Фрэнсис Хардинг «Девочка с медвежьим сердцем»

Часть 1

Облизывать детеныша

Глава 1

Когда Мейкпис в третий раз с воплем проснулась от ночного кошмара, мать рассердилась. — Я же запретила тебе видеть такие сны! — прошипела она тихо, боясь разбудить весь дом. — А если и увидишь, нечего вопить!
— Но я ничего не могла с собой поделать, — про‑
шептала Мейкпис, напуганная яростным тоном ма‑
тери.
Та взяла дочь за руки. Лицо ее при свете раннего утра казалось суровым и неулыбчивым.
— Ты не любишь свой дом. Не хочешь жить со своей матерью.
— Люблю! Люблю! — воскликнула Мейкпис, чув‑ ствуя, как земля уходит из‑под ног.
— В таком случае ты должна научиться не видеть эти сны. Если станешь орать каждую ночь, может слу‑ читься ужасное. Нас просто выкинут из дома!
За стеной спали тетка и дядя Мейкпис, владельцы пирожковой лавки, расположенной на первом этаже дома. Тетка была крикливой и прямолинейной, а дядя вечно мрачным и всем недовольным. Угодить ему было невозможно.
С шести лет Мейкпис приходилось следить за че‑ тырьмя маленькими кузенами, которых нужно было кормить, мыть, перевязывать, если поранятся, одевать или снимать с соседских деревьев. В промежутках она выполняла самые разнообразные поручения и помогала на кухне. И все же мать и Мейкпис спали на тюфяке в продуваемой сквозняками маленькой комнате, подальше от остальных членов семейства. Казалось, они жили здесь в кредит и могли лишиться крова без всякого предупреждения.
— Всего хуже, что кто‑то может послать за священником, — продолжала мать. — Или… другие могут
услышать.
Мейкпис понятия не имела, кто эти «другие», но они всегда были угрозой. Десять лет жизни с матерью научили девочку одной истине: доверять, в сущности, нельзя никому.
— Я пыталась!
Ночь за ночью Мейкпис истово молилась, после чего лежала в темноте, заставляя себя не спать. Но кошмар все равно приходил за ней — полный лунного света, шепотков и неясных образов.
— Что мне делать? Я хочу это прекратить!
Мать долго молчала, а потом стиснула руку дочери.
— Позволь рассказать тебе одну историю, — начала она, как обычно, когда нужно было обсудить нечто серьезное. — Однажды маленькая девочка заблудилась в лесу и наткнулась на волка. Она бежала и бежала, пока не стерла ноги в кровь, хотя понимала, что волк преследует ее по запаху и в конце концов настигнет. И ей пришлось сделать выбор. Можно бежать, скрываться и снова бежать… или остановиться и заострить палку, чтобы защитить себя. Как по‑твоему,
какое решение было верным?
Мейкпис поняла, что это не просто сказка и ее ответ очень много значит.
— Разве можно сражаться с волком палкой? — с сомнением спросила она.
— Палка дает тебе шанс, — ответила мать с едва заметной грустной улыбкой. — Небольшой. Но останавливаться опасно.
Мейкпис надолго задумалась.
— Волки бегают быстрее людей, — выговорила она наконец. — Даже если девочка будет бежать без остановки, волк все равно поймает ее и съест. Ей нужна острая палка.
Мать медленно наклонила голову в знак согласия. Больше она ничего не сказала и не закончила рассказ.
Кровь у Мейкпис похолодела. Иногда мать бывала в таком настроении, когда беседы с ней таили загадки и ловушки, а всякий ответ имел последствия.
Сколько Мейкпис себя помнила, они жили в маленьком оживленном Попларе, не совсем городке, но уже и не деревне. Она не могла представить мир без проникавшей всюду вони угольного дыма и дегтя с огромных, вечно грохочущих верфей, без тополей, отбрасывавших узорчатые тени и давших название местечку*, и без заросших густой зеленой травой болотистых пустошей, где пасся скот. Всего в нескольких милях отсюда находился Лондон, огромный, туманный, полный опасностей и искушений. В Попларе же все ей было знакомо до мелочей, так же естественно и привычно, как дыхание. И все же Мейкпис не чувствовала себя здесь своей. Мать ни разу не произнесла: «Это не наш дом». Но ее глаза говорили лучше всяких слов.
