Георгий Зотов «Сказочник»

Призрачный Дамаск очаровывает в первые секунды пребывания, каждый раз я ощущаю — мне есть чем гордиться. Я — зодчий теней, и я строил эти города с помощью лучших покойных архитекторов. В центре (да и на окраинах) нет ни одной мечети, ибо я запрещаю исповедовать любую религию. Вот сами подумайте: я ж не знаю, чей престол за Бездной — Мухаммеда, Иисуса или Аматэрасу, так зачем рисковать? У мертвецов есть всё. И красивые улочки с домиками как в мавританском, так и в османском стиле, и десятки кальянных (набор табака с перцем чили и острейшими пряностями позволяет слегка чувствовать вкус), и даже торговые ряды купцов времён Арабского халифата. Да-да, в теневом царстве построен свой рынок, не хуже Сук-аль-Хамидии, — он славится на весь загробный мир, и за одеждой сюда слетаются души из Каира и Тегерана. На призрачном рынке можно купить облачение гаитянского барона Субботы, ожерелья тибетского демона Ямы и стандартные балахоны с капюшоном — к каждому бесплатно прилагается коса знаменитой дамасской стали. Украшения в виде черепов, чётки из фаланг пальцев, серьги с носовыми хрящами… Не удивляйтесь — среди косарей хватает женских душ, кои неустанно заботятся о нарядах и зависят от критического мнения других мертвецов. Повсюду телеги и фаэтоны, нередко попадаются персидские древние колесницы. Крики верблюдов, ржание лошадей и топот ослиных копыт — в городах призраков машины есть только у высших менеджеров… то есть у нас, квартета невидимок, правящих обоими мирами. Мне было лень реформировать всё подряд.

— Что новенького? — присаживаясь на лавочку, буднично спрашиваю я Салах-ад-Дина. — Сегодня весьма банально, халиф, — отвечает мне он, неловко вертя в руках планшет с арабской вязью на «спинке».

— Свежая серия терактов вокруг рынка и мечети Омейядов, шестьдесят пять покойников. Полсотни инфарктов, четыре разрыва аорты, одна женщина упала с балкона, двое утонули в море, трое подавились мясом. Так, что ещё… — неловко тычет он пальцем в сенсорный экран.. — Один свалился в канализационный люк, другой с лестницы загремел, свернул шею. Три десятка погибли в автокатастрофах — ну ты знаешь, милостивый халиф, как в наших землях принято ездить на самоходных повозках. Четырнадцать инсультов с летальным исходом — это стандарт. Бой возле Хамы — сорок солдат и полсотни повстанцев убиты. Плюс несчастный случай, — с трудом нажимает он баннер, — некий торговец полез чинить телевизор, током убило. Салах-ад-дин по привычке зовёт меня «халиф», на арабском — повелитель правоверных. Я не возражаю.

Пусть эта должность относится к мусульманам, в ней есть доля правды.

— Вот что за народ, ей-богу,— говорю я с плохо скрытой досадой. — Неужели так сложно электрика вызвать? Нет, лезут сами разбираться, хоть и понятия не имеют, как устроен «ящик». Конечно, живым же плевать, что в загробном мире с начала года второй дополнительный набор косарей провели. Эх, Салах… насколько бы разгрузился мой график, соблюдай люди элементарную технику безопасности! Ну, переходишь ты дорогу, — голова отвалится по сторонам посмотреть? Мне будет парадоксально жаль, если выяснится, что ада нет. Система наказаний за глупую гибель необходима. Дёрнуло тебя

током по личному идиотизму, рискнул перебежать перекрёсток на красный свет — вот и жарься на сковородке, кретин. Ладно, у вас ещё гражданская война, это я хоть без радости, но понимаю. Резать ближнего своего в людской природе, такие вещи неискоренимы. Знаешь, сколько душ пришлось перетаскать в Бездну после распада Советского Союза?

— Не знаю, господин, — шёпотом отвечает менеджер косарей Дамаска.

— Ну конечно, — хлопаю я крылом. — Ты ж не русский или грузин. Да неважно. Хотя войну я ненавижу. Не поверишь, самый главный пацифист по натуре — это как раз я.

