Луи Адольф Тьер «Консульство»

V

ГЕЛИОПОЛЬ

В августе 1799 года генерал Бонапарт, получив известия из Европы, решил немедленно оставить Египет. Он приказал адмиралу Гантому вывести из Александрийского порта фрегаты «Мюирон» и «Карьер», единственные оставшиеся у него после уничтожения флота, и встать на якорь на небольшом рейде в Марабу. Отсюда Бонапарт хотел отплыть. Он увозил с собой генералов Бертье, Ланна, Мюрата, Андреосси, Мармона и двух наиболее любимых ученых, участвовавших в экспедиции, Монжа и Бертоле.

Двадцать второго августа он отправился в Марабу и поспешно сел на фрегат, беспрестанно опасаясь появления английской эскадры. Лошади, служившие для переезда и брошенные на берегу, во весь опор понеслись  к Александрии. Вид этих коней, оседланных, но без всадников, произвел неприятное впечатление: подумали, что с гарнизонными офицерами приключилось какое-нибудь несчастье, и отрядили из укрепленного лагеря несколько кавалеристов. Но скоро конюх-турок, присутствовавший при отплытии фрегатов, объяснил, в чем дело. Генерал Мену, который один был посвящен в тайну главнокомандующего, объявил об отплытии Бонапарта и передаче им руководства Клеберу.

Эта новость сильно удивила и опечалила войско. Сначала никто не хотел ей верить, однако вскоре всякое сомнение исчезло: Клебер был официально провозглашен преемником генерала Бонапарта. Офицеры и солдаты пребывали в унынии: нужно было иметь влияние победителя Италии, чтобы увлечь их за собой в страны отдаленные и безвестные, и только его влиянием и можно было удержать армию там. Тоска по родине — страсть; она становится еще сильнее, когда ее разжигают расстояние, овизна мест и страх перед невозможностью вернуться. Но присутствие главнокомандующего, его речи, его беспрерывная деятельность рассеивали эти мрачные облака. Привыкнув к своим постоянным занятиям и все время занимая других, Бонапарт держал умы в напряжении и не давал зарождаться тоске.

Теперь он уехал, и все изменилось. Никто не мог понять этого непреодолимого порыва патриотизма и честолюбия, который, при первом известии об опасности, угрожавшей Республике, побудил его возвратиться во Францию. Видели только, как главнокомандующий покинул несчастную армию, которая питала столько доверия к его гению, что пошла за ним.

Клебер не любил генерала Бонапарта и с трудом выносил его очевидное превосходство. Если он и воздерживался в присутствии главнокомандующего, то за глаза изливал свое негодование самым неприличным образом. Недовольный и заносчивый, Клебер в свое время пламенно желал выйти из опалы у Директории и принял участие в египетской экспедиции. Теперь же он сожалел о том, что променял Рейн на берега Нила. Этот человек, мужественный в минуту опасности, упал духом, как последний из солдат. Ожесточась против Бонапарта, он совершил ошибку, которую можно было бы назвать преступной, если бы он впоследствии не загладил ее подвигами: он сам способствовал распространению в армии недовольства, которое вскоре сделалось всеобщим. Все стали говорить, что нельзя дальше оставаться в Египте и надо во что бы то ни стало возвращаться во Францию. К этому пламенному желанию возвращения на родину присоединялись еще и другие чувства, порождающие в армии самые опасные настроения.

Давнее соперничество разделяло в то время офицеров, вышедших из Рейнской и Итальянской армий. Они завидовали друг другу, и каждая партия утверждала, что гораздо лучше умеет вести войну. Хотя это соперничество приглушалось присутствием Бонапарта, оно, в сущности, составляло главное основание разногласий. Принадлежавшие к Рейнской армии ветераны весьма неблаго- склонно смотрели на египетскую экспедицию; офицеры же Итальянской армии, напротив, хоть и тосковали по Франции, но оставались сторонниками экспедиции, потому что она была делом их вождя.

По отбытии же генерала Бонапарта всякое принуждение исчезло. Около Клебера собралась шумная толпа и вместе с ним громко повторяла, что покорение Египта — просто безумное предприятие, от которого надо как можно скорее отказаться. Это мнение встретило, впрочем, и противников. Некоторые генералы, и в особенности Ланюс, Мену, Даву, Дезе, осмелились обнаружить совсем иные чувства.

С этих пор родились две партии: одна называлась колониальной, другая — антиколониальной. К несчастью, Дезе тоже отсутствовал, завершая завоевание Верхнего Египта и выигрывая славные битвы, а затем собирался, по приказу Бонапарта, и вовсе покинуть Египет. Итак, его влияние не могло быть в эту минуту противопоставлено влиянию Клебера. А ведь Дезе, имя которого было всеми любимо и уважаемо в армии, управлял бы колонией превосходно и предохранил бы себя от всех слабостей, которым, хоть и временно, предался Клебер.