Мария Воронова «Погружение в отражение»
Издательство:
ЭКСМО
|
Ирина чувствовала себя такой счастливой, что это ее пугало. Не то, чтобы она верила, что счастье продлится вечно, нет. Прекрасно знала, что в любой момент все может рухнуть, но первый раз в жизни ее сердце отказывалось покидать гавань спокойствия и безмятежности ради того, чтобы попасть в шторм тревог о событиях, которые еще не произошли.
«Жизнь есть жизнь, — думала Ирина весело, — и, конечно, он уйдет от меня к молодой и дерзкой женщине, может, такой же рокерше, как он сам, ну и пусть. Но у меня останется несколько по-настоящему прожитых дней, наполненных сегодняшним счастьем, а не завтрашними надеждами и вчерашними разочарованиями».
Странным образом грезы о будущей жизни с Кириллом, о свадьбе, о том, как она родит детей от этот сильного и отважного мужчины, все эти мечты тоже были сегодняшним счастьем.
Бледное зимнее солнце казалось ей по-весеннему теплым и ласковым, а мир внезапно обрел новые краски. В привычном дребезжании трамвая вдруг стала слышаться мелодия, голые ветви деревьев, с которых от оттепели стаял снег, сплетались на фоне неба в чудесные узоры, а полурастаявший лед на Фонтанке завораживал, как старинное серебро. Потом оттепель прошла, и набережную тронуло инеем, будто присыпало крупной солью гранит и любимый Ириной терракотовый дом с белыми колоннами.
Внезапно грянувший морозец расписал и высокие окна строгого фасада городского суда. Раньше Ирина только посетовала бы на холод, но теперь с детской радостью разглядывала чудесные узоры.
Кто-то говорил ей, что не бывает двух одинаковых снежинок, и она ждала снегопада, чтобы это проверить.
«Если завтра не наступит, то сегодня я жила» — думала она весело.
Находясь в таком приподнятом настроении, Ирина думала о новой работе меньше всего. Ее только что приняли в городской суд, — серьезный шаг вверх по карьерной лестнице, но по сравнению с тем, что Кирилл сделал предложение, это ничего не значило. Признайся он двумя неделями раньше, то она, скорее всего, отказалась бы от предложенной должности — на дорогу в городской суд и обратно уходит два часа, бесценное время, которое лучше посвящать семье, а не толканию в городском транспорте.
Ну ничего! Даст бог, скоро она уйдет в декрет, а потом сразу во второй.
Ирина надеялась, что ей дадут как следует освоиться на новом месте, и поначалу не станут нагружать сложными делами, но председатель суда решил сразу бросить новую сотрудницу в самую гущу.
Не успела она познакомиться с коллегами и запомнить, как кого зовут, как ей на стол упало дело Еремеева, жестокого убийцы, почти два года отнимавшего жизни у юношей.
Оказывается, у Ирины Андреевны есть уникальный опыт рассмотрения такого рода дел, она внимательная, умная, честная, справедливая, можно сказать, живое воплощение Фемиды. Кому же судить Еремеева, как не ей?
Ирина сделала вид, что верит в искренность этого панегирика, и поблагодарила за оказанное доверие, но на душе кошки заскребли. Не надо быть слишком умной, чтобы понять, что просто так судить комсомольского бога ей никто не даст. Странно, что дело вообще дошло до суда. Неужели нашелся такой целеустремленный следователь, у которого жажда справедливости пересилила амбиции и даже инстинкт самосохранения? Процессуально самостоятельное лицо ничего не побоялось и ни на что не соблазнилось? Уникальный случай!
Интересно, ее назначили на этот процесс потому, что она самая молодая и самая новая судья, и ее не жалко, или из-за оправдательного приговора, который она вынесла Кириллу?
Видите, какая прекрасная судья, не отправила на смерть невиновного, значит, и в этот раз не ошибается. Не виноват Еремеев.
