Мария Пастернак «Золото Хравна»

Путь их лежал поначалу в гору; идти по глубокому снегу было нелегко.
Лес был полон птиц и зверей. В зарослях прыгали и стрекотали сойки, их палевые животы и пестрые крылья мелькали меж ветвей. В рябине пересвистывались яркие, точно сентябрьские яблоки, снегири, им вторили синицы. Во время привала Вильгельмина бросала птицам крошки хлеба, и синицы слетались к ее ногам, проворные и юркие.
Заячьи, лосиные, лисьи следы были повсюду. На берегу ручья Гамли обнаружил отпечатки волчьих лап. Некоторое время назад зверь прошел вдоль берега и скрылся в чаще.
— Не нравится мне это, — сказал Гамли, посерьезнев.
— Почему? — спросила Вильгельмина. — Он ушел далеко.
— Надо найти ночлег. Если в первой башне никого нет, мы сможем укрыться в караулке. Год назад она еще была цела, сейчас — не знаю. Но чтобы успеть туда дотемна, надо поторапливаться.
— А что мы будем делать, если в башне Стюрмир и его люди? — спросила Вильгельмина.
Гамли лишь тяжело вздохнул.
— Не жалеешь ли ты, друг Гамли, что пошел с нами? — спросил Торлейв.
Гамли обернулся к нему с удивлением.
— Конечно нет! Жизнь моя сегодня размеренна и однообразна. Мои юные годы прошли в доме рыцаря, я ходил в военные походы, всякое повидал! А теперь я просто хозяин постоялого двора, честный бонд, достойный отец семейства, член приходского совета и тингман! Жалею ли я, что пошел с вами? Да сказать по правде, я не развлекался так с тех пор, как два года назад лихие люди пытались взять штурмом мою усадьбу!
— Штурмом? — удивилась Вильгельмина.
Гамли гордо выпрямился.
— Расскажи, как это было! — попросила Вильгельмина.
— Что ж, слово хёвдинга — закон для Гамли, сына Торда!.. Случилось так, что в позапрошлом году в «Двух лососях» остановилась богатая вдова. Она приезжала навестить свою дочку, что вышла замуж за одного из наших бондов. Компания проходимцев еще по дороге от Нидароса заприметила ее сундуки. Они решили, что вдовица с двумя служанками и парой ленивых слуг станет для них легкой добычей.
В тот день мой друг Скаффти завернул ко мне выпить кружечку-другую немецкого пива — я как раз только что завез пару бочонков. Арне в ту пору еще не служил у меня, а Нарви, другой мой работник, накануне, как на грех, отпросился проведать своего отца. Вдова с тремя сундуками приехала под вечер. В одном были ее дорожные вещи, а в двух других — подарки зятю, дочке и двойне, что у них народилась. Сундуки и правда были знатные. Будь я разбойником, тоже бы решил, что там добра немерено.
Ланглив пошла показать вдове ее горницу; мы же со Скаффти сели за пиво и собрались приятно провести вечерок. Под ногами Скаффти всё вертелась наша белая собачонка, Кьяппи — Горлопанка — та, которую Никулас Грейфи привез моей Анете из Нидароса. Мелкая, вроде крысы. Говорят, породиста но… уж очень блажная — ну да ты видел ее. Вертелась, выпрашивала сушеную треску, а Скаффти ее подкармливал. И вдруг — шасть к двери и давай лаять. Прямо не собака, а бубенец, не умолкает. Я было цыкнул на нее — а она же труслива, что твоя курица, на нее прикрикнешь — наделает под себя со страху. Но Скаффти меня остановил. «Постой, — говорит, — Гамли. Она не просто так: чует что-то». «Глупость собственную, — говорю, — она чует. Ты же знаешь, дурнее собачонки, чем Кьяппи, во всей округе нет. Будь что не так, мои дворовые псы уже бы подняли лай». — «Давай, — говорит он, — проверим на всякий случай». Хорошо. Я вышел на крыльцо — смотрю, какой-то детина лезет через мою ограду. Я кричу: «Ты кто такой?» Тут в воздухе просвистела стрела и возле самой моей головы вонзилась в дверной косяк. Я бросился в дом. Слышу, точно неладно у меня на дворе: крики да шум. Человек десять, не меньше. Я щеколду-то задвинул, так они давай ломать дверь.
— А что же дворовые псы? — спросила Вильгельмина.
Гамли печально вздохнул.
