Катерина Гордеева «Победить рак»

Декабрь 2011 года. Москва. Музей в Фонде Михаила Горбачева на Ленинградском проспекте. Все сотрудники и сопровождающие куда-то, как нарочно, делись. И в музее я осталась наедине с первым Президентом страны, в которой родилась. Мы с ним ходим от экспоната к экспонату уже минут десять и молчим.
Я почти не дышу. Только изредка посматриваю на него, нахмурившегося, бурно, но пока про себя подбирающего слова. Наконец он останавливается. И, повернувшись, резко, как будто это — реплика в продолжение какого-то неведомого, нескончаемого спора, горько говорит: «Конечно я об этом думаю. Я до сих пор всё время к этому возвращаюсь. Тогда, знаешь, времени особо подумать не было — надо было действовать. Говорят, время лечит… Не лечит ни черта! Двенадцать лет прошло, как умерла Раиса. Умерла, не дожив четыре дня до сорок шестой годовщины нашей совместной жизни. Двенадцать лет прошло. А мне до сих пор пусто без нее. Вся семья чувствует ее отсутствие. Иногда не спишь
с утра, ворочаешься, холодно, одиноко. Вот тогда я и прокручиваю в голове каждую секунду, каждый день ее болезни. И, конечно, всё то, что было до болезни…»

Мы останавливаемся возле фотографии улыбающихся Раисы Максимовны и Михаила Сергеевича. Он смотрит на эту фотографию так, будто бы это она, фотография, во всем виновата. Он говорит: «Это мы только что вернулись из Австралии, уставшие, счастливые. Даем интервью на “Эхо Москвы”. Раиса была такая радостная в этот день. В общем, это последняя фотография. Недели через две-три она заболела».

Горбачев молчит, опустив голову. Я тоже стараюсь смотреть вниз. Вижу: у него сжимаются кулаки. Вдруг взрывается: «Черт возьми, как только я начинаю об этом думать, у меня такое желание — расстреливать из автомата Калашникова этот рак! Но как ты будешь расстреливать, если носителем рака являются люди. Самые дорогие люди». Через паузу Горбачев вздохнет: «Когда соглашался на это интервью, не думал, что будет так тяжело. Думал, отпустило».

Когда проект «Победить рак» уже вышел в эфир, меня часто спрашивали: как вы уговорили всех этих людей говорить на такую тяжелую тему так откровенно? Прежде всего, конечно, имелся в виду Михаил Сергеевич Горбачев, никогда прежде не дававший интервью о болезни жены, а в последние годы категорически не дающий интервью телеканалу НТВ и на любые другие темы.

Скажу честно, о том, чтобы взять интервью у Горбачева,
я мечтала всю свою профессиональную жизнь. Но не совпадало: вначале я была маленькая, а потом Михаил Сергеевич в силу самых разных обстоятельств фактически исчез из публичной жизни России. Редко давал интервью только проверенным, хорошо ему знакомым журналистам. Поэтому, когда мы затеяли фильм, я во время первого обсуждения в числе первых героев, о которых может только мечтать журналист, работающий над таким проектом, назвала Михаила Горбачева. Но продюсеры сказали: «Скорее всего, это нереально».

Не буду утомлять вас подробностями, скажу только, что по просьбе журналиста Ольги Романовой словечко за нас Михаилу Сергеевичу замолвил главный редактор «Новой газеты» Дмитрий Муратов. Поручился, можно сказать. За что ему огромное спасибо. Пресс-служба Горбачева попросила написать два письма. Одно — официальное, а другое — от себя. Я написала это письмо, наверное, быстрее, чем вы сейчас его прочтете. Потому что все эти слова, обращенные к Михаилу Сергеевичу, жили во мне всю мою профессиональную жизнь. Увеличивалось лишь количество поводов: веселых и грустных, сложных
и абсолютно понятных, по которым мне так хотелось бы услышать его мнение.

Из письма М.С.Горбачеву от 26 июня 2011 года

«Дорогой и глубокоуважаемый Михаил Сергеевич!