А вот с обнаглевшим следователем мы разберемся! И по партийной линии ему влепим, и неполное служебное, а то и вовсе под статью подведем, чтобы не смел хвост задирать на комсомольских вождей! А то сегодня комсомол, а завтра что? Неровен час и партийного работника привлечь посмеют! Нельзя так, граждане! Что-то святое у людей должно оставаться!
Редкое свободное время Ирина посвящала чтению исторических романов. Она самозабвенно сдавала макулатуру в вагончик, стыдливо притаившийся в соседнем дворе, и копила талоны, чтобы в один прекрасный день получить долгожданный томик Дюма в переплете, обтянутом сероватой материей. Двадцать килограмм макулатуры на одну книгу наскрести бывало непросто, пришлось пропустить Конан Дойла и «Черного консула», но Дюма она выкупала любой ценой. Немножко было стыдно перед сестрой, коллегами и особенно перед Кириллом, что у нее такие примитивные литературные вкусы, поэтому Ирина ставила любимые книжечки во второй ряд на книжных полках, и не делилась впечатлениями от прочитанного, но в глубине души считала, что Александр Дюма и Артур Конан Дойл напрасно считаются среди интеллигенции недоклассиками, а то и бульварным чтивом. В их книгах она почерпнула много ценной информации к размышлению.
Ирина нахмурилась, пытаясь вспомнить, в каком романе, у Дюма ли или у другого автора, читала про Марию Стюарт. Как Елизавета отдала приказ казнить ее, а потом поняла, какая ужасная это оказалась ошибка: показать народу, что королевская кровь может пролиться, как и всякая другая.
Советская власть с партийными органами как бы противоположны монархии, являются ее антиподом. Как бы власть народа и из народа. Только вот высшая властная и особенно партийная верхушка так же недосягаема для простых людей, как была царская семья и высшая аристократия. Они — небожители, и должны оставаться такими в глазах обывателей.
Пусть Еремеев — чудовище, но он номенклатура. Член клана высших, значит, чудовищем быть не может.
Значит, его придется оправдать. Обречь на смерть новые жертвы, потому что маньяк не способен остановиться. А заодно окончательно вбить гвоздь в гроб карьеры принципиального следователя.
Ирина вздохнула. Кой черт занес ее на эти галеры? Зачем не сиделось в районном суде, где такие процессы бывают раз в жизни, а чаще — никогда?
Эх, выпала она из реальности, забыла, как делаются дела, и, как ворона из басни, наслушавшись льстивых речей, выронила свой сыр.
Разве видела она хоть один профессиональный взлет, состоявшийся благодаря личным качествам и высокой компетентности? Так почему решила, что в ее случае это сработает? Почему забыла, что без должной поддержки ты являешься всего лишь разменной монетой, пешкой в чужой игре?
Ирина с тоской посмотрела на толстые папки дела, которое предстояло внимательно изучить. Может, ну его? Она же учится в заочной аспирантуре, так почему бы не попроситься у научного руководителя на должность ассистента? Деньги там смешные, конечно, но зато душевное спокойствие и никакой ответственности за чужую жизнь.
Мечты, мечты… А пока — вот это. Ирина протянула руку к аккуратно переплетенному тому. Посмотрим, чем отличился товарищ Еремеев помимо активной комсомольской работы.
Насильственная смерть молодых людей настораживает меньше, чем гибель женщин и детей. Разум парней находится в железных тисках полового созревания, гормоны бушуют, и вынуждают ребят не только приставать к девушкам, но и ввязываться в разнообразные драчки. И чем меньше удается первое, тем больше уделяется времени второму.
Насильственная смерть юноши обычно расценивается, как результат конфликта со сверстниками, а исчезновение вызывает, конечно, тревогу, но до последнего думается, что парень подался на поиски счастья и приключений.
Ленинград — большой город, и населяет его далеко не сплошь старая питерская интеллигенция. Хватает и алкоголиков, и откровенных маргиналов, и просто неблагополучных семей, детям в которых приходится самим о себе заботится.
