Маркус Торгебю «Под открытым небом»
Издательство:
РИПОЛ классик
|
В издательстве «Рипол классик» вышла книга Маркуса Торгебю «Под открытым небом».
Это история о спортсмене, который после травмы ушел жить в лес, чтобы прийти к гармонии с собой и миром. За годы жизни в дали от людей он научился не только выживать, а сумел объединить два мира: прогрессивный мир цивилизации и свободный мир отшельничества, став признанным во всем мире экспертом, коучем и популярным блогером.
Публикуем фрагмент из книги.
Мне был 21 год, когда я впервые услышал стук собственной крови в ушах. Это напоминало звук ударов по барабану в бурной воде.
К тому моменту я уже полгода прожил под открытым небом, и перед моим чумом высился метровый слой снега. Все вокруг лежало под белым одеялом. Оно сгладило острые углы и придало всем предметам округлую форму.
И в лесу царила мертвая тишина.
Такой она бывает только в темные зимние месяцы, и если ты хочешь познакомиться с ней, тебе еще придется поискать ее. Сегодня мы постоянно живем в окружении всевозможных звуков: шума транспорта, жужжания вентиляторов, гудения люминесцентных ламп…
Как сказывается на нас, людях, то, что вокруг почти никогда не бывает по-настоящему тихо?
Да, мы попросту не можем слышать свое собственное сердце, мотор, снабжающий наше тело кислородом. А я хочу слышать его стук, чувствовать ритм, понимать, бьется оно спокойно или быстро.
В Книге Притчей Соломоновых написано:
«Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни».
КОГДА СВОД СТОПЫ подвел меня во время тренировочных сборов, тренер полностью потерял интерес ко мне. Он вел себя так, словно всему виной была вовсе не его изнуряющая тренировочная программа, а мое отношение к делу, как будто причина таилась у меня в голове. Его глаза чернели, и он не мог скрыть своего разочарования.
После этого я ни словом не обменялся с ним. Человек, с которым я встречался каждый день в течение нескольких лет, просто исчез из моей жизни. Не стало в ней и никаких тренировок.
Я ходил по Эккерё с ощущением, будто кто-то поселился у меня внутри; я не мог вдохнуть полной грудью. Мой язык распух и покрылся трещинами, которые причиняли мне боль, когда я ел. Я толком не знал, что мне делать, но понимал, что должен уехать с острова, подальше от всего, что меня тогда окружало. Подальше от душевных сомнений, маминой болезни и бабушкиного нытья о том, что мне пора взрослеть и искать себе работу.
У меня не было аттестата об окончании гимназии, и я направил письмо руководителю факультета воспитателей групп продленного дня Холландского народного университета, расположенного в емтландском Оредалене, и честно описал свою ситуацию. Меня приняли, и я перебрался на девятьсот километров севернее, сев на поезд на Центральном вокзале Гётеборга.
В народном университете никто ничего не знал обо мне. Мы много времени проводили на природе, совершали походы по горам осенью и катались на лыжах зимой. Медленно, но верно я начал восстанавливаться от душевных ран.
В тот год я также услышал о мужчине, который за много лет до моего приезда в университет жил в палатке недалеко оттуда. Рассказы о нем вдохновили меня, и я решил перебраться на природу понастоящему и жить в одиночестве в тряпичной лачуге в лесу. Меня захватила мысль о том, чтобы быть предоставленным самому себе, самостоятельно справляться с трудностями. Примерно так, как это было у моего деда и его братьев, когда они ловили рыбу.
Я думал, что природа и времена года научат меня справляться с тем, что пока оставалось неподвластным мне и мешало дышать спокойно и думать ясно.
В КОНЦЕ ЛЕТА Я СООРУДИЛ чум из еловых жердей и ткани рядом с деревушкой Слагсон, не более чем в часе ходьбы от университета. Я мылся в реке и оттуда же приносил воду. И я натаскал камней в чум и построил из них печку в центре под отдушиной. Потом я сделал кровать и установил ее на высоте нескольких сантиметров над землей, чтобы, когда придет зима, сквозняк не проникал в постель.