Прежде всего, позвольте выразить Вам свою личную глубокую признательность за то, что Вы есть на этом свете, что Вы, именно Вы подарили мне и всему моему поколению надежду на то, что наша страна может быть не хуже, а даже — лучше, свободнее и величественнее, чем многие другие. Спасибо Вам за то, что, будучи первым Президентом СССР, нашли в себе мужество пойти против системы. Спасибо Вам за честь и достоинство, которые помогли Вам расстаться с властью, приняв непростые решения. И спасибо Вам огромное за тот урок любви
и верности, который Вы с Раисой Максимовной сумели преподать всей стране, каждому ее гражданину, мне лично.

Не зная Вас близко, но читая многочисленные интервью и разговаривая с людьми, хорошо знающими Вас, я только лишь могу представить, насколько родным человеком была Вам Ваша жена, Раиса Максимовна. Тем большее уважение и благодарность вызвало Ваше согласие подумать над возможностью согласиться на участие в проекте, который мы задумали. Спасибо Вам за Ваше мужество.

Фильм “Победить рак” — это проект, о котором я мечтала несколько лет. Являясь попечителем фонда “Подари жизнь!”,
я часто встречалась и встречаюсь с людьми, в чью жизнь ворвалась болезнь, я видела и вижу, как часто людей ломает сам диагноз, как важно иметь перед глазами пример мужественного
и уважаемого человека, как важно объяснить, что если болезнь неизлечима, то последние месяцы и дни могут быть пронизаны таким теплом и такой любовью, что, даже несмотря на страшный исход, потом будут вспоминаться как теплейшее время
в жизни. Это — парадокс рака.

По всей видимости, этот парадокс хорошо знала Раиса Максимовна. О, сколько невероятных историй о глубине ее понимания, о щедрости ее души мне рассказывали в РДКБ, больнице, куда она однажды пришла, где она повстречала страдающих людей (мам и детей). И где она поняла, что этим людям, конечно, необходимы ее тепло и поддержка, но еще и деятельная помощь. Благотворительность. Так в СССР вернулось слово, потерянное за десятилетия советской власти. И стало понятно, что без благотворительности — невозможно, никак не обойтись. Благотворительности высочайшего государственного уровня и невероятного личного участия.

Судьба распорядилась так, что жизнь Раисы Максимовны унесла та самая, очень распространенная у детей форма рака, борьбе с которой она помогала. Но ее и Ваше мужество в противостоянии этой болезни, мне кажется, могли бы послужить хорошим уроком и помощью тем, кто сейчас находится в стадии борьбы…

…Уважаемый Михаил Сергеевич, фильм, который мы делаем, — очень личная история для каждого из нас, тех, кто имеет к нему отношение. Главная героиня фильма, Марина, — мама нашего продюсера Сони Гудковой. Ее дневник времен болезни будет озвучивать Чулпан Хаматова, учредитель фонда “Подари жизнь!”. Нам помогают Людмила Улицкая, Эммануил Виторган и его жена Ирина, певица Лайма Вайкуле и многие, многие другие. По обе стороны борьбы с болезнью: пациенты и врачи, ученые
и родственники тех, кто болеет. И еще. Я не могу говорить наверняка, но мне кажется, этот фильм ждут. Он нужен людям.

Я прошу прощения за очень личный тон этого письма, но иначе бы у меня не получилось. Слишком глубоко мое к Вам уважение, слишком чувствительна тема, которую мы, впервые в истории нашего телевидения, решились затронуть, слишком важен и непрост разговор, о котором я Вас прошу.

Я пойму, если Вы откажетесь говорить. Но в любом случае — спасибо, что у меня была возможность всё это написать. И спасибо Вам за всё.

Катерина Гордеева».

Горбачев перезвонил через два дня. Спросил: «Сколько вам лет?» Ответила: «Тридцать четыре». Он помолчал, словно что-то сопоставляя, сравнивая. Потом говорит: «Ну хорошо, Катя. Я согласен. Дам команду найти для твоего интервью время».

Оказалось, что в свои восемьдесят Горбачев бесконечно куда-то едет, летит, встречается, выступает, спорит, пишет, опять едет
и летит. Я нервничала: время идет, а это крайне важное интервью всё время откладывается, и не понимала, что происходит. Мы звонили помощникам Горбачева ежедневно. Несколько раз назначенная встреча переносилась, потом внезапно отменялась и опять назначалась. Я перестала что-либо понимать и отчаялась. Потом, когда мы всё же встретились, мне стало понятно: Михаилу Сергеевичу просто необходимо всё время быть в движении, всё время быть чем-то занятым. Иначе — остановка, дурацкие мысли и одиночество.