И разве удивительно, что парень, устав от побоев потерявшего человеческий облик отца и равнодушия матери, сбегает от чадящего семейного очага за лучшей жизнью? А что странного, когда в массовой драке убивают пэтэушника? Пусть драки этой никто не видел и не слышал, и у друзей нет следов побоев, так разве они дураки сами на себя мокруху вешать?
А вот в подворотне найден мальчик из приличной семьи. Он не пил, не курил, занимался у репетитора, чтобы поступить в медицинский институт. Странная смерть? Да нисколечко! Поперся поздно вечером через глухой двор, вот и получил от местной гопоты!
И снова отсутствие свидетелей никого не удивляет. Люди знают: изобличишь одного юного бандита, десять его дружков так тебе наваляют, что обо всем забудешь. Милиция еще неизвестно, почешется ли, а ребятишки отреагируют с похвальной оперативностью. Нет, моя хата с краю.
Так бы Еремеев и прятался в густой тени подростковой жестокости, если бы десятого сентября в милицию не позвонил некий грибник с заявлением, что обнаружил в лесопарке чей-то труп. Он толково объяснил, как милиционерам найти захоронение, оставил ориентиры в виде наколотой на сучок пачки из-под «Космоса», а непосредственно возле останков повязал на дерево свой шейный платок.
Милиционеры быстро обнаружили тело, но грибника к тому времени и след простыл. Проверили — никакой Константин Иванович Семенов по названному адресу не проживал.
Шейный платок и пачку отправили на экспертизу, которая не дала никаких зацепок — ни следов биологического происхождения, ни отпечатков пальцев. Платок вообще выглядел так, будто только что из магазина.
Впрочем, поведение лже-Семенова особых подозрений не вызывало. Лишний раз попадать в поле зрения милиции никому неохота. Чуть менее сознательный гражданин, обнаружив труп, просто ретировался бы, а этот не пожалел собственного шарфа, чтобы сообщить о преступлении. Судя по состоянию тела, парнишка был убит не позже июля, так что вряд ли грибник имел к этому какое-то отношение, вот и не стали тратить ресурсы на его поиски.
***
Чем тоскливее на душе у женщины, тем лучше она должна выглядеть, это аксиома. Но с другой стороны, нехорошо выхваляться перед рядовыми сотрудницами, для которых шмотки из гардероба директорской жены еще недостижимее, чем коммунизм. Поколебавшись немного, Лариса выбрала яблочно-зеленое шелковое платье с воротником-лодочкой, узким лифом и сильно расклешенной юбкой. Вещь дорогая, но сильно устаревшая, пусть работницы думают, что у нее, как и у них, один торжественный наряд на всю жизнь.
И как раз к этому платью лучше всего подходят югославские туфли на шпильках цвета бордо. Тоже не ширпотреб, но при известной доле везения и упорстве любая может такие урвать или достать. Только сумочка в цвет туфелек слегка подкачала, ее свекор привез прямо из Парижа, но зато на ней нет лейблов, и дизайн такой простой, что неискушенный человек легко примет ее за изделие советской кожгалантереи.
Она слишком долго провалялась в кровати, поэтому времени на прическу уже не оставалось, и Лариса быстро закрутила кичку на затылке.
Тогда вид красивой себя в зеркале еще мог поднять ей настроение, и, подъезжая в такси к дворцу культуры НПО «Аврора», она снова верила, что обязательно будет счастлива.
Никита увидит, какая у него хорошенькая жена, и все ей простит.
Но муж встретил ее, как чужую, молча усадил в первом ряду рядом с женой своего заместителя, а сам отправился на сцену в президиум, и, сидя там, старательно отводил от Ларисы взгляд.
Лились торжественные речи, а Лариса еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Так было обидно, что она своим неловким промахом испортила настоящую семейную идиллию… Как теперь объяснить мужу, что она не хотела ничего плохого? Как найти подходящие слова?
В антракте все клубились в фойе возле импровизированного буфета, а Лариса растерялась. Она думала, что муж позаботится о ней, но он, спустившись со сцены, беседовал с какими-то людьми, и даже не посмотрел в ее сторону.