Как только они приехали в Поплар, мать сменила имя малышки дочери на Мейкпис, чтобы их легче приняли в незнакомом месте. Мейкпис не знала своего настоящего имени, и эта мысль заставляла ее чувствовать себя не совсем настоящей. Имя Мейкпис вовсе не ощущалось истинным. Скорее наводило на мысли о жертвоприношении. Оно было способом примириться с Богом и благочестивыми жителями Поплара. Извинением за ту темную дыру, на месте которой должен был находиться отец Мейкпис.
Все соседи и знакомые были людьми благочестивыми. Именно так называли себя члены общины. Но делали они это не из гордости, а чтобы обособиться от тех, кто шел по темной дороге прямо в разверстую пасть ада, поджидавшую в конце пути. Мейкпис была не единственной, носившей странное, благочестивое имя. Были и другие: Верити, Уот‑год‑уилл, Форсейкен, Деливиренс, Килл‑Син и так далее.
Раз в два дня, по вечерам, тетина комната превращалась в место религиозных собраний, на которых читали молитвы и Библию, а по воскресеньям все шли в высокую серую церковь, выстроенную из твердого известняка.
Священник был неизменно добр, когда встречался на улице, но, стоя на кафедре, поистине устрашал. Судя по восторженным лицам других прихожан, Мейкпис могла заключить, что в его душе сияло немало вели‑ ких истин, а также любовь, подобная холодной белой комете. Он проповедовал стойкость перед порочными искушениями: пьянством, азартными играми, танцами, театром и праздным весельем по субботам — это все силки, расставленные дьяволом. Он рассказывал, что происходит в Лондоне и всей стране: о недавнем вероломстве при дворе, заговорах мерзких католиков. Его проповеди пугали и одновременно волновали.
Иногда, выходя из церкви, Мейкпис трепетала, представляя паству солдатами в сверкающих доспехах, выступающих против сил тьмы. Миг‑другой она верила, что все они — и мать, и соседи — стали частью чего‑то большего, чего‑то чудесного. Но это ощущение длилось недолго. Вскоре мать и дочь снова становились одинокой армией из двух человек.
Мать никогда не произносила вслух: «Это не наши друзья», но, когда они покидали церковь, шли на рынок или останавливались поздороваться с кем‑то, еще крепче сжимала руку дочери. Поэтому Мейкпис приветствовала детей полуулыбкой, точно такой, с какой мать встречала их матерей. У этих детей были отцы.
Дети, подобно маленьким священникам, взирали на родителей, следя за каждым их жестом и выражением лица в поисках знаков Божественной воли. С самого раннего детства Мейкпис знала, что им постоянно грозит опасность и другие люди в любую минуту могут наброситься на них. Поэтому она научилась находить утешение и нежность, наблюдая за бессловесными созданиями. Понимала деловитую злобу оводов, испуганный гнев собак, тяжеловесное терпение коров.
Иногда это приводило к неприятностям. Например, к разбитой губе и расквашенному носу, когда пришлось криком отгонять мальчишек, швырявшихся камнями в птичье гнездо. Для Мейкпис вполне естественным было резать птиц на обед или красть у них яйца на завтрак, но бессмысленная, глупая жестокость пробуждала ярость, которую она так и не смогла внятно объяснить.
Мальчишки сначала ошеломленно уставились на нее, но, опомнившись, забросали камнями. Чему тут удивляться? Жестокость была обычным явлением. Такой же частью их жизни, как цветы и дождь. Они привыкли к палке учителя начальной школы, визгу свиней в загонах мясников и крови, пропитавшей опилки арен для петушиных боев. Уничтожение крохотных, едва оперившихся жизней приносило им привычную радость, как прыжки в лужах.