Это почти невозможно объяснить и в это крайне трудно поверить постороннему человеку: ему действительно до сих пор очень тяжело, почти невозможно жить без нее, без своей жены и друга, Раисы. Но он очень старается. Только вот стоит остановиться на секунду — и опять предательски свербит где-то внутри: это ведь он был и президентом и генсеком… А первая леди СССР — она всегда была просто рядом с ним. И ей всегда за него доставалось.

МИХАИЛ ГОРБАЧЕВ: «Это, конечно, было связано с моей работой и с тем, как она на всё, что касалось меня, что касалось страны, эмоционально реагировала. Как не вынесла того, какие сюрпризы преподнесла перестройка для нашей семьи: ведь каждый день газеты писали про нас столько напраслины! Она, видишь ли, всех раздражала, всех злила… И она это читала, молчала, терпела.

А по вечерам я приходил с работы. И мы гуляли. Каждый вечер, хоть в двенадцать часов ночи, хоть в два часа ночи, но мы с Раисой шли гулять. Нам надо было говорить с ней, такая вот за годы жизни выработалась потребность. И мы каждый вечер обо всем, что принес день, разговаривали. Даже в самые тяжелые времена всё равно проходили свои километры. Это было наше личное время. Сейчас мне не хватает этих прогулок, этих бесед…

Она во время этих разговоров больше, конечно, слушала, я говорил. Это уж надо было ей дойти до какой-то высокой точки накала, чтобы она взяла слово, прервала. А так — всё держала в себе… И когда я думаю об этом, о том, что говорят, что рак связан с постоянно испытываемым стрессом, я понимаю: конечно у нее был стресс! Это стресс. И особенно после Фороса началось. Уже в Форосе с ней случился этот микроинсульт, такой тяжелый спазм, рука отнялась, речь отнялась. Потом частично всё восстановилось. Но как прежде уже никогда не было. И потом вот — рак».

Мы, кажется, уже в третий раз обходим с Горбачевым музей Горбачевых, который одновременно и музей страны, и музей их личной жизни. И хорошо заметно, что говорить об одних событиях он готов бесконечно, и у этих стендов мы подолгу стоим. Мимо других проходим, не оборачиваясь. Заметно и другое: видимо, его решение посвятить это интервью Раисе Максимовне, болезни, унесшей ее жизнь, было настолько глубоким, трудным
и продуманным, что задело какие-то внутренние струны, запусти­ло задремавшую машину памяти. И вот он говорит о ней, перебирая воспоминание за воспоминанием, говорит так искренне
и в таких подробностях, что я порой оглядываюсь по сторонам: это он точно мне рассказывает? А он… Он просто с каждым проговоренным эпизодом как будто пытается еще достовернее мне объяснить: что именно у него отняла болезнь. Как будто я не понимаю.

МИХАИЛ ГОРБАЧЕВ: «Она очень близка мне была, Катя.
Я нигде никогда не видел, даже в книгах никогда не читал, чтобы такое люди испытывали друг к другу чувство, какое было у нас
с Раисой. Кто нас соединил, трудно сказать… Я иногда просыпаюсь посреди ночи и думаю, какое же мне было послано счастье в лице Раисы. Как много всего было! А ведь этого могло бы и не быть, вот по чистой случайности. Мы ведь могли разминуться, представляешь? Когда мы познакомились, она ведь уже собиралась замуж выходить за другого. И я ее не отбивал, никакого разговору об этом и быть не могло: мы ведь не были с ней до этого даже знакомы! Так сложились обстоятельства: ее не приняла мать жениха. Чем-то уж Раиса той семье не угодила. Она переживала это очень тяжело, потому что это было оскорбительно. И, конечно, ее очень ранило то, что тот ее избранник от нее отвернулся, отступился, приняв сторону родителей, — это тоже очень тяжело она переживала. И я понимаю это.