Лариса побрела куда глаза глядят, лишь бы подальше от народа, и вскоре оказалась возле широкой мраморной лестницы. Она поднялась и увидела массивную двустворчатую дверь с табличкой «Библиотека». Подергала створку — заперто.
Паркет в коридоре был еще влажным, наверное, уборщица только что ушла. Пахло детством и несбывшейся мечтой, свет горел только на лестнице, и коридор быстро терялся в темноте. Лариса вдруг забыла о своих тревогах.
Она решила углубиться в темный коридор, и стояла на пороге, собираясь с духом, как вдруг почувствовала на своей спине чье-то теплое дыхание. Было совсем не страшно, а таинственно и интересно.
Она замерла, и только когда сзади деликатно кашлянули, обернулась.
Что-то высокое, темное, угловатое и резкое увиделось ей сквозь непонятное волнение. Больше похоже на картину Пикассо, чем на человека.
-Вы заблудились? — мягко спросил он, — разрешите, я провожу вас обратно.
Она кивнула. Он предложил ей руку, она приняла.
Так и боялась посмотреть ему в лицо, заметила только носок до блеска начищенного ботинка, худую смуглую руку с длинными узловатыми пальцами и острый кадык над белоснежным воротничком рубашки.
Антракт закончился, и в коридоре уже никого не было. Стояли пустые разоренные столики с остатками бутербродов, на полу валялись смятые салфетки.
-Войдем? — спросил незнакомец.
-Неудобно…
-Ой, это выходить посреди исполнения неудобно, а входить — ничего.
Она улыбнулась. Из зала доносись звуки классической музыки, которую Лариса любила, но знала не слишком хорошо. Она испугалась, что провожатый сейчас спросит, как называется произведение, а она не сможет ответить, поэтому заторопилась в зал.
-Только вы можете войти не сразу вслед за мной? — шепнула она, — а то муж…
-Ни слова больше! Я войду позже и через другую дверь.
Так у них появился общий секрет.
От этой встречи осталось странное ощущение, что чудо возможно.
Вернулись полудетские мечты о любви и о подвигах, которые она считала умершими и похороненными на дне памяти.
А тут еще наступила весна, которую Лариса никогда не любила, а сейчас вдруг отдалась жажде обновления, которую это время года приносит с собой.
В начале апреля они получили приглашение на юбилей секретаря парторганизации. Никита сказал, что будет не только руководство НПО, но и важные люди из горкома, поэтому выглядеть и вести себя в ресторане надо с большим достоинством, и по возможности очаровать жен.
Чтобы выглядеть настоящей номенклатурной супругой, пришлось бежать к Галине Адамовне за монументальным начесом и влезать в жуткое бархатное платье с кружевами, которое Никита в недобрый час привез ей из Венгрии.
Никита настоял, чтобы она надела тяжелую золотую цепочку и серьги с бриллиантами, так что Лариса почувствовала себя не просто классической парттетей, а вообще какой-то мумией.
В ресторане она сидела с приклеенной улыбкой, поднимала бокал, но только делала вид, что пьет, и из всех сил старалась не смотреть на другой конец длинного стола, где был тот угловатый темный человек.
Почему-то было грустно, что он видит ее такой бабской бабой.
Когда все поздравили юбиляра, в соседнем зале начались танцы. Никиту быстро выдернула из-за стола подвыпившая исполкомовская дама, а Ларису никто не пригласил. Идти отплясывать без кавалера, встав в кружок вместе с другими женщинами ей не хотелось, хотя поставили Челентано, песню «Сапожки и меховая шапка», которая очень нравилась ей, и дома она прыгала под нее с огромным удовольствием. «У тебя музыкальные пристрастия, как у пэтэушницы, — ворчал муж, — ты вообще в курсе, что реакция на ритм — отличительная черта дебилов?». Лариса расстраивалась, что она немножечко дебил, но нога все равно начинала отбивать такт.
Зазвучал оркестр Поля Мориа, «Индейское лето», и темный человек подошел, склонился к ней и пригласил танцевать. Лариса пошла.
В танцевальном зале был приглушен свет, но у нее и так перед глазами все плыло от волнения.