— Что такое пацифист, о халиф? — удивлённо таращится Салах. Я не обижаюсь. Это моя вина, незачем с призраком из Средних веков козырять чересчур умными словами. Попробуй подойти к неандертальцу и размеренно сказать ему в лицо: «Монетизация экономики», — дубиной по голове заработаешь и всего делов. В России то же слово

«пацифист» легко путают со словом «педераст». И ведь действительно, если так уж разобраться, похоже. Мимо нас плавно движутся косари, на ходу отвешивая церемонные поклоны, некоторые прижимают к груди покупки. В призрачном мире нет денег, ты можешь расплатиться только своим временем. Пойти забрать сотню душ вместо опредёленного косаря, пока тот кайфует в баре воспоминаний, как романтично называют обычную кальянную, — тяжкий труд, ибо душа душе рознь. Так вот, самый главный пацифист и заодно главный хиппи в мире — это я. Не поверите, в разгар сражений во Вьетнаме я даже принимал участие в антивоенных демонстрациях в Нью-Йорке — инкогнито, конечно. Я ведь прекрасно понимаю, Смерть, с розой в руках распевающая песню Леннона Give Peace A Chance, выглядит абсолютно по-идиотски. Но да, я против войны. Для меня работать в период военных действий, когда трупы сыплются штабелями, это всё равно что для вас разгрузить вагон с углём, а за полчаса до выдачи гонорара в кассе обрести извещение: за те же деньги вы обязаны «облегчить» ещё двадцать вагонов.

— Человек, ненавидящий войну, — предельно доходчиво объясняю я.

— Поразительно, господин, — деликатно кланяется Салах. — Война соединена со Смертью.

Вот прикиньте только, и этот туда же. Иногда думаешь: может, заказать себе рекламную кампанию? А что, было бы неплохо. Билборды по всему Питеру, телевизионные ролики в прайм-тайм, газетные интервью. Путин может, а я не могу, что ли? С деньгами нет проблем, их даст вечно сопящий брат Никао. Наверное, это существо в волдырях богаче всех на Земле — ему принадлежат табачные фабрики, химические заводы и дорогостоящие проекты утилизации ядерных отходов. При желании, братец смог бы нанять Билла Гейтса — за обедом на балалайке поиграть. Пусть Никао профинансирует рекламу, чтобы человечество наконец уяснило: не Смерть тащит в мир иной, а лишь итоги их дебильных поступков. Я не забираю по своей воле и не прихожу за теми, кому это не суждено. А они думают, у меня стоит одна задача — угробить побольше народу. Вот удовольствие-то, ага. Полное убожество мыслей. Но чего ещё ожидать от людей?

— Не говори о вещах, о которых понятия не имеешь, — резко прерываю я Салаха.

— Да, халиф, — немедленно кланяется он. — Как тебе будет угодно, мой господин.

Он видит — меня лучше не раздражать. Чутьё у султана на уровне.

— Кого забирать сегодня? — деловито спрашиваю я. — Мне скоро возвращаться в Питер.

Салах-ад-Дин прячет планшет за пазуху и лезет в голенище сапога за свитками. Вот что ты будешь делать, а! Средневековые призраки консервативны: они уверены, важные записи надёжней хранить на пергаменте. Я и угрожал, и ругался, и приказывал — ни Чингисхан, ни Готфрид Бульонский не признают айпэд, и всё тут. Да ладно Средние века! На днях Папе Римскому Иоанну-Павлу Второму планшет подсунул, так тот его в святую воду окунул. Хорошо ещё, что устройство призрачное, не то

бы моментально технике кранты.

— Некто амир Абдаллах аль-Нури, — сообщает Салах канцелярским тоном. — Командир отряда повстанцев. Только что подорвался, собирая бомбу. Проживет ещё три минуты. Не совсем достойная вас кандидатура, господин, — но увы, сейчас нет никого уровня Каддафи.

— Годится, — киваю я. — Я рад, что не Каддафи: тот сам из меня едва душу не вытащил.

— Амир в Думе, пригороде Дамаска, — сворачивает свиток Салах. — Приятного пути, халиф.