И вот я появился на ее горизонте. Но как появился! Открылись курсы бальных танцев. Я всё собирался пойти, но как-то не выходило, времени не хватало. Ну не до того было! И тут ребята, мои друзья, однажды сказали мне: “Михаил, там такая девчонка появилась!” А Михаил то ведь тоже очень ничего был. Это я про себя говорю!»

Мы стоим у фотографии, на которой он «очень даже ничего». С этой, прославившей его на весь мир невероятной, особенно для советского человека, улыбкой. Высокий красивый парень
с юга России. Можно даже сказать — красавец. Но я как никогда не понимала, так и теперь не могу никак уяснить: ну как она, такая утонченная, такая, словно бы выросшая и воспитанная в одной из комнат Букингемского дворца, взяла да и влюбилась в этого ставропольского парня с простоватыми манерами, чудовищным южным говором, как она умудрилась заглянуть вовнутрь? Или не заглядывала? А просто влюбилась? С принцессами такое ведь тоже бывает. Горбачев отвечает сразу за обоих.

МИХАИЛ ГОРБАЧЕВ: «Вот мы встретились, и я почти сразу почувствовал: что-то сработало, кто-то что-то включил. И я пошел, пошел за ней, уже совсем теряя голову, где-то внутри было совершенно точное понимание — это она…»

Молчит, улыбается. Ему явно очень нравится вспоминать эти первые несколько дней их любви. Он даже «выключается» на несколько минут из разговора, путешествуя там, далеко, по волнам своей памяти. Потом вдруг видит меня перед собой, возвращается.

МИХАИЛ ГОРБАЧЕВ: «Да, вот… Когда мы с Раисой встретились, я сразу сориентировался, конечно, что это — самое главное, что может случиться со мной в жизни. Но я до последнего момента не подавал виду, а она уж совсем безразлична была ко мне! Потом только мы уже всё это вспоминали, хохотали».

Он вдруг опять замолчал и помрачнел. Вспомнил, как в один из последних дней своей жизни Раиса Горбачева попросила врачей не вводить ей обезболивающих, а нянечек — повременить
с уборкой. Ей нужно было время и ясность мысли, чтобы вдоволь наговориться с любимым.

МИХАИЛ ГОРБАЧЕВ: «До этого все эти несколько месяцев в Мюнстере время распределялось так: Иришка (старшая дочь Горбачевых. — К.Г.) утром идет, когда нужно с медиками поговорить, обсудить ход лечения, что-то помочь там, что-то сделать, по-женски, а я приходил в час-два, и до того как Раиса ложилась спать, с ней был. И вдруг ранним утром звонит Ирина, говорит: “Мама просит, чтобы ты сейчас приехал, немедленно”. Я выбегаю, схватил такси (а до этого я пешком в больницу всегда ходил), приезжаю — в чем дело? А она берет меня за руку
и говорит: “Я хочу, чтоб ты больше здесь был. Я хочу с тобой разговаривать”».

Он, конечно, растерялся, потому что непонятно, вот о чем говорить, откуда начать этот разговор, с чего, с какой точки? Хотя совершенно ясно, что самое важное — не говорить сейчас о болезни, не обманывать ни себя ни ее. И еще очень важно постараться не обсуждать этот ее странный план вернуться домой.

МИХАИЛ ГОРБАЧЕВ: «Она очень любила зиму, Катя. Вот такая странная привязанность. Никогда не мог понять. Она любила морозы, метели — невероятно… И вот она мне всё время, едва ли не с первого дня в Мюнстере, говорила, давай вернемся домой, я хочу увидеть зиму. Я хочу быть дома, в своей постели, лучше там… И когда она меня вызвала так экстренно к себе
в палату, то вначале опять начала об этом говорить: “Давай вернемся домой”. Я думаю, ох нет, Раиса, так разговор не пойдет,
я тебе не дам раскисать, не для того всё это. Но что говорить? Как ее вывести из этого состояния. Сидеть просто и молчать?
Я не такой по натуре человек. Да и не хотелось мне как-то при ней показывать свою растерянность, страх. И вдруг спонтанно пришла мысль: дай-ка я тебя рассмешу».