Рука человека мягко легла ей на талию, и вдруг Лариса отчетливо поняла смысл выражения: «она затрепетала». И подумала о себе, как о чужой: «она затрепетала».
Вообще она чувствовала себя как в невесомости или на американских горках, и была будто пьяная, но тело странным образом улавливало все движения темного человека и реагировало на них.
Она надеялась, что на следующий танец он пригласит кого-нибудь другого, и наваждение пройдет.
Началась какая-то быстрая композиция, и танцующих сразу прибавилось. Неизвестный повел ее к выходу, оберегая от нечаянных столкновений. Лариса немножко очнулась и поискала глазами мужа. Исполкомовская дама плотно висела на нем, так что со стороны они казались боксерами, сошедшимися в клинче.
В зале стало душно, поплыл легкий запах винных паров и человеческого пота, а лица вдруг показались Ларисе бессмысленными и распаренными.
Кавалер предложил ей выйти покурить.
-Я бы с удовольствием, только номерок у мужа.
-Айн момент!
Он взял у гардеробщика свою куртку и накинул ей на плечи.
Вышли на крыльцо, в весеннюю ночь, лиловую, как старые чернила.
Лариса хотела сказать, что он замерзнет в одном пиджаке, но не стала.
Ресторан располагался на первом этаже жилого дома. За небольшим сквериком из нескольких кустов сирени, еще голых, но пахнущих будущей листвой, шумел проспект. Тяжело проехал желтый икарус с гармошкой, за ним пропыхтел крутолобый львовский ишачок, оставив за собой шлейф бензиновой гари.
Оказалось, что они оба не курят.
-Просто постоим? — спросил он.
-Постоим.
Из открытых дверей послышались звуки «Одинокого пастуха», мелодии, от которой у Ларисы всегда щемило сердце.
Сюда музыка доносилась негромко, и заглушалась шумом дороги, так что половину нот приходилось угадывать, но так было даже лучше.
-Хотите потанцуем?
Лариса очень хотела, но испугалась.
-Просто постоим? — повторил он.
-Постоим.
Вдруг ее рука очутилась в его руке.
Так они стояли молча, прислушиваясь к мелодии, в которой были простор, радость и грусть.
И так же молча вернулись в ресторан, когда музыка кончилась.
Лариса стала искать Никиту, и быстро нашла его там, где оставила, в когтях исполкомовской дамы.
Она растерялась. Устраивать сцену ревности пошло и неприлично, поэтому она вернулась в банкетный зал и подсела к двум пожилым дамам, которые не хотели танцевать, а с удовольствием пили вино, закусывая конфетками. Они обе работали в редакции «Ленинградской правды» и оказались весьма интересными собеседницами. Никита не появлялся, незнакомец тоже исчез, и Лариса выпила сначала один бокал, потом второй, и в итоге довольно прилично наклюкалась.
Муж обиделся, что она не шуганула от него приставучую исполкомовку, и что выпила, хотя он тысячу раз говорил, как терпеть не может пьяных женщин.
А Лариса вспоминала только, как ее ладонь лежала в сильной руке незнакомца, и думала, что наваждение прошло, но той минуты у нее никто не отнимет.
Тем бы и кончилось, но Никита вдруг решил пригласить своих заместителей в гости.
Лариса, выросшая в семье, где работу делали на работе, а дома занимались домом, недоумевала, зачем нужно приближать к себе подчиненных, но спорить не стала.
Тем более, ей нравилось принимать гостей, а кроме родителей, у них почти никто не бывал.
Увидев его на пороге, она чуть не выронила кувшин с морсом. Он принес чайные розы, пять тугих цветков в обрамлении упругих изумрудных листьев.
Лариса смешалась, не зная, куда деть кувшин, убежала с ним в столовую, а он все стоял и ждал, чтобы вручить ей букет, перехваченный внизу несколькими слоями газеты, чтобы не кололись шипы. Стебли оказались такие толстые, что она еле их подрезала.