— Оказалось, застрелили они их. Жалко. Вот были псы так псы! Но тогда мы о том даже не подумали. Я больше всего за детей перепугался. Представь: в доме одни девчонки да бабы. Слуги нашей вдовицы не в счет, они как смекнули, что к чему, так сразу под лавки полезли. Мужиков — всего-то мы со Скаффти. Мы пинками выгнали слуг из-под лавок: в бою они были бы лишь помехою, но мы велели им носить сундуки. Очень оказались полезные сундуки! Мы подперли ими одну из дверей, а сами вылезли на чердак и разобрали часть кровли. У меня был арбалет, у Скаффти — лук. На дворе — поздняя осень, темно хоть глаз выколи, но эти умники зажгли факелы. Скаффти ранил двоих, и я одного. Их товарищи сразу оставили нашу дверь в покое и спрятались за амбаром. Скаффти говорит мне: «Гамли, так не пойдет. Мы не можем тут отсиживаться, как крысы в норе!» Мы взяли мечи, тихо вылезли через крышу и подкрались к нападавшим с тыла. Их было человек восемь-десять, считая тех, которых мы ранили. Но, увидев нас и сталь в наших руках, они бросились бежать так, что только пятки сверкали.
— Жалко собак!
— Еще как жалко! Эти двое, что сторожат мой дом — Мощный и Лохматый, — они внуки Грома, одного из тех моих псов. Тоже славные сторожа, но с дедом не сравнятся. Хотя, конечно, они еще молоды.
— У нас в округе, пожалуй, такого не припомнят с тех пор, как разбойник Иллуги Медвежья Нога покинул наши края, — сказал Торлейв.
— Ну, а здесь дикие места! Дикие, безлюдные. Дворов — всего ничего. Разбойники у нас не редкость.
— Теперь, — вздохнула Вильгельмина, — будет и в нашем хераде что вспомнить и о чем посудачить. На много лет хватит разговоров.
Как только начало темнеть, Гамли забеспокоился. Стоило какой-нибудь птице прошуршать в кустах, он начинал озираться по сторонам. В наступивших сумерках его пугал даже снег, слетавший с ветвей.
— Кого ты боишься, Гамли? — подтрунивал над ним Торлейв.
Тот только лениво отшучивался, но потом вдруг сказал:
— Стойте. До башни уж недалеко. Мне надо зарядить самострел. Мало ли кто может встретиться нам на дороге.
— Волки! — вдруг, точно отвечая на его слова, отрывисто произнес Торлейв.
Вильгельмина подняла глаза. Сумерки растворили очертанья леса, но меж березовыми стволами она сразу заметила
движенье быстрых поджарых тел.
— Сколько их? — спросил Торлейв.
— Пока что вижу пятерых, — отозвался Гамли.
Вильгельмина услышала, как прозвенел Задира, скользнув из ножен. Гамли также вынул меч. Они без устали работали ногами, лыжи несли их вперед, но и серые тени меж стволами не отставали. Чем быстрее бежали лыжники, тем скорее двигались волки.
Вильгельмина уже слышала их дыхание, хруст ветвей, слышала, как ломается наст под их лапами. Собаки бы лаяли, загоняя свою добычу, но волки молчали, лишь один из них тихо поскуливал — и в ответ на этот звук сосущим страхом ныло сердце Вильгельмины.
— Слева уже четверо, — отрывисто проговорил Гамли.
— И справа по меньшей мере пятеро, — кивнул Торлейв. — Гамли, далеко ли до башни?
— Уже совсем близко. Но что, если там Стюрмир и его люди?
— Им придется отведать моего меча! — решительно сказал Торлейв. — Я не могу позволить этим зверям сожрать нас, Гамли. Это недобрая смерть, и мне она не по душе.
— Ну, это как посмотреть! — усмехнулся Гамли. — Многие святые нашли смерть в брюхе у хищников, подумай! Вдруг и ты заслужишь небольшой нимб себе на голову?
— Хорошее дело, — кивнул Торлейв. — Но кто спасет Стурлу, если мы достанемся волкам на ужин?
— Не говори так, Торве! — воскликнула Вильгельмина на бегу. — И без того страшно.
— Не бойся! — сказал Торлейв. — Человек боится своего страха. Чем больше боится, тем больше страх овладевает им.
— Так же и Йорейд говорит: страх призывает страх!..
