Марк Твен и Филип Стед «Похищение принца Олеомаргарина»

…Рассказ… должен течь, как течёт ручей средь холмов и кудрявых рощ.

Повстречав на пути валун или выступ, поросший травой, ручей свернёт

в сторону, гладь его замутится, но ничто не остановит его — ни внезапный

порог, ни галечная мель на дне русла. Он и минуты не течёт в одном

направлении, но при этом он течёт, течёт без оглядки, нарушая все правила

грамматического хорошего тона, пробегая иной раз круг в добрых три

четверти мили, чтобы затем вновь вернуться к месту, где протекал час

назад; он течёт и течёт и верен в своих причудах одному лишь закону, закону

повествования, которое, как известно, вообще законов не знает.

Марк Твен

…И я думала: вот бы папа написал такую книгу, чтобы все увидели, какой он добрый.

Сюзи Клеменс

 

Девочкам Клеменс —

и нашей девочке тоже.

Ф. С. и Э. С.

 

ЗАПИСКА ОДНОГО ИЗ АВТОРОВ

Привет!

Меня зовут Филип Стед, и, скорее всего, вы никогда обо мне не слышали, хотя я жив-здоров, а вот мой друг, господин Марк Твен, — давно уже нет, но велика вероятность, что как раз о нём вы всё-таки кое-что знаете. Он и поведал мне историю, которая изложена в этой книге. Точнее, он поведал её только на три четвер­ти, а потом встал и ушёл налить себе ещё чашку чаю. И — увы! — больше не вернулся.

Надеюсь, что ему хватает чаю там, куда он ушёл.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В КОТОРОЙ МЫ ЗНАКОМИМСЯ

С НАШИМ НЕСЧАСТЛИВЫМ ГЕРОЕМ

 

Если мы сейчас хорошенько сосредоточимся, то окажемся ровно там, куда нам и надо попасть. На самом деле страна, где мы окажемся, совсем недалеко отсюда — но хоть и недалеко, а попробуй её отыщи. Я пробовал, у меня не вышло. У страны этой есть имя, да его трудно выговорить. Не будем и пытаться, чтобы не запутаться.

То ли дело наша страна, Соединённые Штаты Америки! Её имя само соскакивает с языка, а вход в неё найти так легко, что по­том полжизни можно проискать выход. Как видите, мы описали уже два различия между Здесь и Т а м .

И вот ещё одно: в этой трудноотыскиваемой, трудновыговариваемой стране несчастливые и голодные так и остаются всю жизнь несчастливыми и голодными. Напротив, в Соединённых Штатах Америки всем и каждому дарованы равные и честные воз­можности. И считать, что они не дарованы, — сущее свинство!

Здесь — неважно, в Мичигане или в Миссури, — несчастливые и голодные могут споткнуться, глянуть вниз и углядеть у себя под но­гами горшок: что это в нём такое блестит, уж не золото ли? Эврика!

Но Там несчастливые и голодные споткнутся, глянут вниз и, скорее всего, обнаружат лишь скрюченный корень старой сухой яблони.

Как раз о такой корень Джонни, наш герой,только что споткнулся.

— Эврика! — воскликнул он. Именно так: «Эврика!» — а не какое-нибудь другое словечко покрепче. Потому что мальчик Джонни давным-давно поклялся себе никогда не браниться, даже если сама жизнь будет настойчиво этого требовать (как оно часто и бывает). Ему хватало и той брани, что изливалась из глотки его никчёмного деда и клубилась, как облако, над их несчастливым до­мом. Однажды — Джонни был тогда совсем малыш — в этом облаке заблудилась стая голубей: так и не найдя дороги, горемычные пти­цы от отчаяния попа дали вниз и околели; потом они ещё долго ва­лялись на крыше брюшками кверху. Вот к чему приводит скверно­словие. И вот почему Джонни твёрдо решил всегда иметь при себе свой компас — свои нравственные ориентиры, чтобы, даже если заблудится, он смог отыскать дорогу.

Кроме деда, у Джонни не было ни одной родной души. Хотя считать, что дед был ему родной душой, пожалуй, чересчур опти­мистично. А поскольку оптимисты и без того уже натворили в этом мире великое множество бед, больших и малых, то мы, во благо человечества, будем придерживаться голых фактов:

Дед мальчика Джонни был плохим человеком.

У Джонни был один-единственный настоящий друг — ме­ланхоличная курица, носившая довольно странное имя: Чума и Го­лодуха. Возможно, когда-то куриц было две: одну из них звали Чума, другую Голодуха. Но опять-таки, нам нужны только факты. Теперь курица была одна, зато о двух именах.

Чума и Голодуха подошла и тихонько, участливо клюнула ушибленный палец Джонни.

— Спасибо, — сказал Джонни. — Авось заживёт.

И запрыгал на одной ноге. И курица запрыгала вслед за ним — она подумала, что так правильно. Джонни улыбнулся ей как старому другу.

Имя у нашей курицы появилось так.