Когда надо принять людей на высшем уровне, а помощницы тебе еще не полагается по рангу, то за столом особо не рассидишься. Приходится сновать между кухней и столовой, лишь урывками и порой невпопад включаясь в общий разговор.
Лариса сгрузила в мойку стопку грязных тарелок, а когда обернулась, увидела, что он стоит в дверном проеме.
-Какой ужас, — сказал он серьезно, — все это мыть!
Она развела руками.
-У меня всего две тарелки дома, и то я страдаю, а тут целый бастион. Впрочем, нет таких крепостей, которые не взяли бы мы, большевики. Помогу?
Он шагнул к раковине, но Лариса решительно преградила ему дорогу.
-Ни в коем случае. Это очень плохая примета — мыть посуду в чужом доме.
-Серьезно? Не знал. И в чем суть?
-У хозяев денег не будет.
-Значит, не очень.
-Простите?
-Примета плохая, но не очень.
-Вы правы.
Она полезла в духовку за окороком, надеясь, что кухонный жар объяснит румянец на ее щеках.
Вооружилась ножом и большой двузубой вилкой, чтобы разделить на порции, но нож соскользнул, и Лариса едва успела отскочить от брызнувших на нее капель горячего жира.
-А против того, чтобы гость мясо порезал, такой приметы нет?
-Такой — нет.
Он принялся за дело. Она удивилась, как неловко и неудобно он держит нож и большую двузубую вилку, но окорок будто сам распадался под ножом на ровные тонкие пласты. Лариса стала выкладывать их на блюдо, украшенное листиками салата.
Разговорились. Она наконец узнала, что его зовут Алексеем Еремеевым.
***
Они поцеловались рядом с буквой «В», тщательно выведенной на картонке голубыми чернилами. Лариса испугалась, что стеллаж упадет, и сразу забыла, ощутив на губах его сухие губы. Тело будто зазвенело.
Потом, когда им все-таки удалось оторваться друг от друга, и Лариса немного отдышалась, то вспомнила, как на первом курсе случайно схватилась за оголенный провод. Ощущения были точь-в-точь.
Впервые они были вместе за стеллажами с полным собранием сочинений Маркса и Энгельса, и с тех пор Лариса не могла смотреть спокойно на темно-вишневые корешки с золотым тиснением. Сразу внутри все замирало от сладкого предчувствия чуда.
Что это было? Любовь? Наваждение? Колдовство?
Не отрекайся и не зарекайся, вот уж правда! Лариса росла в семье, где все любили друг друга спокойно, без надрыва и страстей. Мама говорила, что вся великая любовь происходит от великого инфантилизма и распущенности, а взрослые разумные люди умеют властвовать собой. Анна Каренина, Ирэн Форсайт, даже Катерина из «Грозы» были всего лишь неуравновешенные истерички, о которых не стоило столько писать.
И Лариса тоже думала — боже мой, какие дуры!
И хотела бы продолжать так думать, но ноги подгибались, а все слова вылетали из головы, когда он появлялся в дверях библиотеки через несколько минут после того, как уходила группа.
Всю неделю она репетировала строгую речь, в которой аргументированно доказывала, что им необходимо немедленно все прекратить, но Алексей шагал ей навстречу: «Лучик мой!», и Лариса кидалась ему на шею, висла на широких плечах, и крепко прижималась щекой к щеке, чтобы почувствовать, как колется щетина.
Он подхватывал ее, кружил, уносил в самую глубину зала, где хранились подшивки старых газет, начинал осторожно целовать, но Лариса торопила миг, когда она становилась им, а он становился ею.
Потом они лежали на полу, подстелив его пиджак, и мечтали, как когда-нибудь смогут сделать это в постели. «Я бы поцеловал каждую твою веснушку, Лучик».
А ей и так было хорошо.
Лариса знала, что это скоро кончится, как приговоренный к смерти знает о предстоящей казни. Алексей — мужчина, а их влюбленность быстро проходит, и скоро приключение с замужней женщиной утратит для него прелесть новизны и надоест. Что ярко горит, то быстро сгорает.
