Кэтрин Вудфайн «Тайна лунного мотылька»

Посвящается Дункану,

моему первому читателю

Часть первая

ЛОНДОНСКИЙ СЕЗОН

«По сравнению с сезонами в других европейских столицах, лондонский по праву отличается элегантностью и велико­лепием во всём — от премьер в Ковент-Гарден до выста­вок в Королевской академии художеств, от Аскота** до ко­ролевских гостиных. В этом году дебютанткам*** особенно повезло. Однако для того, чтобы в полной мере насладить­ся своим первым сезоном и всеми его прелестями, следует разобраться в светском этикете, который предписывает, как юной леди полагается вести себя в обществе».

Из книги леди Дианы Девер «Этикет для дебютан­ток: о хороших манерах, традициях и моральных прин­ципах приличного общества», глава первая: «Лондонский сезон — Представление ко двору — Сент-Джеймсский и Букингемский дворцы — Кого представляют ко двору — Платье во дворец — Правила — Гостиные — Утренние приёмы»

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Снизу пронзительно закричал зелёный попугай. Мэй перевернулась на другой бок и закры­ла глаза, надеясь снова уснуть. Ей мешали голоса с улицы, свист чайника, гудки пароходов с реки, цокот лошадиных копыт по мощённой булыжником мостовой, — всё говорило о том, что насту­пило утро. Несколько минут она лежала, стараясь не обращать внимания на шум, но в конце концов разлепила глаза. Тёплые лучи солнца пробивались в щели между занавесками и падали на покрывало длинными светлыми полосами. Мэй опять прос­нулась поздно, и мама наверняка её за это отру­гает.

Она поспешно поднялась и отдёрнула штору, которая отделяла её уголок от основной комнаты, где спали братья. Кровати пустовали — наверное, Сун, старший брат, ушёл на работу в закусочную А Вэя, а близняшки Шэнь и Цзянь бредут в школу.

Мэй вскочила с постели. Странно, почему мама её не разбудила? Она быстренько натянула платье в полоску и побежала вниз по лестнице, на ходу застёгивая пуговицы.

Лестница была узкая и крутая, а ступеньки скрипели под ногами. Скрюченный домишко семьи Лим, зажатый между соседними зданиями, располагался на тесной улочке в районе Лаймхаус, на востоке Лон­дона. Мэй любила этот странноватый дом, несмотря на его неказистость, тёмные углы и местами отсы­ревшие половицы. Ведь тут она родилась, в спаль­не над магазинчиком, здесь же выросли её братья, и другой жизни девочка не могла себе представить.

Мэй перепрыгнула через последние две ступеньки и приземлилась на каменный пол. По одну руку от неё находилась приоткрытая дверь в ма­газинчик, манящий привычными ароматами чая, специй и табака. По другую — дверь в служебное помещение, где располагалась кухня и где семья проводила большую часть времени. Мэй потяну­лась было к ручке, но не успела её повернуть.

Она замерла, услышав, как за дверью говорят родители. Конечно, в этом не было ничего странного, но Мэй смутили их голоса, напряжённые и при­глушённые.

Папа тревожно шептал:

—        Ты должна понимать, что у нас нет выбо­ра, Лу!

—        Если мы их послушаемся, денег у нас почти не останется! А вдруг на следующий месяц они попросят ещё больше? Я не позволю себя запугивать, — негодовала мама.

— Ты готова лишиться дома, магазина, все­го, ради чего мы так упорно трудились? — мрачноспросил папа и ещё сильнее понизил голос. — Помнишь, что случилось с Голдштайнами? Неужели хо­чешь закончить, как они?

Голдштайны. По спине пробежал холодок. Старый мистер Голдштайн был ростовщиком и жил с женой совсем неподалёку. Они почти ни с кем не общались, но всегда здоровались с Мэй и её бра­тьями, когда те шли в школу. Несколько месяцев на­зад в лавке ростовщика вспыхнул сильный пожар и всё сгорело дотла, а мистер и миссис Голдштайн погибли. Тогда эта трагедия ужаснула Мэй до глу­бины души, а теперь показалась ещё более страш­ной и вовсе не случайной. «Неужели хочешь закон­чить, как они?» И что папа имел в виду?

— Нет, конечно! Но… — возразила мама.
Взрослые всегда говорили, что подслушивать чужой разговор — низко и невоспитанно, поэтому Мэй толкнула дверь и шагнула в комнату. Родители тут же умолкли.

—        Кого я вижу! Наконец наша спящая красавица проснулась, — произнесла мама своим обычным голосом, будто ничего необычного не произошло. Она раскатывала тесто, время от времени помешивая бульон в кастрюле, из которой шёл пар. Мама всегда умудрялась делать чуть ли не десяток дел од­новременно.