Сколько Джонни себя помнил, его дед встречал каждый но­вый день одинаково: грозовой тучей вываливался из дому и, пиная и расшвыривая во все стороны комья земли, кричал неведомо кому: «Чума и голодуха! Чума и голодуха!» Курице это очень нравилось. Позабыв на время свою меланхолию, она горделиво расхаживала по двору, высоко задирая тощие ноги и радостно хлопая обтёрхан­ными крыльями. Потом дед вваливался обратно в дом, ложился прямо на грязный пол и спал дальше до после полудня. Во сне он иногда похрапывал и посапывал, точно мурлыкал себе под нос неж­ную любовную песенку. В такие минуты мальчик Джонни любил своего деда.

За всю жизнь Джонни не слышал от деда ни единого доброго слова. Поэтому он сильно удивился, когда дед выглянул из их убо­гой лачуги и спросил:

— Ты как? Ходить-то можешь?

Сердце Джонни наполнилось благодарностью.

— Могу! — сказал он. — Скоро смогу! Спасибо большое!

—  Вот и ладно, — ответил дед. — Тогда собирайся и топай на базар. Продашь там эту курицу, купишь взамен чего-нибудь поесть.

ГЛАВА ВТОРАЯ

О ПАРАДАХ

 

Ещё одно различие между.  Здесь и Та м — дороги.

У нас, в Соединённых Штатах Америки, дороги проложены ко всему. С тех пор как толпа заморских бездельников сошла с ко­рабля и отобрала эту землю у коренных её граждан, мы почитаем священным своим долгом истреблять её леса и исчерчивать перво­зданные равнины бетонными реками и ручьями. Аминь!

В стране мальчика Джонни дорога была всего одна. Люди, как и их куры, ходили по ней нечасто. Она пересекала тот безвест­ный край по прямой, никуда не сворачивая; по обе стороны от неё, миля за милей, тянулись дикость да жестокость, и насилие подсте­регало путника повсюду. На одном, затерянном конце этой дороги стояло скромное жилище мальчика Джонни. На другом был коро­левский дворец, а вокруг — площади, базары, музыка с танцами, патриоты с выкриками, карманники с грабителями, ска чки на мулах, хулиганы, напёрсточники, щёлканье кнутов и нескончаемые пара­ды. Ничего этого, понятное дело, Джонни сроду не видывал, он ведь впервые в жизни шёл по дороге.

Джонни хромал, Чума и Голодуха тащилась следом, тяжёлое солнце висело над их головами.

Джонни остановился, чтобы вытереть пот со лба и чтобы измученная курица могла его догнать.

— У других людей тебе будет лучше, — ласково прогово­рил Джонни. Очень уж ему хотелось утешить свою приунывшую подругу. — Мне-то нечего тебе дать, кроме дружбы. А там, гля­дишь, тебе и повезёт: попадёшь к какому-нибудь доброму фермеру, и будет он кормить тебя до отвала. — Нагнувшись, Джонни тихо погладил Чуму и Голодуху по головке. Он любил свою курицу и со­чувствовал её бедам. Но он, конечно же, понимал, как и мы с вами понимаем: мало кого из куриц ждёт в этой жизни счастливый фи­нал. Это факт, и приходится с ним считаться.

Так они шли и шли друг за дружкой по дороге, шли вот уже три дня. Когда голод начинал слишком громко урчать в животе, они жевали и клевали древесную кору. Спали под открытым не­бом — а под ним особо не разоспишься. Словом, обоим прихо­дилось нелегко. Но не будем задерживаться на печальных фактах этого путешествия.

Лучше перейдём сразу к его концу

Друзьям оставалось пройти совсем немного, когда вдруг, в один миг и без всякого предупреждения, их окружил шумный парад. Со всех сторон трубили трубы, барабанили барабаны, тре­звонили наперебой медные тарелки. А флаги, а пылающие булавы, а причудливые одеяния, а великое множество дурацких колпаков и прочих немыслимых головных уборов! Какой-то человек, весь обвешанный золотыми медалями, дико вращал в воздухе кривой саблей. (Зачем он это делал — неизвестно.) Толпы зевак на обочинах ликовали и млели от восторга. Палила пушка. (Как же без пушки!) Джонни не увидел пушку, зато он её услышал. От оглушительного «у-у-ух!» он с размаху сел на дорогу, чуть не придавив свою перна­тую подругу и не прервав до срока её безрадостное существование. Чума и Голодуха вздохнула и даже, как многие курицы до неё, успела мысленно спросить себя: «За что?»

Парады — удовольствие не для всех. Скорее, они удоволь­ствие для тех, кто любит встать очень, очень рано, а встав, начать немедленно производить много шума. Джонни ничего этого не лю­бил. И его курица тоже. Поэтому они оба сейчас испытывали не­которое неудобство, малопонятное тем, кто привык жить на повы­шенной громкости.

Разумеется, более всего на свете я желал бы сейчас поскорее спасти Джонни от этого заведомо удручающего испытания и пере­нести нашего героя в какое-нибудь тихое, спокойное место. Однако прежде я отмечу, что этот парад имел одну особенность, достойную отдельного упоминания. Все его участники шествовали, перегнувшись пополам, как будто уронили на дорогу что-то маленькое, но весьма ценное и теперь ищут. И ликующие толпы на обочинах тоже лико­вали не просто так, а согнувшись в три погибели. Одни только дети не сутулились и не горбились, а стояли прямо. И ещё животные.