Но завтрашняя пустота заставляла ее только острее чувствовать сегодняшнее счастье.
Алексей провожал Ларису домой, несмотря на все ее протесты. В метро было бы быстрее, но от ДК до Ларисиного дома ходил прямой трамвай. Его всегда приходилось долго ждать. Когда старый красно-желтый вагончик показывался из-за угла, раскачиваясь и звеня, табличка с номером сверху горела уютно, как настольная лампа. Вечером давки уже не было, но двойные сидения обычно оказывались заняты, и они проходили на заднюю площадку, и смотрели, как убегают вдаль рельсы.
Счастье было горьковатым, как грейпфрут.
Иногда он звонил на кафедру: «Лучик, я понял, что когда увидел тебя, снова стал жалеть, что потерял глаз». Лариса отворачивалась, горбилась, чтобы другие преподаватели не видели, как лицо разъезжается в улыбке, и строгим тоном говорила: «Да, Алексей Ильич! Обязательно, Алексей Ильич!».
Весна и все лето прошли от среды до среды.
В другие дни Алексей звонил ей домой, когда знал, что Никита еще на работе, и они разговаривали о всяких глупостях. Лариса точно не знала, прослушивается их домашний телефон или нет, но на всякий случай Еремеев звонил ей из автомата и обращался на вы: «Лариса, а я хотел спросить про модальные глаголы…» или: «мне непонятно это место у Шекспира, а, кстати, вы любите кататься на лыжах?»
Что ж, Алексей сам был в системе, и прекрасно знал, что супружеская измена и развод в их среде — вещи неприемлемые. По ней не сильно ударит, а Никита потеряет все, тут даже отец не сможет защитить. Точнее, сможет помочь удержаться в должности, но о головокружительной карьере придется забыть. Простит ли он женщину, погубившую судьбу его единственного сына? А людей, воспитавших эту женщину? Нет, нет и еще раз нет. Иван Макарович достойный человек, но христианское милосердие в список его добродетелей не входит.
Лариса — заложница счастливого брака, и нельзя ставить его под угрозу ради мимолетных встреч и телефонных разговоров, но она была не в силах отказаться ни от одной секунды наваждения, которое казалось ей любовью.
В юности она серьезно увлекалась фотографией, а как вышла замуж, подзабросила. Теперь увлечение вернулось с новой силой, она всюду стала брать с собой любимый «Зенит», а в те вечера, когда Никиты не было дома, разворачивала в ванной фотолабораторию. Лариса снимала библиотеку, бюст вождя, своих учеников, котов из ДК, листья на деревьях, пышные кусты сирени, шиповник, все подряд, чтобы единственный кадр с Алексеем показался бы случайным.
А потом, глядя на готовые работы, сама удивлялась, как они хороши.
В первое воскресенье сентября комсомольская организация «Авроры» устроила праздник для детей сотрудников под лозунгом «Первый раз в первый класс».
Мероприятие не того масштаба, на котором должен присутствовать директор, но Лариса решилась пойти без мужа.
Никите она соврала, что девочки из группы попросили ее фотографировать детей. Он немного подулся, сказал, что она путает демократичность с панибратством, а ведь всем известно, что стоит склониться к простому человеку, как он немедленно запрыгивает тебе на шею.
Лариса обещала вести себя с достоинством, и Никита ее отпустил.
Мероприятие состоялось в диком парке на окраине города. Стояла чудесная пора завершенности, когда все созрело, а увядание еще не началось, только предупреждало о себе тоненькой корочкой льда на луже, оставшейся от шумного летнего дождя, яркими веснушками пожелтевших берез на фоне свежего и мощного хвойного леса, чуть пожухлой травой и клиньями птиц в небе.
С неба летела паутина, Лариса жмурилась и уходила с дорожки по густой траве, как по воде, радуясь, что к джинсам прилипают сухие головки репейника, совсем как в детстве.