Я экономил деньги и с этой целью питался в основном овсяной кашей и подобными продуктами, покупая их в магазине товаров первой необходимости в Ярпене. Мой распорядок дня включал в себя главным образом простые и естественные дела: нарубить дрова, разжечь огонь, приготовить еду, совершить пробежку, помыться, поспать. Никакие стимулы, обычно оказывающие влияние на жизнь людей, не существовали для меня; я не использовал радио и телевизор, находился вне чужих мнений и суждений, жил наедине с собственными мыслями и самим собой. Таким образом я пытался разобраться, кто же я на самом деле.
Однако, несмотря на то, что все складывалось согласно моим желаниям, меня начинала мучить необъяснимая тревога. В Эккерё дома стоят вплотную; до соседей рукой подать. Контраст оказался слишком резким. Не могу сказать, что мне тогда требовалась компания, но я тем не менее бродил кругом, громко разговаривая сам с собой, только бы слышать чей-то голос. И не имело значения, чем я занимался: тревога никогда не покидала меня. Однажды осенним днем я отправился через вырубку на холм, расположенный немного в стороне от моего жилища. На земле еще виднелись следы колес лесозаготовительных машин, и молодые тонкие березы еще только начали осваивать эту территорию. Посреди вырубки торчал старый гнилой еловый пень, и я сел на него. Солн це стояло высоко в небе. Немного в стороне на востоке виделась белая колокольня церкви Ундерсокера, а далеко внизу, в долине — темная полоса реки Индальсэльвен.
Я сидел совершенно неподвижно. Молчал.
На следующий день я пришел туда снова. А спустя некоторое время вновь испытал ощущение, однажды посетившее меня во время контрольной по математике в средней школе, будто все мое тело обложили стекловатой. Но я решил сидеть дальше в любом случае. И не какие-то несколько минут, как накануне, а до тех пор, пока не начнет смеркаться.
У меня занемели ягодицы и бедра, но я не поднялся с пня. Это было ужасно неприятно, но я продолжал сидеть, не шевелясь, сам не зная почему.
Сидение на пне стало ежедневным ритуалом: я сидел на нем и в солнце, и в дождь. Недели шли. В некоторые дни воздух был настолько сырым, что я не видел ничего вокруг из-за тумана. Потом пошел первый снег. Но я не сдавался.
Я не сторонник умеренности в делах и поступках. Мне нравится бросаться во все как в омут с головой, когда от эмоций дрожь пробегает по коже. Порой это хорошо, порой — плохо.
И вновь у меня сразу словно стекловатой обсыпали тело. Как будто тишина и пень вместе сформировали некое подобие прожектора, высветившего все, от чего я сбежал. Все, что мучило меня. Мамину болезнь, мою неудачу на беговой дорожке, печаль, вызванную всем тем, что оказалось мне не по зубам. Я почувствовал себя как в аду. На пне я оказался в окружении всего того, с чем я не мог справиться, всего, что принимал близко к сердцу.
На следующее утро я проснулся в состоянии полного душевного спокойствия впервые после трех месяцев постоянной тревоги. Больше я не ходил к пню. Я не занимался там ничем особенным, но все же будто прозрел. До меня дошло, что я никогда не смогу стать абсолютно свободным человеком: всегда найдется что-то, что мне неподвластно. Но это нормально. Я понял, что всегда будет существовать пространство в моей голове, куда я не захочу залезать: пространство, где прячутся страх, тревога, малодушие. Но это тоже уже казалось мне в порядке вещей.
У меня создалось ощущение, будто я умер и родился заново, и, по-моему, мне не удалось бы достичь того же эффекта каким-либо иным способом. Все мы разные, а сам я из тех, кто медленно соображает; таким, как я, нужно много времени, чтобы дойти до сути. Только после сотен часов на пне для меня открылась дверь, ведущая к истине. Трудно свыкнуться с мыслью, что порой можно совершить важные для себя открытия, будучи абсолютно пассивным. Это вроде как противоречит всему, чему нас учили. Для меня именно это сыграло главную роль. Из-за моего бездействия мысли устремились в нужное русло.