Джонни собрал всё своё мужество и спросил:

—  Простите, пожалуйста, а почему все стоят и идут так
странно?

Усталый старый осёл, к которому оказался обращён этот во­прос, видимо, знал, в чём дело, и проревел что-то в ответ, да только Джонни его не понял. Зато рядом появился бородатый человек с молотком в руке и нездоровым оптимизмом в глазах.

—  А ну посторонись! — крикнул он.

Подойдя к соседнему дереву, человек развернул какой-то сви­ток и поднял молоток. Дерево, сплошь покрытое ржавой щети­ной, застонало: щетина пополнилась ещё одним гвоздём. Джонни смотрел и думал: ну пусть этот бородатый человек повыдергает все гвозди — может, дереву и полегчает и оно ушагает по дороге в другие края, туда, где хорошо… А с такой тяжестью разве ушага­ешь? Вон сколько забытых прокламаций накопилось на нём за годы и годы. Самая новая, только что приколоченная, выглядела так:

 

—  По-жиз-нен-ны-ми! — произнёс бородатый человек.
И улыбнулся так, как улыбаются некоторые люди, когда им выпа­дает случай облапошить ближнего и остаться с наваром.

Утомлённая сумятицей Чума и Голодуха опустилась на дорогу.
— Простите, — начал Джонни. — Вы думаете…
— Нет! — ответил человек с бородой. И это был честный ответ.
Оркестр снова грянул свою какофонию, и вся компания покатилась дальше. Джонни и его скорбная спутница подождали, пока сумбур и смятение внутри них немного улягутся, а затем двинулись по дороге вслед за тучей пыли.
И вскоре добрались до многолюдного базара, который гудел, как улей, в громадной тени королевского замка.

ЕЩЕ ОДНА ЗАПИСКА
ОДНОГО ИЗ АВТОРОВ
Раз уж вы потрудились — в чём я нимало не сомневаюсь — прочесть мою записку, приложенную к началу этой книги, то наверняка помните, что эту историю рассказал мне мой друг, господин Марк Твен.
У нас с Твеном есть кое-что общее. Например, мы оба родом из мест на букву М: я из Мичигана, а он из Миссури. В этом мире полно всяких малоприятных мест, из которых никому не хочется быть родом, но ни одно, ни одно из них не начинается с буквы М!
Тем не менее Твен покинул Миссури и долгое время пребывал в Неваде, потом в Калифорнии, потом на Гавайях, в Нью-Йорке, Лондоне, Бомбее, Претории, Флоренции, Париже, Египте, Коннектикуте и во многих других местах — которые даже близко не так хороши, как место, с которого он начал.
Зато я так и оставался в Мичигане. Поэтому он приехал ко мне.
Я принимал его на острове посреди озера Мичиган. Мы сидели на солнышке перед симпатичным недавно построенным домиком, от которого пахло пилёной древесиной. Прохладный сентябрьский день близился к вечеру. Твен рассказывал мне эту историю (во всяком случае, три четверти этой истории), я же занимался тем, что у меня получается лучше всего, а именно — делал вид, что внимательно слушаю. Он пил чай, я пил кофе. Он говорил, я составлял список существ, которые время от времени к нам заглядывали. Это были:
Стрекоза.
Горностай.
Три чёрные белки.
И наконец, маленькая жёлтая птичка с чёрными пятнышками на хвостовых перьях. Сколько же всего удивительного в этом мире!
Остров, где мы встретились, называется Бивер, то есть Бобровый. Несколько столетий назад на Бобровом острове было много бобров. Но потом некие лысеющие путешественники из Европы, заплывшие на остров совершенно случайно, вдруг подумали: хм-м, как же эти бобры похожи на модные шапки!.. И — увы! — бобров не стало.
А ещё на Бобровом острове было когда-то много поселенцев-мормонов. Давно, лет сто семьдесят с лишним назад, один оптимист по имени Джеймс Джесси Стрэнг созвал на Бобровый остров целые толпы этих добрых людей, и они основали колонию. Построили дороги, мосты и вообще много всего полезного. Даже выпускали собственную газету. Знаете, какие в этой газете были заголовки?

ВСЕ ОТЛИЧНО ПРОВОДЯТ ВРЕМЯ!

Джеймс Джесси Стрэнг объявил себя королём Бобрового острова, и всё у них шло тип-топ, лучше не бывает. Точнее, не бывало, пока Стрэнг, король Бобрового острова, не издал несколько прокламаций, которые его подданным не понравились. Кончил он примерно так же, как бобры: его не стало. С одним-единственным, но важным отличием: из Стрэнга не сделали шапку. По-моему, очень милосердно со стороны его подданных.
С королями всегда происходит что-нибудь страшное. Даже удивительно, как люди вообще соглашаются на такую работу. Но мы отвлеклись.
— Так что стало с курицей? — спросил я господина Твена…