— Вот и помни ее слова. Молись и не бойся ничего, — сказал Торлейв и, не сбавляя шага, продолжил на латыни: — Qui habitat in adjutorio Altissimi, in protectione Dei cæli commorabitur…*
Серые тени мелькали за кустами, и потревоженные погоней сонные птицы вспархивали в деревьях, роняя снег с ветвей. Волки были уже совсем близко. Вильгельмина не только их видела и слышала их дыхание — она чувствовала переполнявший их азарт, веселый звериный задор. Внезапно она резко остановилась — она и сама не могла бы объяснить почему. Просто страх исчез, и вдруг пришло к ней осознание собственной силы, уверенность, что это ей по плечу.
* Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится
(лат., псалом 90:1).
— Уходите! — закричала она. — Уходите прочь!
Серая тень, мчавшаяся следом, тотчас замедлила свой бег. Зверь был всего лишь шагах в десяти.
— Уходи! Прочь отсюда! — повторила Вильгельмина, топнув на него лыжей. — Мы не для тебя, ясно тебе или нет?!
Торлейв почувствовал, что Вильгельмины нет рядом, и резко развернулся, вспенив свежий снег. Она стояла на пустынной дороге — маленькая, легкая в своем мальчишеском кафтанчике — и, широко раскинув руки, что-то выговаривала смотревшему на нее зверю. Торлейв бросился к ней и схватил ее за руку.
— Мина, что с тобою?
Она помотала головой и выдернула руку, оставив в его пальцах свою красную рукавичку.
— Уходите! Убирайтесь отсюда! — повторила она.
Торлейв встал меж Вильгельминой и волком и выставил Задиру перед собой. Зверь глухо зарычал.
— Прочь! — закричал Торлейв, шагнув к нему. — Пошел прочь!
Волк отпрыгнул назад. Те, что бежали следом, остановились, неуверенно пятясь и поджимая хвосты. Гамли резко вскинул самострел к плечу — и вдруг вся стая бросилась наутек, оглядываясь на ходу, рыча и поскуливая, будто свора перепуганных собак.
— Пресвятая Дева! — воскликнул Торлейв.
Гамли хотел выстрелить вслед волкам, но пожалел стрелу.
— Такого я еще не видывал, — изумленно проговорил он. — Девочка, с тобой все в порядке? Торлейв, скажи, чего они испугались больше: нашего хёвдинга, твоего меча, девяностого псалма или моего самострела? Сдается мне, надо возблагодарить Небо и двигать отсюда, покуда они не вернулись!
— Они не вернутся. — Торлейв указал рукой прямо перед собою.
Марево наступающей ночи растворило и перемешало белизну снега и синюю тьму меж еловых стволов. Сквозь скреще-нья ветвей то ли померещились Вильгельмине, то ли вправду стояли в глубине леса еще два зверя: один — белый как туман, другой — темнее ночного сумрака.
— Что это? — изумился Гамли. — Еще двое? Или мне кажется?
Торлейв поднял красную рукавичку Вильгельмины и отряхнул о колено.
— Нет, посмотри! — настаивал Гамли. — Или мне уже повсюду мстятся волки? Наверное, так и есть — потому что эти уж слишком большие, прямо как телята. И не шевелятся! Это просто коряги и корни, занесенные снегом. У страха глаза велики. Идемте отсюда! Кто знает, не оживут ли они внезапно в лунном свете и не бросятся ли на нас.
— Кто знает, — усмехнулся Торлейв.
Они снова двинулись в путь. Гамли молчал некоторое время, глубоко задумавшись, затем сказал:
— Башня уже рядом, и хорошо бы мне пойти посмотреть, что там да как, прежде чем вламываться к черту в зубы.
— Будь осторожен, — кивнул Торлейв.
— Ждите меня. Я сейчас вернусь.
— Торве, что это было? — спросила Вильгельмина, когда
Гамли скрылся.
— Может, просто снег, корни и туман?
— А кто же тогда прогнал волков?
— Они испугались гнева моего грозного хёвдинга.
— Обними меня, Торве! Неизвестно, что еще принесет нам эта ночь!
— Надеюсь, она принесет нам Стурлу, — сказал Торлейв.
Он снял с ее головы шапочку, поцеловал влажный лоб. Она тяжело вздохнула в край его куколя. Грубое сукно кололо ей щеку и нос. Что бы там ни было, но Торлейв, настоящий, живой, — рядом с нею, и она любит его, как никого на свете. Так и стояли они обнявшись, покуда не вернулся Гамли.
— Вот так так! — рассмеялся он. — Вас и на миг нельзя оставить одних. Идемте, там никого нет. Башня стоит на скале, но туда можно подняться по деревянной лестнице. Она хоть и подгнила, а меня выдержала. Значит, выдержит и вас.