И он придумал: вначале подробнейшим образом рассказал всю историю их знакомства, как если бы это наблюдал кто-то третий, с готовностью подмечающий все несуразности поведения влюбленных, — как кто за кем ходил, какая она была важная, но красивая, какой он был влюбленный и неотесанный, как путано пытался в самый первый раз рассказать ей о своих чувствах, как признание провалилось. И каких трудов ему стоило повторить потом всё еще раз, с самого сначала. И как он тщательно выбирал галстук и пиджак. И как потом пришлось надеть другие и галстук, и пиджак. И как почти случайно они поженились. И к чему это всё в итоге привело…

Так несколько часов подряд в стерильной палате Университетской клиники Мюнстера Михаил Горбачев пересказывал Раисе Горбачевой всю их долгую совместную жизнь как веселый анекдот. Она смеялась. И тогда он продолжал, выдумывал, импровизировал, вспоминал… И боялся остановиться даже на минуту. Ему казалось, едва он остановится, она перестанет улыбаться и всё пойдет насмарку. Медсестры и нянечки, что до сих пор работают в Мюнстер-клиник, рассказывали мне: бывший президент Горбачев говорил несколько часов. А его жена хохотала. Спустя двенадцать лет, вспоминая об этом своем самом долгом в жизни выступлении, он вздохнет и скажет: «Это был наш последний счастливый разговор с Раисой. Потом всё резко стало хуже. А через несколько дней, не дожив два дня до операции, ради которой приехала, Раиса умерла».

Мы, кажется, завершаем пятый или шестой (я сбилась) круг по горбачевскому музею. И, как нарочно, оказываемся напротив той, знаменитой фотографии из Чернобыля: Президент СССР М.С.Горбачев с супругой Р.М.Горбачевой в белых халатах и шапочках на месте трагедии.

Я поднимаю голову, чтобы спросить. Но оказывается, что ничего произносить вслух не надо. Все вопросы про причины и предпосылки ее болезни он уже сто раз себе задавал. И знает наперед все ответы.

МИХАИЛ ГОРБАЧЕВ: «Да нет, нет, не Чернобыль. Чернобыль  было первое, о чем я подумал. Но, конечно, нет. Мы же были вместе в Чернобыле, один раз заезжали. Но мы ведь не углублялись туда, к реактору, а просто были на территории, рядом, в поле зрения. Да и не в этом вообще дело. Я потом много спрашивал, конечно, у разных специалистов. Потому что никому ничего ни тогда, ни сейчас не было понятно про радиацию. А тогда вообще было совершенно ничего не понятно. Так вот, я спрашивал у многих. И все сходятся в одном: никакой Чернобыль не мог спровоцировать болезнь Раисы. Хотя, кстати, хочу сказать: она не должна была туда ехать. Она сама попросила: “Поеду с тобой”. Ей важно было поддержать меня, поддержать людей там. Но это никак не связано с тем, что случилось через тринадцать лет.
Я в этом уверен».

Об этом часто говорят и пишут: радиация, а тем более высокодозное облучение, якобы является серьезнейшим фактором риска в онкологии. Но статистика упряма: пожарные, милиционеры, атомщики и мирные люди, что погибли в первые дни чернобыльской трагедии, погибли именно от высоких доз радиации, а никакой эпидемии рака ни на Украине, ни в сопредельной Белоруссии, по многим данным, куда более попавшей в зону облучения, не было. Тем не менее, вопрос о том, связан ли рак с радиацией, — в числе наиболее часто задаваемых вопросов. И он, конечно, попал в десятку самых популярных заблуждений о раке, что мы составляли, готовя проект «Победить рак». Именно поэтому я просила специалистов-онкологов объяснить, почему, по их мнению, в сознании людей радиация
и онкологические заболевания так переплетаются. И имеет ли всё это действительно какое-то научное основание.

МИХАИЛ ДАВЫДОВ: «Опыт анализа чернобыльских событий показывает: длительные сроки облучения людей, находящихся в обстановке повышенной радиационной опасности, не связаны с увеличением количества злокачественных опухолей. Такого увеличения исследователями не было зафиксировано».

АЛЕКСАНДР КАРАЧУНСКИЙ: «Если мы возьмем Чернобыльскую катастрофу, то там было очень много случаев лучевой болезни со смертельным исходом. Просто лучевой болезни».