—  Надеюсь, мальчишки оставили тебе завтрак, — сказал папа и закинул длинную косу Мэй за плечо, когда она села рядом с ним за чистый де­ревянный стол.

— Тебе дай волю — будешь спать круглыми сутками, — проворчала мама, но глаза у неё весело блестели. — Наверное, ты в папу такая ленивая.

Тот ахнул, делая вид, будто его сильно задели эти слова, и в шутку замахнулся газетой. В ответ мама пригрозила ему скалкой, а когда папа вскочил на ноги, взвизгнула и спряталась за стул, весе­ло хохоча. Мэй тоже рассмеялась, а попугай весело закричал в своём углу. Кто бы мог подумать, что всего минуту назад родители тревожно перешёпты­вались? Может, у Мэй всего лишь разыгралось во­ображение? Ведь это не похоже на маму с папой! Не у всех были такие весёлые родители: они всегда сме­ялись, шутили, валяли дурака, как сказал бы осу­ждающим тоном директор школы, мистер Уолкер.

Однажды Мэй пригласили на чай к Джесси Бейтс, и она очень удивилась, когда познакомилась с её мрачным, строгим отцом. За столом все сидели в тишине, разве что иногда кто-нибудь просил передать соль или что-то вроде того. Джесси боялась собственного отца — да где это видано? У Мэй же папа был самым добрым и ласковым чело­веком на свете. К сожалению, это не мешало Джесси и другим ребятам из школы задирать Мэй только потому, что её мама англичанка, а папа китаец.

К счастью, волноваться об этом больше не приходилось. Мэй исполнилось четырнадцать, она окончила школу и теперь редко выходила за гра­ницы Чайна-тауна — так прозвали лондонцы этот небольшой квартал в Лаймхаусе. Правда, англичан здесь было не меньше, чем китайцев. Кочегары, ма­тросы, стюарды, коки и плотники работали на бор­ту пароходов, которые курсировали между Китаем и Англией. На несколько недель они снимали ком­наты в порту, пока дожидались следующего рей­са, чтобы вернуться домой. Конечно, помимо них, в Лаймхаусе жили и обычные семьи.

Про Чайна-таун ходили слухи, что это злачное и жуткое местечко, где продают опиум и играют в азартные игры, но Мэй знала свой район совсем другим. Да, улочки грязные, жители бедные, но дышится здесь легко. Никто её не задирает, всё наобо­рот! Магазинчик её родителей располагается в са­мом сердце квартала, совсем рядом с закусочной А Вэя, напротив прачечной и таверны «Семь звёзд», а за углом стоит павильончик мадам Ву, где прохо­дят «Феерические представления с волшебными фонариками». Все приходят к ним за покупками, все знакомы с Мэй и её родными.

— У меня есть для тебя несколько поручений, — вдруг сказала мама, отвлекая Мэй от раз­думий. Оказывается, уже били часы на каминной полке, и папа возвращался в магазинчик. — Сбе­гай к пекарю, сапожнику и в рыбную лавку. И ради бога, не забудь про рыбу, как в прошлый раз!

Сун устроился на работу, а Мэй — единственная дочка в семье — помогала родителям по дому и в магазинчике. На самом деле ей крупно повезло. Обычно семьи в Лаймхаусе не могли позволить себе содержать безработных дочерей, так что многие её одноклассницы трудились на фабрике свинцовых белил или изготавливали коробки.

— Захвати это с собой, — попросила мама, передавая стопку льняного постельного белья, которое всё ещё пахло мылом после стирки. — К нам сегодня зайдут посмотреть комнату.

Мэй взяла стопку белья и осторожно поднялась по лестнице. Через маленькие оконца в кры­ше виднелось небо, озарённое светом солнца. Мэй загляделась и чуть не споткнулась о белую кошку Тибби, которая грелась под тёплыми лучами сол­нца на чердаке, у входа в комнату дяди Хуаня. Она приоткрыла большие зелёные глаза, презрительно взглянула на Мэй и снова их закрыла, когда девочка перешагнула через неё и вошла в соседнюю дверь.

Мэй до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, что дедушка здесь больше не живёт. Эту пустующую комнату родители собирались сдавать, но ей до сих пор казалось, что дедушка не исчез — вот он, сидит на стуле с высокой спинкой. В этот час он обычно листал газету, Тибби лежала у него на коленях, а на оби­том медью сундуке, где хранилось всё самое ценное, стоял чайник. Распорядок дня у дедушки всегда был один и тот же, спокойный и размеренный: он пил чай, читал, что-то строчил в записной книжке, играл в маджонг в закусочной с друзьями.

