. Радость же чаще всего носит взрывной характер. Интенсивная, буйная, она потрясает нас, вызывает у нас бурю восторга, овладевает нашим телом, устанавливая над ним свой контроль. Мы вскидываем руки к небу, пускаемся в пляс, подпрыгиваем, поем. Что касается меня лично, то я фанат футбола.

Я одновременно игрок и болельщик. Когда команда, за которую я болею, забивает решающий гол за несколько минут до финального свистка, я не могу усидеть на месте: я прыгаю от радости! Моему телу требуется выразить этот жизненный импульс, зарождающийся во мне, пусть даже по такой тривиальной причине, как победа в футбольном матче. Разве можно забыть эту коллективную радость, охватившую весь народ в тот вечер, когда наша команда одержала победу в финальном матче на кубок мира по футболу в 1998 году! Я до сих пор нахожусь под впечатлением от машин, которые резко останавливались посредине дороги, от автомобилистов, выходивших из них, но не для того, чтобы осыпать друг друга взаимными оскорблениями, как это обычно бывает, а чтобы обняться и расцеловаться. В этом заключается одна из особенностей радости: она коммуникативная. Это вовсе не маленькое наслаждение, испытываемое в одиночестве. Когда нас охватывает радость, мы чувствуем потребность разделить ее, передать ее другим… даже совершенно незнакомым нам людям!

Однако радость, как и наслаждение, скоропреходящее чувство. (Хотя в дальнейшем мы увидим, что это не всегда верно.) Когда нас охватывает радость, мы предчувствуем, что это состояние не продлится долго. И вовсе не случайно, что одна из самых волнующих кантат Баха была навеяна композитору этим универсальным желанием: «Иисус, ты всегдашняя моя радость». В то же время радость, это чувство эйфории, придает силы, которые упрочивают нашу волю к жизни. Радость делает нас жизнеспособными. Если человек не знает, что такое радость, он неизбежно впадает в глубокую депрессию, возникающую, например, после смерти близкого нам человека, которая погружает нас в невыносимый траур. Такая депрессия способна в зародыше убить все наши жизненные силы.

Возможно ли проанализировать, понять, объяснить опыт радости, имеющий столько различных граней? И даже культивировать его? Наши поиски мы начнем с того, что расспросим учения немногочисленных философов, которые интересовались этим прекрасным и полным чувством, о наиболее общих проявлениях радости, а также об ее высших формах, в том числе о высшем желаемом.