 

ЛУЧЕВАЯ БОЛЕЗНЬ — болезнь, возникающая в результате однократного короткого воздействия радиоактивной энергии в дозе более 100 рад на организм. (Рад — единица поглощенной дозы радиации. При облучении тела в дозе менее 100 рад принято говорить не о лучевой болезни, а о лучевой травме.) При радиоактивном распаде происходит испускание альфа-, бета-, гамма-лучей, нейтронов, протонов и других осколков атомных ядер. Высокие дозы этих лучей вызывают повреждения ДНК живых клеток и последующую массовую гибель облученных клеток, что выражается в тяжелых ожогах кожи
и слизистых оболочек, облучении внутренних органов и тканей. Наиболее чувствительны к радиации быстро делящиеся клетки костного мозга, иммунной системы, кишечника, кожи, волосяных фолликул. Существенную роль в клеточной гибели играет механизм клеточного самоубийства — апоптоз. Клетки других органов, например печени, почек, сердца, менее чувствительны к радиации. Поэтому в клинике острой лучевой болезни ведущими являются нарушения в системе крови, повреждения полости рта, кишечника и кожи.

 

АЛЕКСАНДР КАРАЧУНСКИЙ: «После того как острый период катастрофы, скажем так, прошел, ученые, а прежде всего это были ученые из России и Германии, специально изучали эту ситуацию. Я был в одной из рабочих групп. И могу вам
с уверенностью сказать: мы не увидели увеличения частоты злокачественных заболеваний, например лейкемией, по сравнению с обычной популяцией, то есть число заболевших в зоне Чернобыльской катастрофы ничем не отличалось от числа заболевших в любом другом регионе. За одним-единственным исключением: это рак щитовидной железы. Видимо, все-таки в больших дозах накопление радиоактивного йода сыграло свою роль в увеличении частоты рака щитовидной железы».

Однако у академика Давыдова, также принимавшего участие в обследованиях людей, находившихся в зоне Чернобыльской катастрофы, иная точка зрения: «Единственное, что было увеличено у пациентов, — это число раков щитовидной железы у взрослых
и детей. Но, скорее всего, это не является неким фактором, связанным с облучением. Скорее всего, это результат активного поиска самих раков. Ведь, посудите сами, что произошло в зоне Чернобыльской аварии в конце 80-х — начале 90-х годов: в эту зону было брошено очень много ультразвуковых аппаратов (о которых раньше в этих краях и не мечтали), специалистов высочайшего уровня (которых там раньше, конечно же, не было). И эти специалисты, вооружась сверхсовременной (по тем временам) аппаратурой стали проводить массовые популяционные исследования пациентов. В переводе с научного языка на обычный, они стали всё население проверять на рак щитовидной железы. Конечно, они его нашли. И нашли в гораздо больших количествах
и на гораздо более ранних стадиях, чем, как правило, это обнаруживалось раньше».

Таким образом, можно говорить о том, что из-за чернобыльской трагедии на территории Украины и Белоруссии в конце 80-х — начале 90-х годов силами российских и европейских онкологов был проведен первый в СССР массовый онкологический скрининг. Ставший, впрочем, на долгое время и последним.

 

Скрининг — от английского слова screen, «просеивать». Так называют специальные массовые медицинские проверки, которые просты и безопасны и позволяют выделить группу риска по многим видам раковых заболеваний.

 

В Европе и Соединенных Штатах Америки существуют определенные медицинские стандарты, позволяющие людям не только контролировать свое здоровье, чтобы избежать запущенных форм онкологических и других заболеваний, но и узнавать
о предрасположенности к болезни заблаговременно. Подобные меры предпринимались и в СССР, когда многие предприятия проводили ежегодную диспансеризацию, включавшую,
в частности, и некоторые методы диагностики наиболее частых форм рака (например, маммографию для поиска рака молочной железы или флюорографию — для диагностики туберкулеза, а заодно и рака легкого). Такой, рациональный, подход к болезни основан на том, что, по статистике, начиная с сорока — сорока пяти лет заболеть раком рискует каждый четвертый из нас, причем с годами эта вероятность только увеличивается. Так не проще ли быть готовым к болезни во всеоружии, чем потом, задним числом, гадать о причинах и предпосылках?