За узкой полянкой начинался густой хвойный лес, изумрудные лапы елей чередовались с ровными и прямыми стволами корабельных сосен, которые еле слышно поскрипывали от легкого ветерка. Земля была покрыта толстым пушистым ковром их старой хвои, Лариса ходила по нему, собирала шишки, смотрела, как из земли выбухают узловатые корни, и думала, что они похожи на Алексея. Весь мир казался ей похожим на Алексея.
В тот день она была так счастлива, что хотела побыть одной, но надо было фотографировать.
Праздник устроили по принципу игры по станциям. Дети переходили от одного пункта к другому, и везде их ждали разные интересные конкурсы. То надо было попасть мячом в баскетбольное кольцо, то перетягивать канат, то выстрелить по мишени из лука. Были и интеллектуальные конкурсы: загадки и чтение стихов. В конце состязаний каждый первоклассник независимо от результатов получал подарок: набор акварельных красок «Ленинград» и книгу, причем из тех, что невозможно купить в магазине. Алексей ухитрился достать томики «Библиотеки приключений и фантастики», все разные, чтобы дети читали и обменивались.
Лариса первый раз в жизни видела, как людям хорошо и весело на официальном мероприятии.
Дети галдели, с горящими глазами перебегая от одной станции к другой, родители тоже пробовали свои силы в баскетболе и стрельбе из лука, и сосредоточенно морщили лбы, пытаясь отгадать детские загадки.
Кто-то принес гитару и потихоньку настраивался, а Алексей носился по всему парку: «Товарищи отцы, больше трех не собираться!».
Лариса нащелкала две пленки и зарядила третью. Подошли два мальчишки, похожие, как близнецы, с оттопыренными ушами, и завороженно смотрели, как она вслепую перезаряжает фотоаппарат, просунув руки в рукава куртки. Почему-то ей очень польстило их детское восхищение.
Подойти к Алексею она отважилась только в конце праздника, когда комсомольцы убирали инвентарь. В коробке остался один набор: — оказалось, что дочь Наташи Карнауховой болеет корью.
-Вот невезуха, — нахмурился Алексей, — из всей школы пропустить самое интересное.
-Надо поздравить, — сказала Лариса, вспомнив, как ей было горько, когда из-за болезни она не смогла поехать на экскурсию в крепость «Орешек» вместе со своим первым классом. А потом так и не случилось ей там побывать…
У подруги Наташи выяснили, что ребенок лежит дома, а не в больнице. Алексей сказал, что он болел корью, когда был маленький, и, кроме того, у него нет детей, которых он мог бы заразить, так что поедет к Наташе сам, хоть лично и не знаком с нею. Лариса не помнила, болела она или нет, но все равно поехала вместе с ним.
В кошельке у нее лежало несколько чеков, поэтому по дороге к Наташе они сделали крюк до магазина «Альбатрос», где Лариса купила ребенку двух восхитительных немецких пупсов.
За неделю дети уже передружились, и когда девочка выпишется в школу, то может оказаться изгоем, но куклы из «Альбаса» помогут ей завоевать авторитет.
Карнауховы жили в крошечной однушке, но несмотря на тесноту, были рады гостям. Девочка чувствовала себя неплохо, и пока Алексей произносил серьезную духоподъемную речь в честь ее поступления в школу, мама быстро накрыла на стол, а папа хотел мчаться в магазин, но Алексей сказал, что omnea mea mecum porto.
Лариса дощелкала пленку.
Они выпили чаю с черствыми пряниками и мыльной на вкус докторской колбасой, пропустили по рюмочке коньяку, и быстро откланялись, чтобы не утомлять больного ребенка, хотя Лариса с радостью посидела бы еще.
Ее посетило странное сосущее чувство, будто она случайно провалилась в свою настоящую жизнь.
Спустившись на два пролета, Алексей вдруг сильно притянул ее к себе, но тут по подъезду гулко, с эхом, разнесся лай: поднималась пожилая дама с толстой и широкой, как скамеечка для ног, таксой. Проходя мимо Ларисы с Алексеем, дама поджала губы и неодобрительно покачала головой.
Лишь много позже Лариса поняла, что визит секретаря комсомольской организации в компании жены директора должен был показаться хозяевам странным.