Если часто высовываешься, будешь ходить с разбитым носом. Хочешь выжить — нельзя выделяться. Нужно оставаться незаметным. Но матери и Мейкпис это не очень удавалось.
На следующую ночь после рассказа о волке мать без всяких объяснений повела Мейкпис на старое кладбище.
Ночью церковь казалась в сто раз больше. Колокольня выглядела неумолимым прямоугольником абсолютного мрака. Трава под ногами росла пучками и казалась серой в свете звезд. В углу кладбища стояла маленькая кирпичная, давно заброшенная часовня. Мать отвела Мейкпис туда и бросила в темный угол охапку одеял.
— Может, вернемся домой?
По коже Мейкпис полз озноб. Что‑то было совсем рядом. Какие‑то существа сгрудились вокруг нее. Она ощущала тошнотворную щекотку их близости, словно от паучьих ножек, пробравшихся в мозг.
— Нет, — ответила мать.
— Но здесь какие‑то существа! — ахнула Мейк пис, борясь с надвигавшейся паникой. — Я чувствую их!
Девочка с ужасом узнавала ощущения. Ее кошмары начинались так же: с уколов страха, с ожидания на падения.
— Демоны в моих снах…
— Знаю.
— Какие они? — прошептала Мейкпис. — Они… мертвы?
Но в глубине души она уже знала ответ.
— Да, — ответила мать тем же холодным, ровным тоном. — Послушай, мертвые подобны утопленникам. Они плавают в темноте, размахивая руками и пыта ясь схватить все, что удастся. Может, они и не хотят причинить тебе зло, но обязательно сделают это, если позволишь. Сегодня ты переночуешь здесь. Они по пытаются когтями процарапаться тебе в голову, но, что бы ни случилось, не дай им взять верх.
— Что?! — воскликнула пораженная ужасом Мейк‑ пис, на мгновение забыв об осторожности. — Нет! Я не могу здесь остаться!
— Ты должна, — отрезала мать, черты лица которой казались чеканными в серебристом свете звезд. В них не было ни мягкости, ни готовности уступить. — Тебе необходимо остаться и заострить палку.
Мать всегда вела себя очень странно, когда речь шла о важных вещах, словно хранила свое второе «я», своенравное, непостижимое, потустороннее «я»,в сундуке с одеждой, под выходным платьем, и пользовалась им в самых крайних случаях. В такие моменты она становилась не матерью, а Маргарет. Глаза казались глубже, волосы под чепцом — гуще и непокорнее, словно у ведьмы, внимание устремлено на что‑то, чего не способна видеть Мейкпис.
Когда мать становилась такой, девочка старалась не поднимать головы и не спорить. Однако на этот раз ее поразил ужас. Она молила так, как никогда раньше. Спорила. Протестовала. Плакала и с яростным отчаянием цеплялась за руку матери. Мать не может оставить ее здесь, не может, не может…
Мать вырвала руку и так резко оттолкнула Мейкпис, что та отлетела в сторону и едва не упала. Не обращая внимания на дочь, мать вышла, захлопнула дверь, погрузив помещение в непроглядную тьму. Послышался стук задвигаемого засова.
— Мама! — вскрикнула Мейкпис, больше не заботясь о том, что их здесь застанут. Подбежала к двери
и стала ее трясти. Дверь не поддавалась. — Ма!
Мать не откликнулась. Вместо ответа слышался шорох ее удалявшихся шагов. Мейкпис осталась наедине с мертвыми, мраком и доносившимся издалека безрадостным уханьем сов.
Следующие несколько часов девочка провела без сна, скорчившись в гнезде из одеял, дрожа от холода и слушая отдаленный лисий лай. И чувствовала, как существа населяют уголки ее разума, выжидая нужного момента. Выжидая, пока она заснет.
— Пожалуйста, — умоляла их она, прижав руки к ушам, пытаясь не слушать шепотки. — Пожалуйста,
не надо. Пожалуйста…

Девочка с медвежьим сердцем