Лев Кузьмин «Капитан Коко и зелёное стёклышко»

Я живу в солнечной квартире. На моём столе груда бумаг и глубокая чернильница. Я макаю в чернильницу перо, беру лист бумаги и всё время пишу. Пишу с утра до вечера. Такая уж у меня работа.

Но прошлым летом в городе наступила страшная жара, чернила в чернильнице высохли, писать стало нечем — и я собрался в отпуск.

Я сложил бумаги в стопу, плотно закрыл письменный стол, сказал соседям «до свидания» и укатил далеко—далеко.

Я уехал в самый любимый уголок Страны Моего Детства!

Там всегда хорошо. Там шумят четыре миллиона сосен, зеленеют над грибными полянами сто двадцать тысяч берёз и течёт одна—разъединая речка Нёндовка, чистая, неглубокая — как раз для ребячьего купания.

А за речкой

По светлой горушке,

По траве

К теремку—избушке

Тропка вверх повороты вьёт.

Та избушка ходить не может,

У избушки нет курьих ножек —

Очень ласковая старушка

Припеваючи в ней живёт!

Есть на всё у старушки уменье,

И друзей самых добрых не счесть:

В теремок по утрам

Варенья

Прилетают шмели поесть.

И ведут себя тихо, скромно,

Не толкутся, не точат жал.

Раз к старушке медведь огромный

Прямо из лесу прибежал!

Но и он

Головою косматой

Не мотал,

Не ревел что есть сил,

А касторки больным медвежатам

Смирно,

Вежливо попросил.

Мишка ахал и охал горько,

И конечно же

Сразу он

Получил пузырёк с касторкой

Да ещё и медку бидон!

Целый день там,

С утра до заката,

Самых лучших гостей полно.

В избу солнечные зайчата

Так и прыгают

Через окно!

И не зря…

Та старушка

Ватрушки

Печь умеет на зависть всем:

Глянешь раз —

Откусить захочешь!

А откусишь —

Язык проглотишь!

Понарошку,

Не насовсем.

Вот какая старушка живёт в Стране Моего Детства!

И это, конечно, моя бабушка — самая на свете добрая волшебница.

Как только я с нею встречаюсь, как только приезжаю к ней, вокруг меня и со мной самим непременно случается что—нибудь интересное.

Вот и сейчас, не успел я прикрыть за собой калитку, не успел обнять бабушку, как вдруг — чик—бац! ой—ой—ой! — произошло что—то странное.

Мой собственный пиджак стал мне очень велик, из брюк и туфель я прямо вышагнул на траву, а чемодан сразу потяжелел вдвое и вырвался из рук.

Сначала я испугался, но потом сообразил: это бабушка устроила так, что я снова стал маленьким, таким, каким был в детстве!

Я засмеялся и сказал:

— Ну что ж, бабушка, тогда помогай мне. Ведь силы—то у меня тоже убавилось.

Вдвоём мы затащили чемодан в избу, и там на него сразу же уселись солнечные зайцы. Бабушка поцеловала меня в макушку:

— Умница, Лёвушка! Наконец—то ты хоть на время, да покинул свой город. Наконец—то отдохнёшь по—человечески! Беги в светёлку, открой сундук и оденься как полагается мальчику…

При слове «сундук» я подпрыгнул на месте, крикнул «ура!» и помчался в светёлку. В светёлке почему—то оказался петух. Тот самый петух Петька, который в прошлом году выклюнулся из яйца на печи. Он похаживал по крашеным половицам и что—то высматривал около сундука, а когда я хлопнул дверью — выскочил в раскрытое окошко.

Но про петуха я позабыл сразу. Я торопился к сундуку. И неспроста!

Старый бабушкин сундук всегда притягивал меня, как притягивает большой магнит маленькую иголку. Притягивал не потому, что был красиво расписан жёлтыми и красными цветами, а потому, что я знал:

Добром чудесным он набит!

Чего в нём только нет!

Калоши. Банки. Пузырьки.

Бумажки от конфет.

Шпагат. Сапожная игла.

Утюг. Дверной засов.

Часы без стрелок и стекла.

Пружина без часов.

И неизвестно чей портрет.

И школьный мой пенал.

Ошейник пса…

Но пса здесь нет,

Сюда он не попал!

Зато под ворохом калош

Хранится зонтик тут;

Его раскрыть — и он похож

На гулкий парашют!

А если надо, парус он

Заменит хоть сейчас:

Его над чудо—сундуком

Я поднимал не раз.

И яхтой быстрою сундук

Летел в морской рассвет,

И крепкий шторм свистел вокруг,

И чайки мчались вслед.

Я мог бы новый путь открыть

Вокруг земли вполне!

Да жаль, в такую даль уплыть

Не разрешают мне…

Только я чуть задержусь, бабушка кричит:

— Ну что ты там застрял! Не придавило ли тебя крышкой, упаси господи?

Вот и теперь я услышал то же самое и опять не успел как следует налюбоваться бабушкиными сокровищами.

Я быстренько сунул в сундук свой городской костюм, надел короткие трусы, лёгонькую майку, попробовал поскакать на одной ножке и вдруг подумал: «Хорошо бы мне остаться таким подросточком на весь отпуск! Хорошо бы на все эти дни сделаться мальчиком настоящим, а не в шутку».

А бабушка вновь заторопила меня:

— Садись пить чай да рассказывай про своё городское житьё—бытьё. Ведь у тебя, наверное, полно всяких новостей.

Я сел за стол, положил в стакан ложку варенья, потом добавил ещё две и задумался: какие же самые важные новости лучше всего рассказать?

Может, о моей работе и о том, как опустела чернильница?

Но в голове у меня будто что—то щёлкнуло, и я выпалил:

— А в городе, у нас на крыше, подрались воробьи! Один воробей свалился в трубу и вылез оттуда чёрным—пречёрным, весь в саже!

Выпалил я эту новость и покраснел. Вот, думаю, сморозил так сморозил! Важнее ничего придумать не мог!

Но бабушка посмотрела на меня без усмешки и сказала:

— Ая—яй! Вот бедняга воробей, каково—то ему теперь, чумазому!

И тут меня как ветром понесло! Я начисто забыл о своей работе и, торопясь и обжигаясь чаем, рассказал:

во—первых, про знакомого чемпиона по боксу, который год тому назад поздоровался со мной за ручку;

во—вторых, про то, что ребята нашего двора сделали из пустых банок заправдашнюю ракету и запустили бы её в космос, если б ракету не отобрал дворник;

в—третьих, про то, что у нас в зоопарке катают мальчишек и девчонок на лошадке—пони всего за одну маленькую монетку, а иногда и бесплатно.

А дальше… Я не помню, что рассказывал я дальше, но было нам с бабушкой очень хорошо. Слушали мои россказни и солнечные зайчишки. Они сидели на самоваре, на самом ярком месте, и подмигивали мне. Они, наверное, хотели сказать: «Как славно быть маленьким не в шутку, а по—настоящему!»

Но это я знал теперь и без них.