…Я успеваю секунда в секунду. Сакральный момент, когда душа отделяется от тела и видит меня, стоящего в ожидании — иногда с улыбкой, иногда с каменным лицом, иногда нетерпеливо кидающего взгляд на часы в ожидании финала агонии. Покойный — бородатый мужик в камуфляже, с зелёной повязкой на голове. Впрочем, половины головы у него как раз и нет, камуфляж пропитался кровью. Он смотрит на меня уцелевшим глазом.

— Я в раю? А куда делись мои семьдесят девственниц?

Да, это они первым делом спрашивают. Немудрено, что среди последователей саудитов столько кандидатов в мученики. Христиане тоже смешат. Они аналогично, едва умерев, интересуются — это рай? Ну да, если видишь фигуру в чёрном балахоне, с косой за плечами и черепом вместо лица — понятное дело, ты прямиком попал в сады Эдема.

— Ушли блины тебе печь, — информирую я с постным видом. — Давай, хабиби, поднимайся.

До тени боевика (даже при отсутствии половины мозга) доходит: что-то тут не так.

— И где же Аллах? — в ужасе спрашивает мертвец.

— Не знаю, — лениво кидаю я ему через плечо. — Я его ни разу не видел, и не уверен, что ты увидишь. А ещё я не в курсе, в каком окне Небытия получать положенных тебе гурий, и не могу подтвердить или опровергнуть, что тебя ждёт рай. Официально, по твоим верованиям, я — отвечающий за сбор душ архангел Малак аль-Маут. Так что можешь если не любить меня, то, по крайней мере, жаловать.

Я делаю взмах чёрными крыльями, вокруг нас поднимается ветер, гремит гром. Тут вы опять меня осудите, хотя положа руку на сердце: кто из вас не любит дешёвые понты и дорогие спецэффекты? Крылья сформированы мной впопыхах, но вряд ли он заметит.

— Я забираю твою душу, — объявляю я. — Прими судьбу, как положено воину.

Он идёт за мной к берегу Бездны, шатаясь, как пьяный. Пару раз спотыкается, но в целом, для призрака, при жизни утратившего большую часть мозга, руку и половину ребёр, парень ведёт себя прилично. Завидев Бездну, он молчит, глядя в её маслянистые воды.

— Девственниц точно не будет? — на всякий случай

уточняет амир аль-Нури.

— Да вот как-то не повезло тебе с ними, — зеваю я, в то время как горизонт разрезают проблески молний, а воды Бездны издают зловещее шипение. — Сам посуди — откуда их взять-то столько? На тот свет далеко не все женщины прибывают целомудренными, плюс давай исключим старушек и младенцев, — а мучеников за веру в последнее время катастрофически много. Не удивлюсь, если в вашем раю уже тотальный дефицит гурий: введены талоны, праведники мнутся в огромных очередях, а запись на тысячу лет вперёд.. Вряд ли кто-то из мучеников обслуживается по блату.

— Хватит, аль-Маут! — стонет аль-Нури, упав на колени. — У меня голова сейчас лопнет!

— Уже, — любезно улыбаюсь я ему. — Ещё вопросы есть? Нет? Счастливого пути.

…Дождавшись, пока Бездна поглотит душу амира, я поворачиваюсь, и… едва не врезаюсь в своего шофёра. Честное слово, не будь я Смертью, сейчас бы перекрестился.

— Какого хрена ты тут делаешь?!

— Э-э-э… сэр, я подал вам «мустанга», сэр.

У него зуб на зуб не попадает. Нервная личность. Есть в этом нечто абсурдное — бояться Смерть ПОСЛЕ смерти. Хотя, по справедливости, не он один такой. К теневому миру обычные косари и сотрудники (те, кто не забирает души, но входит в обслуживающий персонал офиса — шоферы, счётчики, секретари) привыкают быстро, а вот Бездна страшит своей неизведанностью. Но мой шофёр весьма нестандартная тень. Я сажусь в «мустанг», он заводит машину, — заметно, как трясутся руки. Постоянно оглядывается, в зеркальных тёмных очках — моё отражение. Автомобиль взмывает в воздух — строго вертикально, — и делает плавный разворот. Я доволен. Не у каждого в этом мире водитель — Элвис Пресли.