В отличие от папы и дяди, которые стригли волосы и ходили в английских костюмах, дедушка соблюдал китайские традиции, и косичка у него была не короче, чем у неё самой. Всех своих внуков он старательно обучал мандаринскому наречию и очень этим гордился. Мэй любила интересные истории, и он часто рассказывал старые легенды и народные сказки, которые в свою очередь слышал от своего дедушки. Мэй обожала их все, даже те, что Сун считал нелепой чепухой, хоть и стеснялся сказать об этом вслух.

Ничуть не меньше сказок Мэй любила дедушкины рассказы о его детстве и юности, о далёкой провинции Хэнань в Китае, где он вырос, где родились папа и его братья, где жили многие поколе­ния семьи Лим. Мирная деревушка, соседствующая с древним храмом, казалась сказочным местом, со­вершенно не похожим на пыльные, шумные улочки Лаймхауса.

Но больше всего Мэй увлекала самая печальная история о том, как и почему они уехали из Китая в Лондон. Она практически выучила её наизусть и сейчас повторяла про себя, представляя, будто дедушка говорит с ней тихим голосом.

«Величайшим сокровищем нашего храма был Лунный бриллиант, — так он обычно начинал. — Овальный камешек, серебряный, как лунный свет — потому его так и прозвали. Скрывались в нём силы небесные, и приносил он нашей дерев­не счастье и благополучие. На сто миль вокруг все о нём знали. На бриллиант приходили смотреть паломники, о нём рассказывали сказки. Говорили даже, что спрятан внутри него настоящий лунный луч, вот он и блестит.

Семья Лим веками хранила бриллиант. До меня его защищали отец и дед. Легенда гласи­ла, что сама Лунная девушка даровала этот камень одному из наших предков. То был благородный воин, и сражался он за справедливость, а в награду получил сверкающий бриллиант — защитный талисман для него самого и его потомков. Человек мудрый и добрый, он не стал присваивать камень, а передал его монахам, чтобы поделиться скрытой в нём удачей. И сам остался в храме, чтобы оберегать Лунный бриллиант, и благополучным был весь его род.

Поговаривали, однако, будто на камне лежит древнее проклятье. Если бриллиант украдут, ждёт похитителя тяжёлая судьба. Завянут посевы, заболеют родные, и все неудачи мира свалятся на его голову, и не спастись ему, пока не вернёт он сокро­вище. Ходили слухи о глупцах, которые забирали бриллиант и умирали страшной смертью…»

— Мэй! Ты что, всё никак не проснёшься? Беги скорее и не забудь забрать у сапожника ботинки брата!

Мэй нехотя взяла корзинку, всё ещё прокручивая в голове дедушкину историю. Ей не нравилось ходить к сапожнику, потому что он жил у реки возле порта, за пределами родных улиц Чайна-тауна. Мэй была застенчивой девочкой и побаивалась людных мест. В детстве Сун всегда обзывал её трусихой. Но сейчас мама выжидающе смотрела на Мэй, сло­жив руки на груди. Какой бы весёлой она ни была, лучше с ней не шутить.

Снаружи кипела жизнь. В закусочную тянулся поток посетителей, телеги и велосипеды катились по дороге, в пыльных окнах парусного мастера и колёсника мелькали тени и шуршали голоса.

Первым делом Мэй заглянула к пекарю. Кого там только не было: старушки с корзинками, дамы, коротавшие в очереди время за сплетнями, сосредоточенные девочки, бегающие по поручениям, и две маленькие чумазые оборванки, которые при­жимали носы к прилавку и смотрели голодными глазами на горячие, только что испечённые булоч­ки со смородиной.

Когда Мэй вошла, одна из сплетниц обернулась, толкнула локтем свою подругу и что-то ей прошептала. Их обслужили, и они вышли из лавки, не переставая коситься на Мэй, которая растерян­но проводила их взглядом. На неё и раньше коси­лись, показывали пальцем, иногда даже грубили, но не здесь, не в Чайна-тауне, где она ничем не выде­лялась.

Жена пекаря, миссис О’Лири, любезно поздоровалась с Мэй, когда подошла её очередь. Она всегда ласково обращалась и с ней, и с её младши­ми братьями, а сегодня была особенно мила: по­ложила в бумажный пакет не только две буханки хлеба, за которые Мэй заплатила, но и немножко поломанного печенья. Девочка хотела отказаться, но миссис О’Лири произнесла: «Нет-нет, милая, держи». Её голос звучал душевнее обычного. Кроме того, она пожелала хорошего дня и попросила Мэй не вешать нос. Наверное, услышала, о чём шепта­лись женщины в очереди, и пожалела её…

Тайна лунного мотылька